Досточтимая гостья (ЛП)

— Безмозглая гусыня! — рявкнула Омама на несчастную служанку. — Что, скажи на милость, ты делаешь? Как можно подавать жасминовый чай до полудня?

Я хотела взглядом ободрить девушку, но та отвела глаза.

— Право же, — посетовала Омама, — они глупеют год от года. Даже такой ерунды усвоить не могут.

Наша гостья и бровью не повела, просто промокнула чай носовым платком.

— Султан Уру подавал жасминовый чай к завтраку, — заметила она. — Но кто ему указ, правда? — Другой рукой она снова повернула в ухе рубиновую серьгу.

Она что, смеется над нами? Омама явно так не считала. Она одобрительно кивнула.

— Я слыхала, толк он знал только в безделушках из слоновой кости. Но едва ли вы покупали их в Уру?..

— Одну или две, — небрежно ответила чужестранка. — Вряд ли они удовлетворят вашим запросам, но могу показать их вам, если пожелаете.

Я чувствовала себя между молотом и наковальней. Что эта странная женщина сделает дальше? Нравлюсь я ей или нет? И какое мне до этого дело? Наверняка она просто старается подружиться с Омамой. В конце концов, она негоциантка, а Омама богата. Может, она хочет что-нибудь ей продать. Или надеется купить хрустальную черепаху, и думает, что лестью сумеет умаслить бабку. Интересно, заметила ли Омама рубиновую серьгу, сверкающую в правом ухе гостьи? Рубин был не очень большой, но изумительной чистоты. Быть может, потому странная женщина так часто и прикрывала его рукой, чтобы спрятать от зависти Омамы.

Амаранта принесла хрустальную черепаху на шелковой подушке.

Во взгляде гостьи вспыхнула алчность.

— Вы позволите? — Она взяла черепаху и внимательно посмотрела на свет. — Великолепно. Безупречно, как вы и говорили. Одно из сокровищ этого дома.

— Ее сделал истинный художник. — Омама потянулась лакированным когтем к черепахе и постучала по хрустальному панцирю. — Обратите внимание на резьбу, круг почти идеален…

— О, да. И возраст, я бы сказала, почтенный.

— Весьма, досточтимая гостья. Вам нравится?

— Как же иначе? Могу ли я… — Она снова взяла ее в руки и погладила пальцем хрустальную поверхность. Ногти у нее были короткие, как у мальчишки. — Говорят, черепахи живут тысячи лет и с каждым годом становятся мудрее. Счастлив тот, кто владеет таким артефактом… ее хозяин, несомненно, проживет много дольше, чем отпущено простому смертному. Вам несказанно повезло!

— Не так уж и повезло, — сокрушенно вздохнула Омама. — Да, она красива, но эта вещица — мое проклятие. — Негоциантка выжидательно наклонилась вперед. Интересно, это такой коммерции я должна учиться — торговаться за черепаху? — Да, проклятие. Мой супруг отдал ее мне перед смертью — перед самой смертью.

— Как печально. Такая прекрасная вещь напоминает вам о таком горе!

Омама приняла величавый вид.

— О да, печально. Но горе мой давний друг.

Мне захотелось ее ударить.

— Вы стойкая женщина, — проговорила гостья. — Жить с такими воспоминаниями!

Омама положила черепаху на колени, поглаживая ее, как кошку.

— Временами я почти готова избавиться от нее. Вы сами сказали, что за нее дадут хорошую цену. Уверена, она стоит много больше того, во что обошлась мне. Но потом я думаю, нет, она должна оставаться в семье.

— И перейти к вашей прелестной внучке, я полагаю?

Омама фыркнула.

— Возможно. Если я буду ею довольна.

— Во всяком случае, вы немало заботитесь о ее музыкальных занятиях.

— Хотите, чтобы мисс Фениксвет сыграла для вас снова? — Она хлопнула служанкам в ладоши. — Лютик! Принеси инструмент мисс Фениксвет. — Никто не шелохнулся. — Лютик, я сказала!

Самая молоденькая из служанок отвесила ей поклон.

— Вы отослали Лютик в прошлом году. Я Золотарник, госпожа.

— Мне известно, кто ты! На память я не жалуюсь.

Золотарник принесла кейчин. Служанка хотела развернуть его для меня, но я никому не позволяла этого делать. Инструмент был обернут тканью, что дала мне бабушка-ткачиха, когда я покидала ее дом после маминой смерти. Старинная материя, тканьё на которой будто предвосхищало узоры, прославившие бабушку и ее сестер. Тонкий рисунок с очертаниями облаков, журавлей и горных вершин. «Твое будущее не в таком ремесле, — говорила мне мать моей матери. — Но оно защитит избранный тобой инструмент». Ткань все еще хранила спрятанный глубоко в ее складках запах дома, где я выросла.

Я играла «Девичьи грезы» со всеми вариациями. Отдаваясь музыке, я могу позабыть обо всем, даже о молоте и наковальне, и без того зная, что снова окажусь крайней. Мне будет больно, если чужеземка будет со мной жестока. Но если она будет добра ко мне, Омама накажет меня за это. Не думай об этом, сказала я себе. Думай о музыке.

Зная мелодию наизусть, я играла, посматривая на них из-под ресниц. Омама хмурилась над чашкой с чаем. Гостья, расслабившись, блаженно откинулась на подушки. Рыжеволосая голова была чуть запрокинута, длинная шея тянулась, будто кантилена. Но она слушала, сосредоточенно сведя брови. Когда я закончила, она не шелохнулась.

— Ах, — выдохнула она. — Это стоило всех тягот путешествия.

В первый раз она обращалась прямо ко мне.

— Когда такая юная девушка успела научиться так играть?

— Это безделица.

— Это искусство. А искусство прекрасно. Я могу лишь восхищаться. Ты творишь. Как называется эта песня?

— «Девичьи грезы».

— Что ж, это многое объясняет. Надежды, мечты и желания юной девушки, лед и пламень, сила и слабость… это ведь грезы, не так ли?

— Да, — выдохнула я.

— И все это ты знаешь сердцем. И заставляешь мое почувствовать и запомнить то же. В этом сила искусства. Оно побуждает нас помнить, правда?

Омама натянуто рассмеялась.

— Чтобы помнить, мне ни к чему музыка. Моя память безупречна.

— Не скажите, госпожа, все мы что-то забываем время от времени. С каждым годом нам нужно упомнить все больше, и так легко что-нибудь упустить из виду, разве не так?

— Только не мне, — отрезала Омама. — Вам известна легенда о Бессмертной черепахе Священных островов? Заполучивший ее обретет столетие вечной молодости. — Будто в подтверждение, ее пальцы стиснули хрустальную черепаху, как драгоценную клетку.

— Воистину, — любезно отозвалась гостья. — Резьба здесь такая тонкая, что можно представить, будто одна из Бессмертных обратилась хрусталем. Не правда ли, мисс Фениксвет?

Прежде чем я успела ответить, Омама фыркнула:

— Ради бога! Фениксвет ничего не смыслит ни в красоте, ни в искусстве.

— Как может девушка, живя среди такой красоты, не видеть ее?

Вовсе нет, хотелось мне сказать чужестранке. Я вижу красоту, я живу ею. Не слушайте ее.

— Понятия не имею. Но вот, полюбуйтесь, она только и умеет, что витать в облаках да бренчать струнами. Она ничего не знает о жизни. Я пытаюсь привить ей практичность, ради ее же блага.

— О, нет. — Чужеземка покачала изящной головой. — Она никогда не будет практичной. Она не похожа на нас. Она мечтатель и творец. Украшение, забава, быть может, но не более.

Я прижала руку к сердцу, будто хотела удержать его в груди. Поэт писал: «Злое слово в устах друга режет стекло беспощадным алмазом боли». Но эта женщина не друг мне, отчего же ее слова так меня ранят?

— Но вернемся к Черепахе Священных островов, — продолжала она. — Многие смеются над такими сказками. Люди, которые, подобно нам, практичны и знают жизнь. Даже мысль о ваших ткачихах, вплетающих магическую силу в свои материи, и та им смешна. Они говорят, что лишь невежды полагают художников творцами волшебства, тружениками чуда, превосходящими обычных людей. Некогда и я была столь же цинична. Да, я слыхала о Бессмертной черепахе, кто же о ней не слышал? Я слыхала… но настал час, когда я увидела.

— Увидели? — Омама сверлила ее взглядом. — Как — увидели?

— Я борозжу моря долгие годы. Говорят, что мои глаза впитали его цвет. Иногда эти странствия дорого обходятся. Однажды, давным-давно, мой корабль затонул в жестоком шторме. Отчаянно противясь волнам, мне удалось вплавь добраться до острова. И когда обессиленная, умирающая от жажды, я очнулась там, то в жемчужном свете утренней зари увидела… — Играя рубиновой серьгой, она смотрела куда-то вдаль, будто вновь вернулась на тот остров. — Берег заполонили черепахи. Сотни черепах, наверное. Они двигались очень медленно. Если бы не след, который тянулся за ними по песку, можно было бы решить, что они совершенно неподвижны,