Страница 9 из 53
Люпин несколько минут внимательно её разглядывал, а потом, ни о чём не думая, подошёл к ней близко-близко, и, не давая опомниться ни ей, ни себе, обнял девушку за плечи и поцеловал в губы.
Впрочем, нет, волки ведь не целуются. Они просто обнюхивают и пробуют на вкус.
И вкус, и запах Берты были идентичны - как боль. От её поцелуя оставался во рту лёгкий металлический привкус. Нечто, напоминающее послевкусие, которое оставляет за собой кровь. Но кровь - она сладкая, живая. Это Ремус Люпин хорошо знал по своим горячечным бредовым снам, посещавшим его накануне полнолуния. А её боль была холодной и мёртвой.
И так мучительно захотелось ему всё исправить, вытянуть из Берты эту горечь и боль, подарить ей хоть на несколько мгновений чуть-чуть радости, что он поцеловал её ещё и ещё раз. И со счастливым изумлением ощутил, что на его поцелуи отвечают - сначала осторожно, будто спрашивая разрешения касаются губами губ, а потом, видимо, осмелев, целуют уже в полную силу, жарко, глубоко, до головокружения, прижимаются губами к губам - и отчаянно, и благодарно. Берта прильнула к нему всем телом, и он почувствовал, как сомкнулось у него на затылке кольцо её гибких тонких рук, как Берта вся потянулась к нему, словно утопающий, хватающийся за соломинку.
Как ни странно, в этом их поцелуе вовсе не было страсти, любви, желания, - то есть всего того, чего принято ждать от поцелуев.
Ремус (да, теперь она не могла называть его иначе, хотя бы про себя) целовал её так, будто пытался этим поцелуем что-то ей сказать. И она поняла, что именно. Это было чем-то вроде знака поддержки (“Не бойся, я с тобой!”). И он был таким же естественным, как, например, подать руку споткнувшемуся спутнику.
…После того, как этот долгий ласковый поцелуй закончился, Берта ещё несколько минут стояла, прильнув к нему всем телом, уткнувшись лицом в его плечо. И долго-долго не могла разомкнуть сцепленных на его затылке рук. Очнулась она только когда почувствовала, как Люпин гладит её по руке, всё ещё живым арканом оплетающей его шею.
- Извините меня, профессор. Я забылась.
Он резко отпрянул от неё. Что за непостижимая девчонка! Он-то ожидал, что она залепит ему пощёчину и будет, между прочим, права. А она ещё извиняется!
- Наверное, мне сейчас лучше уйти? - тактично поинтересовалась Берта.
И он, мысленно проклиная себя за трусость, кивнул.
- Ну, что ж, в таком случае, прощайте.
Она повернулась и пошла. Прямая спина, плечи расправлены, головку держит высоко. Истинная слизеринка, чтоб ей…
- Берта! - вдруг окликнул Люпин.
- А, конечно, профессор, никто ни о чём не узнает. Только и вы тоже не особенно болтайте.
Когда дверь его кабинета закрылась за Бертой, Ремус Люпин и сам не понял, отчего ему вдруг сделалось так грустно…
Ремус Люпин не спал этой ночью. Снова и снова прокручивая в памяти события минувшего вечера, он сам себе удивлялся. Кто бы мог подумать, что он, профессор Хогвартса, как сумасшедший, целовался со своей ученицей! Если хорошенько припомнить, он ни с кем так не целовался с тех пор, как закончил школу.
Стоп, стоп, стоп! Но ведь в этот раз он не испытывал никакой влюблённости, ничего такого - только бесконечную жалость. И этот проклятый, не дающий покоя поцелуй вовсе не был свидетельством страсти, а являлся только знаком поддержки, участия. Ведь так?
Люпин уже очень давно, гораздо раньше многих своих сверстников определился насчёт собственной личной жизни. Разумеется, ни одна нормальная женщина не связала бы свою судьбу с оборотнем - об этом даже речи быть не могло. Поэтому Ремус, чтобы не иметь лишних проблем, раз навсегда запретил себе влюбляться.
Дамы его племени отличались специфической внешностью и крайне экстравагантными на взгляд юноши, выросшего среди людей, привычками. Короче говоря, даже сильное желание не могло заставить его прикоснуться к женщине-оборотню. Он их просто за людей не считал. Это было бы всё равно, что вступить в связь с животным.
Следуя из всего вышеперечисленного, его интимная жизнь складывалась по одному и тому же довольно унылому сценарию.
За несколько суток до полнолуния одновременно с неконтролируемой агрессией, под влиянием которой он мог не то, что избить, но и убить за чей-то неосторожный косой взгляд в свою сторону, им овладевала такая же неконтролируемая похоть. Эта проблема, в отличие от первой решалась просто. Он обычно трансгрессировал куда-нибудь, где его никто не знал, заходил в какой-нибудь дешёвый, чаще магловский, бар, опытным взглядом выхватывал из кучки нетрезвых посетителей какую-нибудь девицу, которой уже всё равно, с кем, за деньги или без… Он хорошо научился вычислять именно таких. Мерлин, чему только не выучишься, если ты - нищий вервольф…
Обычно ему никогда не отказывали. Что-что, а убеждать Люпин умел. Пара минут душевного разговора и этот пресловутый животный магнетизм делали своё дело - женщины таяли, и позволяли делать с собой, что угодно. Он и делал, ни в чём себе не отказывая. Сразу после презрительно думалось: днём любая из этих девиц побрезговала бы и подойти к нему, зная, что он оборотень, а сейчас… Алкоголь, несколько взглядов, пара улыбок - и вот она уже вся его, причём по доброй воле и бесплатно. Немного же им надо, на самом деле…
Отрезвление наступало на удивление быстро. Люпин привык действовать оперативно: бутылка Огненного Виски - для себя, Обливэйт - для неё. Это была единственная любезность, которую он мог ей оказать - не позволить вспомнить о минувшей ночи, о полученном унижении. Всё-таки волку не удавалось сожрать последние остатки его человеческого благородства. Вообще Люпин дорого бы дал за возможность стереть память и самому себе. Но понятие о том, что его потребности удовлетворены, должно было сохраняться, иначе пришлось бы начинать всё сначала.
Все эти связи не оставляли после себя ничего, о чём бы стоило вспоминать.
А всё дело-то было в том, что Люпину хотелось совершенно другого. Чтобы самому влюбиться до головокружения, и чтобы его любили, и чтобы женщина прикасалась к нему не в полугипнозе, а потому что ей действительно этого хочется.
И как ни смешно, последний пункт этим вечером выполнялся на все сто процентов. То, как эта девочка (Мерлин, да её даже девушкой не назовёшь!) вцепилась в него, будто он её единственное в этой жизни спасение, как отвечала на его поцелуи, отчего-то грело так, что он немного испугался этого чувства.
“Всё, хватит! Как тебе только такое в голову пришло!”, - сердито подумал Люпин. Он - вервольф, она - маг. Он - учитель, она - ученица. Он - взрослый, она - ребёнок. Всё. Этим всё сказано.
И всё же - нет, с последним утверждением он не мог согласиться. После всего, что ей пришлось пройти, она уже давно не ребёнок, к сожалению.
И он отчётливо помнил одно желание, охватившее его минувшим вечером - желание защитить, уберечь, переложить на себя часть её горя.
И пусть нет и не может быть между ними никаких чувств, всё равно эта девочка ему не чужая. Всем здесь - чужая, а ему - нет. Он знает о ней всё, всю её коротенькую, но такую страшную, жизнь. Всю её поразительную, парадоксальную душу, в которой так гармонично уживалось и тёмное, и светлое - ну, вот как вам сочетание истовой веры в Бога и способности запросто, глазом не моргнув, убить человека? Кстати, интересно, знает ли о таких её талантах Дамблдор? Люпин тут же решил, что ничего ему не расскажет. Ну, вот теперь у них с Бертой общая тайна! Это тоже связывает.
Хорошо, что девочка всё правильно поняла. Но от этой её холодной рассудочности почему-то грустно.
А где-то на другом конце замка Хогвартс, в глубине подземелий факультета Слизерин, в одной из девичьих спален пятого курса за зелёным пологом крепко спала ничего не подозревающая Берта Лихт. Ей снился хороший сон.
========== Глава 5. ==========