Страница 8 из 53
Грубый голос окликает её из-за двери. Но девочка не может ответить - от ужаса и холода перехватило горло. Она только продолжает бессильно биться в тяжёлую деревянную дверь. Но та остаётся запертой.
И снова Берта бежит, но сил уже нет, и она спотыкается и падает каждые несколько шагов. Вот ещё одно чужое крыльцо. Девочка буквально вползает на него, ей не хватает сил даже постучаться, и она только скребётся.
И вдруг дверь открывается, на Берту веет теплом жилища, а в лицо ударяет яркий свет…
Кто-то сильно, почти со злостью ударил её по щеке. Берта открыла глаза.
- Профессор, мне больно, - еле слышно прошептала она.
Он её услышал.
- Слава великому Мерлину! Значит, живая. Вставай, героиня, - облегчённо и с улыбкой сказал Люпин. - Я уже собрался левитировать тебя в больничное крыло.
Не без помощи профессора Берта встала.
- Да, удивила же ты меня! Первый раз вижу такого странного боггарта.
Что-то вдруг стало не так. Что-то раздражало, беспокоило его с того момента, как Люпин к ней приблизился. Сначала тревога за девочку мешала ему сосредоточиться на этом ощущении.
Но теперь он понял, что это было. Запах. Оборотни обычно не курят и дыма не терпят. Для зверя запах курева - это люди, а значит - опасность.
Вот и сейчас Люпин ощутил эту странную тревогу, которую раньше всегда чувствовал, если кто-то из окружающих при нём закуривал. Нет, от Берты пахло не табаком, а чем-то другим, запах был настолько слабым, что обычному человеку и не учуять. Но Люпин чуял, и этот запах его очень беспокоил.
Он взял студентку за подбородок, повернул её лицо к свету и внимательно заглянул ей в глаза. Так оно и есть! Люпин хорошо помнил, что глаза у Берты светлые. А вот теперь они почернели от расширенных зрачков.
Он резко отпустил девушку и отвернулся.
- И зачем ты это делаешь? - устало спросил профессор Люпин.
- Что? - она ещё плохо соображала после обморока.
- Куришь эту гадость. Зачем?
Не дожидаясь ответа, он сделал какое-то странное движение палочкой у Берты над головой:
- Алконо Энервейт!
Этой узконаправленной разновидности заклинания Энервейт его научили, когда он работал в колонии для несовершеннолетних. Заклинание служило для избавления от воздействия большинства известных наркотических зелий - среди малолетних преступников было немало наркоманов.
Даже в самом бредовом сне Люпину не могло присниться, что придётся применять это заклинание в Хогвартсе…
Внезапный крик девушки отвлёк его от воспоминаний. Берта выглядела совершенно невменяемой. Она так побелела, будто снова собиралась потерять сознание, и вся дрожала. Взгляд её блуждал по комнате. Наконец, белыми от ярости глазами она уставилась на профессора.
- Вы… Какого чёрта?! Какое вам до меня дело?! Собрались мне читать лекцию о вреде наркотиков? Так вот поздно уже!
Люпин вздохнул. Обыкновенная подростковая истерика плюс раздражение от сломанного кайфа. Ничего необычного.
- Да пойми ты, глупая, - одним обмороком дело не кончится. Не знаю, что это была за дрянь, но последствия могут быть необратимыми.
- Да-а, - неожиданно спокойно и даже чуть улыбаясь протянула Берта. - Так её тоже называют.
- Чего? - не понял Люпин.
- Я насчёт “дряни”, - светским тоном пояснила Берта.
- Да ты, оказывается, специалист! - невольно поддержал беседу Люпин, удивляясь про себя, как легко и быстро она прекратила истерику. Совсем нехарактерное для девушки её лет поведение! Может, всё же попробовать поговорить с ней? Выглядела она вполне разумно.
- Кстати, ты не думаешь, что именно это негативно сказывается на твоей магии? Эти твои глупейшие неудачи при работе с палочкой…
Он осёкся на полуслове, едва взглянул на Берту снова. Как будто в ней что-то грубо захлопнулось, выражение лица стало невыразимо хмурым и мрачным.
- К чёртовой матери мою магию, - сквозь зубы проговорила Берта, глядя в пол.
- Между прочим, ты сейчас вполне вменяема, и я имею полное право снять со Слизерина баллы за твоё сквернословие. Вряд ли твой декан обрадуется…
- И его - туда же… - тем же злым тоном перебила Берта.
- Снейпа? - опешил Люпин.
- Факультет.
Повисло молчание.
- И всё-таки, - опять начал профессор, - с наркотиками тебе придётся завязать. Вряд ли ты использовала зелье, не имеющее противоядия, и значит, сможешь справиться с зависимостью сама. Иначе мне придётся написать твоим родителям.
- Да? - безмерно удивилась Берта. - И куда же вы собрались писать? На тот свет?
Люпин смутился.
- Прости. Я не знал. Давно…это случилось?
Берта, казалось, растеряла весь свой, такой внезапный, боевой настрой.
- Больше десяти лет прошло. Отца я совсем не помню. А мама… Говорите, боггарт странный? - с горькой усмешкой сказала Берта. - Я ведь очень боюсь холода. Мама от холода умерла… Я это видела.
- Но как же так, Берта? Разве такое бывает?
Но она как будто его не слышала. С минуту Берта стояла, погрузившись в воспоминания. А потом заговорила. Медленно, глухо, будто говорить было трудно. По щекам её ползли слёзы - холодные, чужие. Она их даже не замечала.
Голос Берты тоже звучал, как не свой, будто это кто-то другой рассказывал сейчас профессору Люпину её историю. И плакал тоже кто-то другой.
Берта выложила ему всё, до донышка.
Как страшно умирала мама, и Берта пыталась попросить помощи, но ни одна дверь не открылась на её просьбу…
И про то, как жила у Фогелей, и про монастырь. И разъедающее душу одиночество. И про то, как впервые из-за неё погиб человек.
И как её выгнали из интерната, и как она не захотела возвращаться домой, потому что считала Фогелей предателями.
Как за два года объездила пол-Европы вместе с бродячим цирком.
И про работу в военном госпитале в Душанбе (её взяли санитаркой, но рук не хватало, так что часто приходилось выполнять обязанности медсестры - пригодились целительские способности).
И про то, как в первый раз сама убила человека. И как мстила тем, кто когда-то погубил её мать.
Как сбежала в Англию и жила на улице, пока не пришла в голову обокрасть богача Уотлинга. И как провернула это дело вместе с Энрике, её дружком, таким же беспризорником (и ещё два человека упокоились с миром от её руки).
Рассказала и о том, как была поймана за руку Хиллтоном и от страха приворожила его.
И как жила с ним, пока не надоело, и ушла, и через несколько дней её сцапало Министерство. Кто же знал, что этот идиот покончит с собой!
До чего же легко рассказывать такие вещи постороннему человеку!
Люпин не знал, что и сказать на всё это. Сейчас в его душе бушевала буря самых разных чувств - от нежности до отвращения, от жалости до злости.
Нежность и жалость - такие, от которых замирает сердце, предназначились самой Берте Лихт. Вот она стояла сейчас перед ним такая тоненькая, хрупкая, ссутулившаяся, будто под невыносимым бременем собственного проклятого прошлого. Ну, разве под силу ей, такой юной, справиться со всем тем, что на неё свалилось?
Отвращение предназначалось той жизни, которую она вела. Крови на её маленьких красивых руках, мужчинам, которые бесстыдно пользовались её таким хрупким детским телом.
Злость на эту проклятую судьбу, которая допускает, что эта девочка слишком рано осталась совсем одна в этом мире, где либо - ты, либо - тебя. А способы выживания в таком мире довольно далеки от понятий о морали и нравственности. Вообще-то он давно уже понял, что эти понятия никому ещё не помогли выжить где бы то ни было. Поэтому и злость его на подобное мироустройство была постоянной. Этот разговор лишь служил ещё одним подтверждением неправильности существующего миропорядка.
Но вскоре нежность и жалость пересилили в нём все остальные чувства. Берта Лихт стояла около его преподавательского стола, чуть опираясь на него, всё ещё очень бледная, так что резко выделялись глубокие тени, залёгшие под глазами.