Страница 16 из 53
- Ты удивительная. Посмотришь на тебя - вроде как одно, присмотришься получше - совсем другое, поговоришь с тобой - третье выходит. И где среди этого всего ты - настоящая, понять невозможно.
- Кто бы говорил… Вот скажи, например: ведь у тебя в детстве были серые глаза?
- Это ты к чему?
- Скажи. Это важно!
- Ну, были.
- Вот, а теперь - карие!
- Повзрослел, наверно.
- Ходишь, улыбаешься, взгляд у тебя добрый, носишь какое-то тряпьё… Волосы у тебя с проседью, а ещё ты без конца якобы болеешь…
- По-твоему, я притворяюсь?
- Нет, почему? Это всё так и есть. Но за всем этим есть и ещё один человек, другой Ремус Люпин, которого окружающие совсем не знают. Даже я с трудом могу его представить. Хотя знаю тебя несколько лучше других, смею сказать.
- И что же это за таинственный господин? Расскажи мне, а то, может, я с ним и не знаком вовсе.
- Ну… Он гораздо сильнее, чем кажется с виду, и запросто мог бы свернуть мне шею, если бы захотел.
- Хорошего же ты мнения обо мне…
- Просто у меня нюх на опасность - потому, наверное, и жива до сих пор. А ты можешь быть опасен, я это чувствую.
- Значит, всё же - я, не тот, другой, которого ты выдумала?
- Тут и выдумывать нечего. Реакция у тебя отменная, это каждый скажет, кто хоть раз тебя на наших учебных дуэлях видел. Понятное дело, эти занятия для тебя - развлечение, но как представлю тебя в открытом бою… У тебя иногда взгляд такой становится…холодный, жёсткий, пугающий даже. Тебе ведь раньше приходилось убивать?
- Приходилось…
- Знаешь, я видела войну. И видела тех, кто пришёл о т т у д а. Так вот, хоть твои глаза и неродного цвета, но совершенно такие же, как у них.
- Двенадцать лет назад была очень жестокая война. Она многих коснулась - так или иначе…
- Да, а ты наверняка был отличным боевым магом. И часто попадал в переделки. Ты живучий, Рем. Шрам этот твой, на спине который… Я как-то пробовала залечить, пока ты спишь, а меня будто током шибануло. Какое-то крутое тёмное проклятие, судя по всему. Другой бы от такого сразу копыта откинул, а ты жив.
- А если я сам - тёмный маг, а? Ох, шпионка ты моя милая…
- Не смейся. Всё это есть, я знаю. Но насколько эти две личности в тебе, тайная и явная, разделены или, напротив, связаны, - это мне неизвестно.
- И, несмотря на такое моё двуличие, ты мне веришь?
- Да.
Гром грянул после рождественских каникул. Начался второй семестр, и Берта как-то вечером, ещё до отбоя, решила забежать к Люпину - он обещал ей “Справочник тёмных существ Объединённого Королевства”. (“Дал бы и раньше, но Гермиона Грейнджер из Гриффиндора выпросила”.)
Берта уже было протянула руку, чтобы открыть дверь класса Защиты, как какой-то шум заставил её притормозить. Она прислушалась. Двое. Разговаривают…нет, ссорятся.
В последнее время Берта заметила в своём характере новую черту - любопытство. Неизвестно, что послужило причиной его появления - то ли обнаруженная на предплечье собственного декана Чёрная Метка, то ли твёрдая уверенность в том, что с Ремом тоже надо держать ухо востро? Но, как бы там ни было, Берта сделала то, что сделала: самую чуточку приоткрыла дверь и прижалась ухом к щёлке.
Но в тот же момент необходимость подслушивать пропала - из кабинета раздался такой вопль, что Берта даже отскочила. Голос Северуса Снейпа узнавался безошибочно.
- Ты хоть сам понял, что натворил?!
- Северус, послушай… - голос Люпина звучал чуть ли не умоляюще.
- Нет, это ты меня послушай, мерзкая тварь! Если ты ещё способен усваивать человеческую речь, в чём я сомневаюсь… Говорил же я Дамблдору, что нельзя, нельзя, нельзя брать на работу оборотня! Мало того, что ты оборотень и пособник убийцы Блэка, так ты ещё и растлитель несовершеннолетних! Ты хоть в курсе, что даже у поганых маглов за такое дают приличный срок? Хотя, где уж тебе… Твоего зачаточного волчьего интеллекта не хватило даже на простейшую мысль о том, что не стоит гадить там, где жрёшь…
- Северус, хватит, - наконец, вклинился в этот поток оскорблений Люпин. - На твой крик сбежится половина Хогвартса.
- Отлично, вервольф, - сбавил тон Снейп. - Я скажу тихо. Если бы дело не касалось Лихт, полный перечень твоих педагогических опытов уже лежал бы у директора на столе. Но мне очень не хочется трепать её имя на всевозможных совещаниях, а после - в суде…
- С каких это пор тебя стали волновать чужие имена? - горько поинтересовался Люпин.
- Слушай меня внимательно, зверюга, и не перебивай. Я, знаешь ли, могу и передумать. Так вот, если ты не хочешь на ближайшие пару десятков лет отправиться в Азкабан… - он так понизил голос, что Берта уже ничего не могла разобрать.
- Да пойми ты, придурок, я же люблю её! - о, да, это она услышала совершенно чётко.
- Это всего лишь вопрос терминологии, Люпин, - выражения лица Снейпа Берта, конечно, не видела, но по его тону можно было представить одну из его обычных презрительных усмешек. - Если на вашем, волчьем, диалекте случка называется любовью - на здоровье. Вот только не смейте навязывать эти свои эвфемизмы н о р м а л ь н ы м людям.
Дальше Берта слушать не стала. Пошатываясь, отошла от двери, прислонилась спиной к стене, не замечая холода каменной кладки…
Её била такая дрожь, что зуб на зуб не попадал. Горло будто сдавила чья-то невидимая рука - и никак не получалось вздохнуть. Берта зажала рот ладонью, желая удержать рвущийся наружу вскрик. “Как же это… Как же это всё…”
И - бежать, бежать, не разбирая дороги, от этих непонятных людей с их непонятными и страшными тайнами и секретами…
Прямо по коридору, потом налево, за поворот, по лестнице вверх, ещё выше, и сразу, по боковой - вниз… Никто, никто не должен видеть…
Не выдержав нагрузки, оторвалась и покатилась по полу, металлически звякая, застёжка от левой туфли. Но Берта остановилась только тогда, когда чуть не подвернула ногу - туфля готова была соскочить. Берта нагнулась, чтобы поискать потерянную застёжку, но отчего-то глаза застилала какая-то муть, и ни черта не было видно. Берта вслепую шарила ладонью по полу, пока её не окликнула с ближайшего портрета какая-то румяная дама в пышном напудренном парике и не спросила, не нужна ли ей помощь.
Берта хотела что-то ответить, но поняла, что не может этого сделать. Потому что плачет - громко, унизительно, в голос, как глупая трёхлетка.
Нащупав, наконец, в двух шагах от себя застёжку и приставив к её обратно к туфле коротким “Репаро!” (заклинание вряд ли на это годилось, но в этот раз почему-то подействовало), она, прихрамывая, медленно побрела по незнакомому коридору, стены которого были увешаны старинными портретами в тяжёлых золочёных рамах. В этой части замка Берте бывать ещё не приходилось, и она не знала, как отсюда выйти. Но это её сейчас и не беспокоило.
В этой незнакомой галерее не было окон. Берта дошла до самого конца и повернула направо.
…Окошко было крохотным, узким, в его проёме едва смог бы поместиться даже один человек. Берта вскарабкалась на высокий подоконник, присела боком, прижалась пылающим лбом к ледяному стеклу…
Это была её детская, ещё приютская, привычка - сидеть на подоконнике. Тогда, в детстве казалось, что там, за окном, какая-то другая жизнь… Счастливая, наверное.
А теперь за этим холодным, отуманенным её дыханием стеклом была только чёрная зимняя ночь… Снова ударил мороз.
Господи, Боже милостивый, какая же тоска, какая смертельная, непроглядная тоска! Такая тоска, что впору сигануть вниз с этого долбаного окошка… Тут высоко. Сколько же этажей лететь - четыре, пять? Да разве она их считала, этажи эти…
Вот так же она, кажется, целую вечность назад сидела в комнате у Ремуса на подоконнике единственного окна с расшатанной деревянной рамой и смотрела, как мерцают яркие звёзды над чёрным Запретным лесом… Читала наизусть “Песнь песней”. А Рем слушал…
Берта прекрасно знала, что ему есть, что скрывать. Но никогда ни о чём его не спрашивала. Зачем? Захочет - сам расскажет. В её собственной биографии было немало страниц, которые по-хорошему следовало бы сжечь. Поэтому она всегда оставляла другим право на подобные эпизоды.