Страница 38 из 53
Кэрри…
Тихая светловолосая девочка была едва ли старше Берты - зато по странностям превосходила даже её.
Лиза подобрала - в буквальном смысле слова - маленькую бродяжку на обочине одного шоссе в Польше. Всё, что Кэрри смогла тогда о себе сообщить, - это имя. Да большего, даже если бы оно и было заявлено, никто бы и не понял - изъяснялась девочка исключительно по-английски.
Но и позже ситуация, видимо, не сильно прояснилась. Память Кэрри представляла собой абсолютно чистый лист бумаги, и по-хорошему, девочку следовало бы поместить туда, где её смогли бы восстановить.
Но Лиза предпочла написать на этом листе новую историю. И её можно было понять. У Кэрри был голос - высокий и звонкий, редкой чистоты. Как бриллиант. А Лиза, при всей своей безалаберности, никогда не стала бы разбрасываться драгоценностями.
Кэрри была очень худенькая, слабая и выглядела гораздо младше своих лет. Удивительнее всего были её глаза - огромные, в пол-лица, голубые, но не как у Лизы (у той глаза - как летнее небо в погожий день), а похожие на какие-нибудь цветы. Радужка, у края очень светлая, к середине становится всё ярче, а у зрачка принимала фиалковый оттенок…
…Так они и ездили по всей Европе - с юга на север, с запада на восток… Ездили и большими городами, и глухими деревеньками - такими глухими, что их жители сами затруднялись ответить на вопрос о собственной национальной и языковой принадлежности.
Берте такая жизнь нравилась. Ничего не имей, ничего не храни, ни к чему не привязывайся надолго… Ни о чём не помни.
Всё оборвалось в 1991 году, когда Лиза вдруг решила вернуться в давным-давно ею оставленный Советский Союз - страна с таким названием тогда ещё существовала, хоть уже и дышала на ладан…
Возвращались, делая огромный бессмысленный крюк, через обожжённую войной Среднюю Азию, почти граница с Афганистаном. Берта плохо запомнила эту поездку. Урывками вспоминалось безоблачное синее небо, безжалостно жгучее солнце. И был ещё ветер - не лёгкий прохладный поток воздуха, но знойное дыхание самой Пустыни. Не вдох - твой, а выдох - Её. Пустыня чужаков не прощает - в этом они скоро убедились.
Чужая неприветливая земля… Вода там была такая, что никакой желудок не выдерживал. Почва - только камни и скалы, сожжённые солнцем и войной.
У Берты было железное здоровье, но и она еле держалась. А ребята вообще выбивались из последних сил. Яшка каждый день начинал с того, что проклинал всех богов, каких знал, за то, что они отняли у Лизы разум. И у него, видимо, тоже, потому - какого чёрта он здесь делает?
И Берта не могла с ним не согласиться…
На середине трудного пути тихо скончался их старый фургон. Остаться без колёс в стране без всяких средств сообщения - страшнее ничего не могло быть. Машина там была - всё…
Орлика отдали мирному населению. Заринка плакала - Орлик, по сути, был её. В цирке она занималась джигитовкой, этот номер давал самые большие сборы…
Положение было отчаянным, нужно было как-то выбираться. И поистине подарком судьбы оказалась встреча с каким-то запоздавшим военным отрядом. Советские войска из Афганистана уже несколько лет, как вышли.
Как бы там ни было, случайно услышанный среди мрачных скал русский мат труппу несказанно обрадовал. Решено было вступить в переговоры…
Переговоры с бравыми вояками, конечно, закончились бы ничем, если бы… В этом отряде, вместе с бесстрашными мужчинами воевала одна бесстрашная женщина. И, надо сказать, ее «духи» боялись, пожалуй, больше, чем всех мужчин, вместе взятых. И если бы только «духи»… Тогда судьбу всей команды решила она. Смерила ребят хмурым тяжёлым взглядом, а потом, указав на Берту, Энрике и Кэрри, сказала: “Этих - возьму”. Чем и пресекла начавшиеся рассуждения на тему “а оно нам надо - вешать себе на шею этот шалман?”.
Берта сразу поняла причину такого лояльного к ним отношения. Дети… Кэрри выглядела лет на десять, Энрике было пятнадцать, Берте - двенадцать. Может быть, у “тигрицы” были где-то свои “тигрята”…
Этого Берта выяснить так и не успела…
“Бэтээры” гуськом шли, след в след. Когда впереди рвануло, Берта ещё не поняла, что происходит. Когда рвануло в другой раз, всё стало предельно ясно.
То ли старая забытая мина, то ли новый сюрприз от “духов”… И первый, и второй “бэтээры” полыхнули так, что не то, что потушить - подойти было страшно. А уж попытаться кого-то вытащить…
Берта, Энрике и Кэрри сидели в третьем. Дальше Берта не помнила…
Сознание вернулось - запахом. Раскалённого железа и горелого мяса. Запах этот потом долгие месяцы преследовал Берту - и ничем нельзя было его смыть, и никак нельзя было от него избавиться. Ей казалось, она вся пропиталась им: волосы, одежда, кожа… Душа, мысли.
Едва отпустила глухота после взрыва, Берта осознала ещё одну беду. Исчезла Кэрри. Каким образом это произошло - никто не мог понять. Искать её долго не было возможности…
До границы Таджикистана добрались без приключений. Эту дорогу Берта мало помнила. Запомнила только вцементированные прямо в закаменелую землю автомобильные рули - целый лес рулей. Ей рассказали, что это память о тех, кто погиб на этой дороге. Душманы обычно метили в едущую машину… Потом друзья таким образом ставили памятник погибшему водителю.
…Энрике и Берта, во избежание непоняток, назвались братом и сестрой. Сказали, что Лиза, сгоревшая в первом “бэтээре”, приходилась им родной тёткой. Больше вопросов им никто не задавал… Люди в отряде оказались что надо: дали денег, помогли добраться до Душанбе, где находился военный госпиталь.
…В госпитале ребят временно оставили. Но, как говорится, нет ничего более постоянного, чем временное. Началась какая-то очередная, никому не нужная заваруха, народ схватился за ружья, по улицам снова поехали танки. Госпиталю сразу прибавилось работы - только успевай поворачиваться… Берта прибавила себе пару лет, и её взяли санитаркой. Энрике давно уже подрядился перетаскивать с места на место всякое-разное - будь то корзины с бинтами из перевязочной - или внеочередной покойник из палаты…
…Были ещё чёрные южные ночи, когда Берта просыпалась от собственного крика. Кошмары её не отпускали. Энрике тоже было скверно, и даже наверняка, но он держался сам и не давал сползти в чёрную яму безумия Берте. А до донышка этой ямы было уже не далеко…
Ей необходимо было вернуться обратно, в ту точку отсчёта, с которой всё и началось. В Грюнвальд. Берту тянуло туда, как тянет убийцу на место преступления.
Там, в госпитале, спасая многих (в её отделении почти не умирали), Берта понимала, что, конечно, делает доброе дело, но… Тех, кто по-настоящему был ей дорог, она не спасла. А должна была. И теперь надо было хотя бы отомстить.
Но Лизу, Никиту, Заринку, Яшку с Зойкой забрала Война. Ей не отомстишь. А был в жизни Берты ещё один человек, смерть которого так и осталась неотомщённой.
Мама…
В Грюнвальде жили те, кто её погубил. Теперь Берта думала о месте, где прошло её детство, только так.
…Она вернулась в Грюнвальд - одна. Энрике остался ждать её в Любеке.
Герр и фрау Штольц жили неподалёку от Фогелей. Подозрительные и прижимистые, они сколотили неплохое хозяйство - а в Богом забытой деревеньке так вообще считались богачами.
Если бы в ту далёкую страшную ночь их дверь открылась на стук маленькой Берты Лихт - кто знает, может, маму успели бы спасти…
У Берты не было определённого плана, что конкретно она собирается делать. Но когда она постучала в трижды запертую дверь Штольцев, план вырос в голове сам собой.
Ибо дверь Берте отворила хрупкая, зеленоглазая девушка - чудо с длинными белокурыми волосами. Берте и во сне присниться не могло, что у приземистых, кривоногих, упитанных Штольцев могла вырасти т а к а я дочь.
Изольде Штольц едва минуло двадцать три года - ровно столько, сколько было Раймонде Катэр в год её смерти. Девушка была мила, очаровательна - и совершенно ни в чём не виновата. Тем сложнее было раз за разом подсыпать ей в пищу особый сбор из сухих травок, собранных в соседнем лесу. А уж этот лес Берта знала, как свои пять пальцев.