Кружева лабиринта

– В школе. Они очень расстроятся, когда узнают, что ты пришла в себя, а их рядом не оказалось. Ах, ваша верная дружба выглядит такой крепкой и потрясающей!

Я рассеянно кивнула, припоминая, насколько крепкой была та дружба.

– К тебе ещё приходила Молли, – вставила Лора. – Уж не знаю, как относишься к ней ты, но Молли настроена подружиться с тобой.

– Я не против, – промямлила я. – А кто же теперь занял место директора?

– Эдвард Прескотт, – улыбнулась миссис Митч. – Теперь там ужасный беспорядок! Ему ещё плыть и плыть до мистера Хопса или, как бы это не звучало, до мистера Ферару.

Мы молчаливо покачали головами, соглашаясь единогласно, что строгость – единственный путь к успешному воспитанию учеников.

Переговоры отца и Клерка завершились. Они оживленно встали друг напротив друга и обменялись рукопожатием с похлопыванием по плечу.

– Ну что ж, нам пора, – доложил мне Клерк, – тебе нельзя переутомляться. Мы лучше завтра зайдём. Кстати, Авраам похвастался, что ты недавно обыграла какого-то старика в шахматы, – я поглядела на отца: он мягко улыбался, неловко соединив брови у переносицы, а Клерк блистал золотой улыбкой плута. – Хочу с тобой сыграть!

– Хорошо, сэр, я с удовольствием.

Бетти поцеловала меня в лоб и заглянула в глаза с печальной материнской улыбкой.

– Выздоравливай, Кэти!

– Спасибо, мэм. Передавайте привет Эшли.

– Обязательно.

Миссис Митч вышла в коридор, а Клерк на выходе обернулся.

– Не забывай, дорогая, что женская грудь – великий шедевр природы, и её ничто не сумеет испортить!

Мы дружно улыбнулись, наблюдая, как закрывается дверь.

– Как ты себя чувствуешь, дочка? – спросил отец, подвигая свой стул поближе к кровати.

– Нормально, немного устала. Как я попала в больницу?

– Тебя доставил инспектор Клифтон.

Отец посвятил меня в детали того, о чем я не помнила, находясь в предсмертном состоянии. Оказывается, инспектор выследил Каллена, когда тот направился в особняк. Офицер поехал за ним, припарковался неподалёку от дома Ньюмана и остался в автомобиле для наблюдения. Через десять минут после того подъехала машина, и за рулём был Дэнни. Он вытащил из салона меня, находящуюся без чувств, и, осмотревшись по сторонам, на руках понёс меня в особняк. Клифтон понял, что наступил долгожданный день возмездия, когда закон превыше преступности, а его доводы полностью оправданы: Ферару – убийца, и вместе с молодым союзником он собирается чинить расправу над очередной жертвой – Кэти Чандлер. Клифтон вызвал подкрепление, и вскоре без лишнего шума они вместе проникли внутрь. Помощники инспектора осмотрели первый этаж и обнаружили открытую дверцу на кухне, ведущую в подвальную лабораторию. Довольный что найдены доказательства против Каллена, в частности, улики о незаконном проведении опытов и о создании запрещённых лекарственных препаратов, офицер, а за ним четверо крепких парней ворвались в комнату второго этажа как раз, когда Каллен поднимал меня на руки, безудержно рыдая: «Лео, я не сдержал слово… Не уберег её…» А мёртвое тело Дэнни – некогда пропавшего сына Джона Ньюмана – валялось возле кровати. Его смерть получилась непреднамеренной. Каллен оттолкнул Дэнни, тот упал и, ударившись виском об угол кровати, пробил его насквозь. Смерть наступила мгновенно. Каллена арестовали, предъявив ему сразу несколько обвинений, тянущих по меньшей мере на десять лет тюрьмы. Клифтон досадовал, что среди документов, найденных в лаборатории, не обнаружили лекарственный рецепт, по которому Ферару делал сыворотку Энергии. На допросах он изложил историю о лекарстве. Изначально придумывая её во времена своей юности, молодой Каллен хотел добиться славы. Но, когда на свет появился больной сын – всё изменилось. Он знал, что Дэнни Ньюман замешан в более грязных делах, и также понимал, что сыворотка ещё требует некоторой коррекции рецепта. Ему хотелось снизить частоту побочных явлений, в частности, предотвратить боли в ногах после приёма лекарства, которые Лео испытывал в утренние часы. Разработка требовала немалого финансирования: приборы, химические реактивы и подопытных животных. Каллен полностью зависел от Дэнни, как от инвестора, боясь приостановить работу над сывороткой. Всё, чем он жил, двигаясь вперёд – это жаждой вылечить сына. И когда Лео сообщил, что собирается вернуться на родину, в Бухарест, один и без сыворотки, Каллен уничтожил все образцы и письменные записи проведения опытов. Без Лео сыворотка Энергии считалась бессмысленной, и Каллен не хотел, чтоб та больше распространялась по миру.

Я слушала ту трагичную историю, как фантастику, произошедшую не со мной. А упоминание о Лео подгоняло моё сердце работать быстрее и чаще.

– А Лео... – мой голос оборвался. – Он не появлялся?

Отец и Лора переглянулись, точно решая сохранить им тайну или нет. Грустный взгляд отца и секунды молчания убивали мою веру в чудо. Мне уже не хотелось получать ответ, догадываясь, каким он будет. И тут Лора, жалобно сдвинув брови, с осторожностью озвучила то, что и боялась услышать.

– Он не появлялся, Кэти… Ни здесь, ни дома, где Клифтон установил слежку. Лео, как и ты, очень важный свидетель этого дела и похоже, он не в курсе, что Каллен в тюрьме. Иначе он бы точно вернулся в Ситтингборн, чтобы помочь отцу.

Я обречённо уставилась в окно, где зимняя стужа коснулась стекла причудливыми узорами – она рисовала раны моей обледенелой души.

Та зима была самой суровой, нескончаемо длинной в моей жизни. Она представляла собой серию одинаковых эпизодов, где я без воли, изо дня в день делала одно и то же: школа – дом – домашние задания – снова школа. Отличием служила лишь новая дата отрывного календаря, что вечерами моя рука освобождала от прошедшего дня вырванным листом, как будто то действо было способно приблизить момент, когда снова окажусь рядом с Лео.

В школе ко мне относились с трепетом и жалостью, взятыми неизвестно откуда, и здоровались даже те, кого не знала. Без особых пояснений я отвергла дружбу попросивших у меня прощение Эшли и Молли. Друзья нужны лишь в горе, говорила тётя Люсинда, а моему горю было нечем помочь. Одиночество выглядело невыносимой мукой, но всё же в нём я видела свой путь, уготовленный мне за ошибки, которые следовало искупить.

Ограждаясь от яркости жизни, вечерами я закрывалась в мансарде, выключала свет и ложилась на постель, глядя в окно. Особняк Ньюмана безмолвно смотрел на меня из темноты белоснежного отсвета сугробов и такого же мутно-белого неба. Никогда он не казался ещё таким одиноким и пустым, как в те минуты. В продолжении нескольких часов я не сводила глаз с черной покатой черепицы, где мы с Лео обрели друг друга, и заставляла память снова и снова воскрешать бесценные воспоминания. Совершенно уверенная в его искренности я даже не допускала мысли, что он счастлив или нашёл другую любовь. Я была уверена, что Лео тоже страдает. И от этой мысли становилось ещё больнее, а сердце сжималось в груди, не давая дышать спокойно.

Иной раз я не хотела лежать в темноте и выбирала чтение. После очередного ужина отец целовал меня в лоб – он знал, что я снова иду навстречу воспоминаниям, и всякий раз тяжело вздыхал, качая головой – я уединялась на стуле в комнате перед столом, который с незапамятных времен располагался напротив окна. Я боялась оставить особняк без присмотра, наверно, потому что он был последним звеном, связывающим два мира.

Так я брала книгу о Менделееве, ложила перед собой часы Скарлатти и надолго погружалась в рукопись. Некоторые места в книге казались настолько знакомыми, что мне начинал мерещиться голос Лео, воодушевленно пересказывающий слово-в-слово длинный абзац. Через месяц я знала книгу практически наизусть и снова садилась за стол при свете настольной лампы, раскрывала её – не для чтения, для ощущения присутствия Лео – и бредила словами её страниц, устремляясь взглядом к черной крыши особняка, укрытой белым ледяным покрывалом.