Записки арбатской старухи

– Какой спектакль?

– Дон Кихот.

– А что такое Дон Кихот?

– Дома объясню, это – по знаменитому роману.

Пришел папа. Я сообщила ему, что мы идем на спектакль.

– Какой спектакль?

– Из двух слов. Одно слово – Дон, второе забыла, по знаменитому роману.

– Знаменитый роман – Тихий Дон.

– А что это?

– Это – широкая река, которая медленно течет между берегов, а на берегах – станицы, где происходят разные события.

К вечеру у меня все выветрилось из памяти, и накануне спектакля папа с книжкой в руках поведал мне историю Дон Кихота. В театре я была захвачена действием, особенно тем, что на сцене появлялись конь и ослик. Дон Кихота было жалко, а Дульсинея очень ловко выплескивала воду из тазика. Дон Кихот умер, все зааплодировали, и родители собрались уходить. Но я заупрямилась.

– А где же река? Обещали широкую реку!

Со слезами меня увели из зала. Дома за обедом выясняли, кто обещал мне реку. Споры разрешила Пая, которая вспомнила про Тихий Дон. Все кончилось смехом.

У нас с папой было еще одно развлечение. Папа завел велосипеды для себя и для мамы. Но мама не любила кататься, и ее дамский велосипед без дела висел на стене прихожей. В те старые годы катанье на велосипеде сопровождалось определенными правилами, включавшими стиль одежды и поведения. Иногда папа рано возвращался из института и надевал бриджи, клетчатые гольфы и берет. Он сажал меня на руль, к которому прилаживали подушечку, и мы ехали по Воздвиженке к Манежу и дальше – в старую часть Александровского сада. Там и происходило катанье. По боковым дорожкам катили велосипедисты в бриджах и вежливо приветствовали друг друга, поднося руку к беретам. У некоторых на раме сидели дети. Встречались и женщины – тоже в беретах и широких юбках. Мы делали несколько кругов и возвращались домой.

В 1936 г. разрешили ставить елки на новый год, которые раньше были запрещены, как пережиток. Я не понимала значения елки, мне никто ничего не объяснял, и я просто слушала разговоры взрослых. А они радовались, как дети. Папа принес елку, которую привязали к табуретке. Игрушек, конечно, не было, на елку повесили ленты и конфеты, прикрепили свечки. К нам в гости приехали бабушка Таля (Наталья) с Леней. Всем членам семьи были заготовлены хорошие подарки. Помню, что Лене – костюм, который он примерял перед зеркалом. Потом свет погасили, а свечи зажгли. Все очень радовались, но вдруг упала одна свечка, и елка загорелась. Ее погасили очень быстро, а потом долго вспоминали про этот пожар.

С тех пор елка вошла в обычай. Покупали ее заранее, ставили на пол, украшали покупными и самодельными игрушками. У нас с мамой было правило заранее готовиться к новому году – украшать елку. Запасали коробочки из-под лекарств, мама приносила красивую бумагу, которой обклеивали эти коробочки. В коробочки укладывали орешки или маленькие конфетки и вешали на елку, потом дарили гостям. На елку вешали также мандарины и грецкие орехи, обернутые в фольгу. Кроме того, лепили цепи и гирлянды из разноцветных флажков, а из белой тонкой бумаги вырезали снежинки. Все эти украшения, наверное, были наивными и не очень красивыми, но любовно сделаны. Каждый новый год хотелось еще что-нибудь придумать для украшения елки. Только перед самой войной у нас появились первые елочные лампочки.

Под новый год родители, как правило, уходили куда-нибудь, а я оставалась с Паей или с бабушкой Маней. Мой праздник назывался «елка», а Пая его называла – сочельник. Слово Рождество старались при мне не произносить, т. к. боялись, что я его скажу при посторонних. Но елку всегда справляли 6 января. Однажды на елку мне подарили плюшевого мишку, который долго жил на правах члена семьи. Его день рождения – 6 января всегда отмечали, даже в эвакуации.

На праздник елки приглашали детей, иногда шили костюмы. Как-то нам с Галькой и Сонечкой (моя племянница по папе) сшили костюмы из марли – то ли снежинок, то ли сосулек. У нас были длинные рукава, с которых свисали ряды сосулек, свернутых из листочков целлофана. Мама приносила из лаборатории белый халат и наряжалась Дедом Морозом.

Гости в нашем доме собирались часто. Были какие-то поводы, когда приходило много взрослого народа. Приглашали бабушку Маню помогать готовить стол. Гости пировали за большим столом и громко веселились, а я сидела в своей комнате, ела пирожки, которые приносила Пая, и играла в игрушки, подаренные гостями.

В то время детям часто дарили шоколадные «бомбы». Это – шоколадка в виде полого шара, завернутая в серебряную или золотую бумажку. Но самое интересное и дорогое – сюрприз внутри бомбы – фигурки из синельки – птички, негры, зверюшки. Шоколад я не любила, но бомбы все разбивала, чтобы посмотреть сюрпризы.

Особо праздновался мой день рождения. Приезжали бабушка с Галочкой, накануне, с ночевкой. Мы гуляли с Галей на бульваре, где можно было разломить ботинком ледок над лужей. А на заходе солнца, дома, мы играли в ведьму, которая жила на крыше ресторана Прага в арке, видной из нашего окна. Арка ярко освещалась заходящим солнцем, и мы высматривали в окно, когда там появится ведьма, а потом пугались и укрывались от нее в дальнем углу комнаты. Взрослые не обращали на нас внимания, т. к. были заняты своими разговорами. На следующий день готовился праздничный обед. Приезжали дядя Аркаша с тетей Нюрой, Сережа, редко – Леня. Дядя Аркаша всегда врывался в дом с веселым криком: «тухта! Где моя тухта?» (Это – я). Я бросалась к нему, и он начинал подбрасывать меня в воздух. Было весело, я кричала от радости и от страха. А через 2 недели мы с мамой ехали на Сетунь на именины Галочки. Там собирали детей, были игры, от которых меня с трудом отрывали, когда приходила пора возвращаться.

Мы с Паей участвовали и в политических событиях. 7 ноября и 1 мая родители уходили рано утром на демонстрацию, а мы шли попозже на Арбатскую площадь, по которой уже двигалась колонна демонстрантов со знаменами, цветами, портретами вождей. Играла музыка, по радио кричали призывы и лозунги, все веселились. Но, что было самым интересным, около колонны крутилось много продавцов-лотошников, торговавших разными интересными вещами – флажками, уди-уди, тещиными языками, мячиками на резинке, книжками-гармошками. Мы долго выбирали, что купить, и с добычей возвращались домой.

Однажды Пая пришла забирать меня из немецкого детского сада, который находился в доме на Моховой напротив станции метро Библиотека Ленина. Это – тот дом, в котором жили Инесса Арманд и сестра Ленина Елизарова. До сих пор на нем сохранились мемориальные доски. Мы с Паей вышли из парадного и оказались в густой толпе. Люди ожидали торжественного проезда Чкалова, Байдукова и Белякова, совершивших перелет через Северный полюс в Америку. Мы с Паей остались ждать. Вдруг низко над Моховой улицей пролетел самолет, и из него посыпались листовки, которые все начали подбирать. На листовках были фотографии героев. А потом со стороны Каменного моста показался кортеж из трех открытых машин. Летчики сидели по одному в машинах и махали руками. Толпа бурно приветствовала их. Мы с Паей тоже помахали им руками. Машины медленно проехали по Моховой и свернули на Красную площадь в Кремль. Мы очень гордились тем, что встречали героев-летчиков.

Летний отдых

Особая часть детства для городского ребенка, каким была я – переезд за город и жизнь на природе. Мой папа, будучи экспериментальным работником, должен был летом собирать материал для опытов на биологических станциях. Он стремился брать нас с мамой или с Паей с собой, чтобы мы все отдыхали на свежем воздухе. Это было широко принято, и многие сотрудники приезжали на биостанции с семьями.

Попробую вспомнить по порядку места нашего летнего отдыха до войны и самые яркие впечатления, которые либо помню я сама, либо мне о них рассказывали. Первые два года – Заречье, бабушка и Леня. Ничего не помню, но мама рассказывала, что я дружила с Леней, мы вместе ходили встречать стадо и загоняли нашу корову во двор. Первое слово «бык!» я сказала в Заречье. Леня пытался прокатить меня на козле, но козел сбросил меня и убежал. В 1934 г. мы жили на биостанции в Останкино. Там я увидела танец пылинок в солнечном луче и курицу с отрубленной головой, которая бежала по земле. Следующие два года мы проводили лето на биостанции в Кашире. Плыли туда на лодке вдоль высокого берега Оки с песчаным откосом. Потом нам помогали подняться наверх. Мы с мамой завтракали на террасе, где было холодно, и нужно было надевать берет на уши. Это было очень неудобно, т. к. ничего не слышно. На второй год среди лета я заболела в Кашире скарлатиной, заразившись от знакомого мальчика, который приносил мне землянику в горсточке. Я лежала с высокой температурой в темной душной комнате. Потом мы уехали в Москву, где я быстро поправилась. На следующий год сняли дачу в Немчиновке, близко от Москвы. У мамы был тромбофлебит, и она через день ездила на процедуры. Дача в Немчиновке была очень неудачная. Дом стоял около железной дороги, и, когда проходил поезд, земля на участке дрожала, а я бросалась в дом от страха. Но дача была недалеко от Сетуни, где жили наши родные, и мы с Паей или с мамой ходили к ним в гости и гуляли с бабушкой и Галей. Бабушка брала гамак, и мы все шли в ближний лес. Гамак считался необходимым атрибутом дачного отдыха, непонятно почему. Сидеть и лежать в нем было неудобно. Но гамак неизменно привязывался к деревьям, мы с Галей усаживались в него, а бабушка с Паей садились на землю и начинали свои разговоры. Потом бабушка нас с Галей угощала чем-нибудь, и мы возвращались домой.