Конституция свободы

Это уважение к традиции и обычаю, к выросшим институтам и правилам, происхождения и оснований для возникновения которых мы не знаем, не означает, конечно, – как полагал, с характерным для рационалистов непониманием, Томас Джефферсон, – что мы «приписываем людям прежних веков мудрость, превышающую человеческую и… предполагаем, что сделанное ими не подлежит изменению»[125]. Никоим образом не допуская, что создатели институтов были мудрее нас, эволюционная точка зрения исходит из того, что в результатах экспериментирования многих поколений может быть воплощено больше опыта, чем есть у любого отдельного человека.

6. Мы уже рассмотрели разные институты и обычаи, инструменты и способы действия, возникшие в ходе этого процесса и образующие унаследованную нами цивилизацию. Но нам нужно присмотреться к тем правилам поведения, сформировавшимся в рамках этого же процесса, которые образуют одновременно и плод, и условие свободы. Из всех обычаев и традиций, направляющих человеческие отношения, наиболее важны нравственные правила, но не только они. Мы понимаем друг друга и ладим между собой, способны успешно действовать в соответствии с нашими планами, потому что в большинстве случаев члены нашей цивилизации следуют бессознательным моделям поведения, демонстрируют регулярность в своих действиях, которая является следствием не приказов или принуждения и часто не сознательного следования известным правилам, а прочно утвердившихся привычек и традиций. Общее соблюдение этих обычаев – необходимое условие упорядоченности мира, в котором мы живем, и нашей способности ориентироваться в нем, хотя мы не знаем их значения и даже не всегда осознаем их существование. Если бы подобные нормы или правила не соблюдались с достаточной регулярностью, в некоторых случаях оказалось бы необходимым для нормального управления обществом прибегнуть к принуждению, чтобы обеспечить аналогичное единообразие поведения. Следовательно, в некоторых случаях возможно избежать принуждения только благодаря высокой степени добровольного подчинения нормам, а это означает, что добровольное подчинение может быть условием благотворного действия свободы. Все великие поборники свободы за пределами рационалистической школы не уставали подчеркивать ту истину, что свобода никогда не бывает действенной без глубоко укоренившихся нравственных убеждений и что принуждение может быть сведено к минимуму только там, где можно рассчитывать, что люди будут, в большинстве случаев, добровольно следовать определенным принципам[126].

Положение дел, при котором подчинение таким правилам не навязывается принуждением, предпочтительно не только потому, что принуждение само по себе плохо, но и потому, что зачастую желательно, чтобы правила соблюдались только в большинстве случаев и чтобы человек имел возможность преступить их, когда, по его мнению, позор и бесчестье, которое он тем самым на себя навлечет, будут оправданной платой. Важно также, чтобы сила общественного давления и сила привычки, обеспечивающие их соблюдение, не были постоянными. Именно эта гибкость добровольных правил делает возможными постепенную эволюцию и спонтанный рост в сфере морали, создает условия для накопления нового опыта, ведущего к изменениям и совершенствованию. Подобная эволюция возможна только в случае правил, которые не являются целенаправленно навязанными и опирающимися на принуждение, – правил, соблюдение которых считается достоинством, и хотя большинство им подчиняется, они могут быть нарушены людьми, чувствующими, что имеют достаточно серьезные основания, чтобы противостоять осуждению со стороны ближних. В отличие от любых целенаправленно навязанных принудительных правил, которые могут быть изменены только скачкообразно и одновременно для всех, правила такого рода допускают постепенные экспериментальные изменения. Существование людей и групп, одновременно соблюдающих частично не совпадающие правила, создает возможность для отбора более эффективных правил.

Именно это подчинение никем сознательно не придуманным правилам и обычаям, значение и важность которых мы по большей части не понимаем, именно это уважение к традициям оказываются столь чуждыми рационалистическому складу мышления, хотя именно они необходимы для функционирования свободного общества. Основание свободного общества – в осознании того, что «правила морали не являются заключениями нашего разума», – эту мысль подчеркивал Давид Юм, и она имеет решающее значение для антирационалистической эволюционной традиции[127]. Подобно всем другим ценностям, наши правила морали являются не результатом, а предпосылкой разума, частью тех целей, для служения которым был развит инструмент нашего интеллекта. На любой стадии нашей эволюции система наследуемых ценностей обеспечивает нас целями, которым должен служить наш разум. Эта заданность системы целей предполагает, что, хотя мы всегда должны стремиться к совершенствованию наших институтов, нашей целью не может быть перестройка их в целом и что, стремясь к их усовершенствованию, мы должны принимать на веру много такого, чего мы не понимаем. Мы обречены работать в рамках не нами созданных систем ценностей и институтов. В частности, мы совсем не можем искусственно сконструировать новый корпус правил морали или сделать так, что соблюдение нами известных правил будет зависеть от того, понимаем мы или нет, какие результаты даст их соблюдение в той или иной конкретной ситуации.

7. Рационалистический подход к этим проблемам лучше всего можно проиллюстрировать отношением к так называемым предрассудкам[128]. Я не хочу недооценивать достоинства неустанной и настойчивой борьбы, которая велась в XVIII и XIX веках против очевидно ложных убеждений[129]. Но мы должны помнить, что распространение понятия «предрассудок» на все верования и убеждения, истинность которых неочевидна, не может быть таким образом оправдано и часто бывает вредно. Из того, что мы не должны верить утверждению, ложность которого была доказана, не следует, что верить нужно только в то, истинность чего была доказана. Есть существенные основания, по которым любой человек, желающий жить и успешно действовать в обществе, должен принимать многие распространенные представления, хотя ценность этих оснований никак не связана с доказуемой истинностью представлений, о которых идет речь[130]. Кроме того, такие представления опираются на некий прошлый опыт, а не на опыт, который может быть кем-то подтвержден. Разумеется, ученый, если его попросят согласиться с каким-либо обобщением в его области, имеет право потребовать данные, на которых это обобщение основывается. Многие представления, которые в прошлом выражали накопленный опыт человеческого рода, были опровергнуты именно таким образом. Это, однако, не означает, что мы сможем на каком-то этапе избавиться от всех представлений, не подкрепленных научными доказательствами. Опыт дан человеку в гораздо более разнообразных формах, чем те, с которыми обычно работает профессиональный экспериментатор или исследователь, ищущий явного знания. Мы разрушили бы фундамент многих успешных действий, если бы стали пренебрегать методами, выработанными в процессе проб и ошибок, лишь потому, что нам не была сообщена причина, по которой мы должны усвоить эти методы. Адекватность нашего поведения вовсе не зависит от того, знаем ли мы, почему оно адекватно. Понимание этого – лишь один из способов сделать наше поведение адекватным, но отнюдь не единственный. Выхолощенный мир представлений, очищенных от всего, ценность чего не может быть позитивно продемонстрирована, вероятно, окажется не менее губительным, чем аналогичное состояние в сфере биологии.

125

Jefferson T. The Works of Thomas Jefferson / Ed. by P.L. Ford. New York: G.P. Putnam’s Sons, 1904. Vol. 12. P. 11.

126

См., например: «Люди пригодны для гражданской свободы ровно в той мере, в какой они готовы ограничить моральными узами свои аппетиты; в той мере, в какой их любовь к справедливости превышает их алчность; в той мере, в какой их здравомыслие и трезвость понимания превосходят их тщеславие и самомнение; в той мере, в какой они предпочитают слушать совет мудрых и добродетельных, а не лесть мошенников» (Витке Е. A Letter to a Member of the National Assembly I I Burke. Works. Vol. 6. P. 64).

Также см. высказывание Джеймса Мэдисона в ходе дебатов 20 июня 1788 года в конвенте штата Виргиния по ратификации Конституции США: «Предполагать, что какая бы то ни было форма правления обеспечит свободу или счастье, при том что люди не знают, что такое добродетель, – это химерическая идея» (The Debates in the Several State Conventions, on the Adoption of the Federal Constitution / Ed. by J. Elliot. Philadelphia: J.B. Lippincott, 1863-1891. Vol. 2. P. 537), а также высказывания Токвиля: «Царства свободы нельзя достичь без господства нравственности, так же как нельзя сделать нравственным общество, лишенное веры»; «Никогда и нигде не существовало общества, свободного от морали» (Toequemlle. Democracy in America. Vol. 1. P. 12; Vol. 2. P. 235 [Токвиль. Демократия в Америке. С. 33, 428]).

127

В главе «Моральные различия не проистекают из разума»: «Следовательно, правила морали не являются заключениями нашего разума» (Hume. Treatise of Human Nature. Vol. 2. P. 235 [Юм. Трактат о человеческой природе. С. 499]). Та же идея заключена уже в максиме схоластиков: «Ratio est instrumentum non est judex» [«Разум – это орудие, а не судья»]. Что же касается эволюционных представлений Юма о морали, я счастлив возможности процитировать утверждение, которого я сам сделать бы не решился из страха приписать Юму то, чего у него нет, но здесь оно исходит от автора, который, я уверен, смотрел на Юма под другим углом зрения, чем я. Кристиан Бэй пишет: «Нормы нравственности и справедливости есть то, что Юм называет „артефактами“; они не продиктованы божеством, не являются неотъемлемой частью изначальной человеческой природы и не являются плодом чистого разума. Они суть результат практического опыта человечества, и в ходе медленной проверки временем единственно важным является полезность каждого правила нравственности для достижения благополучия людей. Юма можно назвать предшественником Дарвина в сфере этики. По сути дела, он провозгласил доктрину выживания наиболее приспособленных из числа людских обычаев – наиболее приспособленных не в смысле хороших зубов, а в смысле наибольшей социальной полезности» (Вау С. The Structure of Freedom. Stanford, CA: Stanford University Press, 1958. P. 33).

128

См. работу: Acton Н.В. Prejudice // Revue internationale de philosophie. 1952. Vol. 21. P. 323-336, содержащую любопытную демонстрацию сходства взглядов Юма и Бёрка; см. также выступление того же автора: Idem. Tradition and Some Other Forms of Order H Proceedings of the Aristotelian Society. 1953. Vol. 53. P. 1, особенно замечание насчет того, что «либералы и коллективисты единым фронтом выступают против традиции, когда она содержит „предрассудок“, который они собираются атаковать». См. также: Bobbins L. The Theory of Economic Policy. London: Macmillan, 1952. P. 196n.

129

Пожалуй, даже в такой форме это слишком сильное утверждение. Гипотеза может быть очевидно ложной, но если из нее следуют новые выводы, которые оказываются истинными, все же она лучше, чем никакой гипотезы вообще. Такие пробные, хотя отчасти ошибочные ответы на важные вопросы могут иметь большую ценность в практическом плане, хотя ученый не любит их, потому что они нередко могут препятствовать прогрессу.

130

См.: «Формы социального поведения иногда бывает необходимо осознавать для того, чтобы лучше приспособиться к изменившимся условия, но я думаю, можно признать за принцип (с широкой сферой применения), что при нормальном течении жизни отдельному индивиду нет смысла и даже вредно заниматься сознательным анализированием окружающих его социокультурных стереотипов. Это дело ученого, обязанного разбираться в таких стереотипах. Здоровая бессознательность форм социализированного поведения, которым все мы подчиняемся, так же необходима для общества, как для телесного здоровья организма необходимо, чтобы мозг не знал или, вернее, не осознавал, как работают внутренние органы» (Sapir Е. Selected Writings in Language, Culture, and Personality / Ed. by D.G. Mandelbaum. Berkeley: University of California Press, 1949. P. 558-559 [Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М.: Прогресс Универе, 1993. С. 609]; см. также с. 26 [с. 241-242]).