Страница 25 из 30
– как выразился бы мудрый в своей наивности капитан Гастингс в фильме «Корнуольская тайна» по роману Агаты Кристи.
Юра Обжелян был тоже привлекателен, причем для женщин всех сортов вообще.
Но если красота Обжеляна вызывала эстетические ассоциации, то Нахалкин напоминал племенного жеребца, поднявшегося на дыбы и отпустившего бороду средней окладистости.
И потому женщины такого сорта при одном его виде кричали «Ура!», хоть и бросали в воздух не чепчики, а лифчики.
Методисткой нашей он любовался – как и все мы! – но женился на девушке, годившейся ей в дочери; уже к пятому курсу стал респектабельным москвичом и оправдал тем самым свои учебные потуги.
Я ничего не имею против такого хода. Я вспомнил нашего брутального Володю лишь для того, чтобы сказать о себе.
Поленька была о него без ума, я по ряду причин не входил я ряды ее кандидатов, но…
Но стоило мне зайти в учебную часть, раскинуть руки (как горний Христос из Рио-де-Жанейро) и запеть:
– Я ехала домой…Душа была полна
Не ясным мне самой, каким-то новым счастьем…
– то милая женщина не только подхватывала в квинту, но глаза ее заволакивались туманной поволокой.
И я понимал, что – имейся в данный момент и условия и выбор – чаша весов склонилась бы не в Нахалкинскую сторону.
* * *
Я был виртуозом теоретического обольщения женщин, и виртуозность эта во многом базировалась на профессионализме при камерной исполнении романсов.
А будучи профессионалом, в компании я пел для всех, но обращался к кому-то одному.
И, разумеется, по возможности к женщине; ведь при всем своем преклонении перед аполлонической красотой Юры Обжеляна, «голубым» я не был никогда.
Поэтому, едва девушка пришла, свой вектор я перевел на нее.
И остаток времени пел именно ей; смотрел только на нее, прожигал ее насквозь сербскими глазами – зная, что она не сможет проникнуть в них даже на самую малость.
Вот таким я был тогда фруктом…
А она наверняка подумала, будто я молниеносно увлекся ею и потерял голову и раскрыла свое сердце в ответ.
* * *
Конечно, она мне нравилась, как в принципе не может не нравиться нормальному мужчине девушка, заглянувшая на огонек в домашнем платье, надетом на голое тело. (Последний факт я определил с одного взгляда; вряд ли ей было так удобно и тепло, это было уже прямым намеком на нечто.)
Но я не шевельнул пальцем к тому, чтобы если не предотвратить, то хотя бы отсрочить ее уход после того, как мы остались наедине в моей гостиной без огней.
Ну не совсем, конечно, гостиной – но уж точно без огней; рефлектор в счет не шел, от его жаркого свечения окружающая темнота казалась лишь плотнее и недвусмысленнее.
А я допел песню и запер за девушкой дверь, потому что собрался спать.
О причинах неадекватного своего поведения я уже писал в мемуаре «Вкус помады» и повторяться не буду.
Я вообще не придал значения ее приходу.
Когда мы собирались с Толиной гитарой, к нам часто заглядывала то одна, то другая сокурсница. Порой даже Аня, которая была профессиональным музыкантом, но тем не менее тоже любила меня слушать и пару раз даже аккомпанировала на разбитом рояле в актовом зале общежития.
Но, конечно, приходу незнакомки был рад, поскольку любому нормальному мужчине петь в обществе хоть одной женщины куда приятнее, нежели в чисто мужском.
7
Наутро я опять увидел ее в фойе около вахты.
В том же платье, в знакомой трогательной кофте, с блокнотиком в руке, около доски объявлений на которой висела какая-то телеграмма и распоряжение о смене белья студентами дневного отделения, которые – в отличие от нас – никуда не уезжали.
Она показалась мне столь грустной и потерянной, что мне захотелось обрадовать ее хоть чем-то, снова вызвать блеск в ее глазах.
И я сделал все, что мог в тот момент.
За всю жизнь не насыпав ни ложки сахара ни в чай, ни тем более в кофе, я испытывал тягу к сладкому. Причем не к чему-то пролетарскому вроде варенья из червивых яблок – я любил горький шоколад, торт «пралине», в крайности засахаренный миндаль… У меня часто имелись при себе сладости. И в тот день в моем пакете с конспектами лежала большая конфета: «Мишка косолапый» столь высокого качества, что ей не требовалось блестящей обертки – именно такая была упомянута в мемуаре про вкус помады. Единственная – точнее, последняя из имевшихся; я намеревался съесть ее в институте, когда проголодаюсь или просто устану.
Проходя мимо девушки, я достал конфету и без слов сунул в отороченный кантом карман ее кофты.
Потом поехал в институт, а она осталась в общежитии – видимо, у нее в тот день не имелось первой пары.
* * *
Не знаю, конфета ли сыграла роль, или что другое, но вечером она сама заглянула ко мне в комнату, уже не слышав песен.
Вообще надо сказать, что тот вечер был последним вечером песен в нашем пристанище.
(Не помню по какой причине: то ли сломалась гитара, то ли неугомонный Кудласевич сорвался в гастрольную поездку с другими бардами нашего института, то ли появились какие-то дела у меня.)
Да это и неважно.
Важным оказалось то, что с того дня мы с девушкой начали общаться.
Как бы случайно встретились внизу на следующее утро вместе и поехали в институт; потом повторяли такой вариант дней десять подряд.
* * *
Во время первой осознанной встречи я узнал, что по профессии она пекарь.
Помню, как ехали мы на троллейбусе, она проводила взглядом проплывшее за окном дерево в белом цвету (не помню, яблоню или вишню, тогда в Москве и тех и других было много) и сказала без всякой связи:
– Знаешь, когда я пришла туда, долго не могла привыкнуть к профессиональному жаргону. В цехе несколько печей, на каждой работают по двое, женщина и мужчина. Печей много, их не гоняют все сразу. Они очень большие, разогреваются долго. Когда происходит пересменок, начальник смотрит план и, если надо, велит запустить еще одну. Но не говорит, что надо ее осмотреть, включить, разогреть, потом поставить туда булочки и все прочее, а командует коротко: «Такая-то и такой-то идут и РАЗМНОЖАЮТСЯ на печи № 7»!
И при этом так хихикнула, что я подумал – не так ли уж неправ был в своих словах Дровосек?..
Но ничего не предпринимал.
* * *
(Сам глагол «размножаться» удивления не вызвал.
Сталевары говорят, что заправленную коксом и рудой доменную печь на разжигают, не запускают, не раскочегаривают, а задувают.
И чем пекарь был хуже компьютерщика, который говорил, что у него
мамка заглючила, ее выдрал, камень из нее выкинул, а мозги на стенку прибил,
– вместо того, чтобы долго объяснять, как у него
по непонятным причинам стала давать аппаратные сбои материнская плата компьютера, он не без труда вынул ее из корпуса, снял и отправил в мусорное ведро процессор (очевидно, вышедший из строя), а вот модули оперативной памяти (исправные) из разъемов тоже вынул, но выкидывать не стал, а повесил над своим столом, чтобы иметь под рукой, если появится необходимость срочно заменить где-нибудь такие же модули, но успевшие сгореть.)
* * *