Страница 8 из 53
Чтобы избежать этих рисков, мы должны осознавать существование двусторонней связи между исторической эволюцией и теоретическим исследованием. С одной стороны, материальный мир оказывает важное влияние на работу любого ученого в области социальных наук, даже если и не определяет однозначно пути теоретического исследования. С другой стороны, теоретические дебаты могут иногда оказывать решающее влияние как на выбор экономической политики, так и – более опосредованно – на убеждения и мнения, а следовательно, и на поведение экономических агентов, хотя это влияние ограничено и обусловлено материальным миром.
История экономической мысли играет важную роль в выявлении этих двусторонних связей. Это значит, что имеют место как исторические исследования, «внутренние» по отношению к процессу развития экономической теории, так и «внешне-ориентированные» исследования, связывающие работы экономистов с развитием других социальных наук и историческим процессом. Неизбежно то, что внутренние и внешне-ориентированные исследования часто проводятся раздельно; важнее, чтобы каждый исследователь, какой бы вопрос он ни рассматривал, следил за развитием более широкой области исторических исследований, охватывающей различные специализации[25].
Другая проблема, особенно серьезная для сторонников подхода к науке как сфере конкуренции, это риск более или менее исключительной концентрации внимания на тех аспектах экономического анализа (например, на теории ценности), которые больше помогают при определении базовых характеристик различных подходов, но часто скрывают общие взгляды отдельных авторов на процесс экономического развития. Сам смысл термина «ценность» меняется от одного теоретического подхода к другому, и с течением времени внутри каждого из них. В любом случае это термин, который обозначает центральное ядро экономических отношений с точки зрения определенной системы абстракций.
Рассмотрим, например, конкретный смысл понятия «ценность» в классическом и сраффианском подходах, которое в дальнейшем будет проиллюстрировано более подробно. «Ценность» не означает меру важности товара для человека (что подразумевается под «ценностью» в маржиналистском подходе, где она связана с редкостью и полезностью); не относится к «естественному нравственному закону» (как в средневековой дискуссии о справедливой цене); и не является характеристикой оптимальности (как результат максимизации некоторой целевой функции при заданном ограничении). Ценность товаров отражает отношения, связывающие разные сектора и социальные классы в экономике; кроме того, содержание термина предполагает неявную ссылку на конкретный способ производства, а именно капитализм. На самом деле анализ, разработанный классиками и Сраффой, отсылает к определенному набору гипотез («закон единой цены»; деление на общественные классы рабочих, капиталистов и землевладельцев; единая норма прибыли), которые отражают основные характеристики капиталистической экономики.
Очевидно, что «отношение между ценами и распределением приданной технологии относится к тому, что может быть названо “скелетом” экономической системы. Исторически эта проблема была в центре изучения экономической теории, и логически она формирует “ядро” для развития других аспектов анализа, даже если некоторые из теорий разрабатывались без каких-либо прямых ссылок на нее» [Roncaglia, 1975, p. 127–128]. Однако также верно и то, что возможность построить отдельные теории для анализа разных вопросов и особенно важность этапа формирования системы концепций в экономической науке требуют, чтобы история экономической мысли не ограничивалась описанием последовательности теорий ценности.
В определенном смысле теория ценности, принимаемая экономистом, прямо указывает на его представление о мире. Используя споры между конкурирующими теориями как связующую нить и наблюдая за сдвигами, которым теория ценности (ошибочно принимаемая в некоторых реконструкциях за незыблемый монолит) подвергается в рамках каждого подхода, мы можем также понять различия и изменения в концептуальном представлении общества. В то же время с другой стороны континуума, образующего поле деятельности экономиста, мы можем наблюдать, как вокруг теории ценности и в строгом соединении с ней конкретные теории разрабатываются для интерпретации конкретных – но не обязательно менее значимых – аспектов экономической реальности: от теорий занятости и денег до теорий международных отношений.
Попробуем проиллюстрировать на примере разницу в значениях двух выражений, «центральная роль в нашей исторической реконструкции» и «решающее значение в рамках нашего мировоззрения». Трудовая теория ценности играет центральную роль в аналитической реконструкции «Принципов» Рикардо, но с точки зрения выработки политики он был прежде всего заинтересован в проблеме экономического роста и его взаимосвязи с распределением доходов между основными социальными классами. Другим примером является связь между теорией конкурентного равновесия Вальраса и либеральной идеологией. Другими словами, есть некоторый предел независимости между системой концепций (представлением о функционировании экономики) и теорией ценности, и также между последней и конкретными теориями, касающимися тех явлений, которые с точки зрения политики составляют центральные проблемы для экономиста.
Обращение к истории, и в частности к экономической истории, может быть полезным в данном контексте, помогая объяснить изменения в основных политических интересах, преобладающих в разные периоды времени, и сдвиги в процессе абстрагирования внутри каждой школы, а также оценить разные системы абстракций. В этом отношении, возможно, также полезным будет вспомнить, что разные системы понятий (которые являются результатами конкретных процессов абстрагирования, и которые используются для упрощенного представления реального мира) не могут быть проверены ни через сопоставления с реальным миром, ни выяснением того, исполняются ли прогнозы, полученные из этой системы.
«Есть многое в природе, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам»[26]: история экономической мысли, со своими собственными методами исследования, помогает экономистам не забывать наблюдения Гамлета. Не в последнюю очередь по этой причине каждому экономисту следует практиковаться в этой области знания.
2. Предыстория политической экономии
2.1. Почему «предыстория»?
Рождение политической экономии не имеет точной даты. Следует говорить о сложном процессе, растянувшемся на века. Для его рассмотрения мы должны перенестись как минимум в Грецию периода классической Античности и затем двигаться к XVI–XVII вв., когда произошла кульминация в долгом процессе становления нашей дисциплины.
Политическая экономия получила признание (и лишь очень постепенно) как область исследования, автономная по отношению к другим общественным дисциплинам начиная с XVII в.[27] И только в XIX в., с появлением первых экономических кафедр в университетах экономисты обрели статус представителей особой профессии[28].
Безусловно, вопросы, традиционно относимые теперь к области экономической науки, уже выдвигались и во времена классической Античности, и в Средние века. Такие авторы, например, как Диодор Сицилийский, Ксенофонт, Платон рассматривали экономические аспекты разделения труда, подчеркивая, помимо прочего, что оно способствует повышению качества продуктов.
В целом, однако, в течение длительного периода – как минимум вплоть до XVII в. – подход к экономическим вопросам существенно отличался от современного. Действительно, сам механизм, регулирующий производство и распределение дохода, с тех пор претерпел радикальную трансформацию. Не вдаваясь в этот предмет детально, достаточно лишь упомянуть, насколько значительной была роль неприкрытого насилия, власти и традиций в экономике классической Античности, основанной на рабском труде, или в средневековой экономике, основанной на труде крепостных, по сравнению с экономикой, основанной на рыночном обмене. Более того, с учетом относительно примитивных технологий того времени, человеческая жизнь была подчинена воздействию природных феноменов (таких как стихийные бедствия или эпидемии), а также войн и произвола политической власти. В таких условиях обычная нормальная жизнь была предметом мечтаний, а стремление к ней связывалось со следованием предписываемым обычаями правилам поведения. Если добавить к этому религиозные и прочие предрассудки, можно понять, почему повторяющиеся день за днем, год за годом циклы работы и жизни выглядели предпочтительнее инноваций и перемен. Легко понять и то, почему античные философы или средневековые теологи видели свою задачу не столько в описании и интерпретации того, как функционирует экономика, сколько в предписании морально приемлемого поведения в сфере экономических отношений.
25
Различие между внутренними и внешне-ориентированными исследованиями аналогична введенным Рорти [Rorty, 1984] понятиям «рациональные реконструкции» и «исторические реконструкции». Разделяя эти понятия, Рорти считает их взаимодополняющими. Страсть эпистемологов к аккуратным методологическим категориям, которые, безусловно, полезны при оценке того, чем исследователь занимается, не должна вести нас к скрупулезному разделению интеллектуального труда, особенно когда аспекты, связанные с разными процедурами анализа, настолько очевидно взаимосвязаны, как это имеет место в нашей области. Даже в работе, считающейся лучшей рациональной реконструкцией в истории экономических учений, Блауг [Blaug, 1962; Блауг, 1994] отмечает, что нужно сохранять осторожность в отношении этой дихотомии; таким образом, после заявления своей позиции на первой странице книги («Критика предполагает наличие критериев оценки, и мои критерии – это мерки современной экономической теории» [Блауг, 1994, с. 1]) и обеспечения четкого определения двух понятий («“Исторические реконструкции” пытаются изложить идеи мыслителей прошлого так, что сами эти мыслители, или их последователи, узнали бы в этом изложении верное описание того, что они намеревались сделать. “Рациональные реконструкции”, с другой стороны, обращаются к мыслителям прошлого так, как если бы они были современниками, с которыми мы обмениваемся мнениями; мы анализируем их теории в наших терминах» [Там же, с. 7]) (в тексте 4-го издания Блауга эти подходы названы релятивистским и абсолютистским. – Примеч. науч. ред.) Блауг не только добавляет, что «как историческая, так и рациональная реконструкции являются абсолютно законными способами написания истории экономической мысли», но также и следующее: «то, что по существу различается, почти невозможно разделить на практике» [Там же, с. 8]. Отметим в связи с этим, что ссылка на «стандарты современной экономической теории» подразумевает однозначное, общепризнанное определение современной экономической теории, но, как мы увидим в главе 17, его не существует.
26
Шекспир В. Гамлет / в пер. М.П. Вронченко. СПб.: Типография медицинского департамента Министерства внутренних дел, 1828. – Примеч. пер.
27
В это время начал использоваться сам термин «политическая экономия». Первым, кто использовал его в качестве заглавия книги («Трактат политической экономии» – «Traité de l’économie politique», 1615) стал француз Антуан де Монкретьен (ок. 1575–1621). Традиционно он считается меркантилистом второго ряда, достойным упоминания исключительно из-за этого заглавия. Однако в книге в действительности было предложено несколько интересных идей, пусть и укорененных в далекое от систематичности обсуждение экономической ситуации того периода: например, критика утверждения Аристотеля о независимости политики от других сторон общественной жизни, подкрепленная тезисом о том, что труд выступает источником богатства, которое, в свою очередь, выступает основой стабильности общества. Мы вернемся к этим вопросам позднее.
28
Для исторической точности следует отметить, что первая кафедра политической экономии появилась в Неаполе в 1754 г. и занял ее Антонио Дженовези, затем – кафедра в Милане (1769), которую занял Чезаре Беккариа. В других странах (Франции, Англии) процесс оказался более медленным. О борьбе Альфреда Маршалла за появление отдельной степени по экономике в Кембридже и профессионализацию экономической науки на рубеже XIX–XX вв. см.: [Groenewegen, 1995; Maloney, 1985], а также кратко упоминается ниже (подразд. 13.4).