Страница 50 из 62
Но тут нас ожидало ужасное испытание, к которому Каллен, как оказалось, был готов куда больше, чем я. Лео родился калекой, у него не работали ноги. Врач предупредил, что он никогда не будет ходить. Я плакала день и ночь, мысленно обвиняя во всем Каллена. Узнав ту шокирующую весть, он совершенно погрузился в науку. Я думала, ему плевать на нашего сына. Но однажды я вышла из комнаты подогреть Лео молоко, а вернувшись, обнаружила Каллена возле кроватки Лео – он заливался слезами. Впервые в жизни я видела, как этот бесчувственный во всём человек плачет! Он тогда обнял меня и сказал, что обязательно найдёт способ его вылечить. Но время убегало, а опыты, что проводил Каллен, не давали результатов. Я перестала верить не только в свою любовь к Каллену, но и в то, что у него получится открыть нечто непостижимое, ещё ненайденное в современном мире, и что это открытие облегчит участь нашего Лео. Я окончательно иссякла, стала раздражительной, депрессивной; меня всё угнетало, и в итоге я бросила учёбу, не имея ни сил, ни возможности посещать занятия.
В тот день, когда забрала документы из университета, я познакомилась с мужчиной по имени Мэтью Джерси. Он был преподавателем. Деканат университета пригласил его из Лондона для чтения материала на кафедре психологии в течении нескольких лет, и после цикла лекций он намеривался вернуться обратно. Мы разговорились, и он уточнил причину, почему я отреклась от знаний. Не скрывая правды, я поведала о своей беде. Он внимательно выслушал, а потом предложил свою помощь, объясняя, что нельзя бросать учёбу только из-за неудачного стечения обстоятельств. Я поговорила с мужем. Каллен тогда устроился в институт и читал лекции по физике, и он, как человек, порицающий невежд и лентяев, согласился приглядывать за Лео, пока я буду на вечерних занятиях.
Наши уроки психологии проходили в арендованной квартирке Мэтью. Несмотря на пятнадцатилетнюю разницу между нами, я воспылала к нему чувствами - теми, что с лёгкостью кружат голову: страстью или наваждением. Я засыпала с мыслями о Мэтью и нетерпеливо ждала, когда снова уединюсь с ним в квартире, куда лучшей, чем наша с Калленом. Мне сложно сознаваться в слабости, тем не менее я обычная женщина, возжелавшая ласки, которую никогда не получала от мужа…
А тем временем пока меня поглотила страсть, между Калленом и Лео возникла нерушимая связь. Лео рос невероятно смирным мальчиком; казалось, с года он понимал, что судьба жестоко обошлась с ним, отняв у него способность ходить, как все остальные дети. Но Каллен никогда не заострял на том внимания, относясь к нему, как к здоровому и не давая никаких поблажек. Он разговаривал с ним на языке химии при помощи прямоугольных карточек из картона, где были начертаны названия элементов. Лео запоминал всю информацию с лету и уже к четырем годам без труда выучил алфавит, а читать начал к пяти, при этом таблица Менделеева отскакивала у него от зубов. Каллен возвращался с института как можно раньше, сокращая количество лекций до минимального, чтоб всё свободное время подарить сыну, а ночью Каллен с ещё большим рвением, нежели прежде, приступал к опытам, надеясь найти средство, сделавшее Лео нормальным человеком. Никогда б не подумала, что Каллен сможет привязаться к чему-то, кроме химии. Причём его любовь к Лео была безгранична и чиста. Стыдно признать, но, приходя вечером после занятий с Мэтью, я видела в глазах Лео нестерпимое обожание к отцу. Он благоговел перед ним, а меня ни во что не ставил, молчал в ответ на мои вопросы и отворачивался, едва подойду. Больше всего мне причиняло боль понимание, что Каллен не имел отношения к этому: настраивать сына против матери было не в его характере. Сын будто чувствовал, что я изменяла Каллену и презирал меня за это.
Лео исполнилось пять лет, когда настала пора Мэтью вернуться в Лондон. Накануне перед отъездом он признался мне в любви и предложил уехать с ним. Ослепленная счастьем, я говорила, что отправлюсь за ним куда угодно, но при условии, что заберу с нами Лео. Мэтью был довольно открытым человеком и никогда не юлил. Он прямо заявил, что и слышать ничего не хочет о мальчике-инвалиде, который свалится ему на плечи, как ненужный груз. Он дал мне время подумать до утра и предупредил, что в обед уедет без меня, ежели не появлюсь на вокзале.
В тот самый вечер дома Лео встретил меня тем же холодным взглядом презрения и снова принялся за учебник химии. Это сыграло решающую роль в принятом мною решении. Я отозвала Каллена, сообщила о своей любви к Мэтью и о желании уехать с ним в Великобританию, а также о том, что Лео – непосильная для меня ноша. Я сказала, что отказываюсь от опеки над ним, так как не смогу потратить всю жизнь на ребёнка, вечно нуждающегося в уходе. Каллен принял моё признание молча, с ледяным лицом, на котором нельзя было прочесть абсолютно ничего, корме хладнокровного равнодушия. Он посадил Лео в инвалидную коляску и увёз на улицу, пока я собрала вещи, плача от собственной безответственности и досады, что Каллен даже не попытался меня переубедить. Наверно, в глубине души я полагала, что его затронет моя откровенность, и он наконец, как пять лет назад снова скажет, что любит меня и не сумеет жить вдали. Ах, женщины, мы всегда хотим того, что так усердно отрицаем!
Я ушла из дома к Мэтью, уверенному, что приму решение в его пользу. Как и намечалось, в обед мы отправились в Лондон. Наше мирное счастье продлилось с Мэтью всего три года. Затем он стал непробудно пить, водить грязных девиц домой и устраивать вакханалии с ними на моих глазах. Тогда я вспомнила о Каллене и поняла, какую ошибку совершила.
Когда Мэтью заснул после очередного такого развлечения, я собрала чемодан и вернулась в Бухарест. Но Каллен и Лео исчезли. Они покинули Румынию, как мне сказали соседи снизу, а куда – никто не знал. Я много лет искала нить, которая привела бы меня к родным людям. И только спустя девять ненастных лет мне пришло письмо от отца Каллена – служителя собора Святого Иосифа. Он настаивал на встрече, и я незамедлительно поехала к нему. Федерико был при смерти от запущенной пневмонии и в стенах родного дома изъявил желание очиститься перед небом подробным рассказом о сыне. От него я узнала, что Каллен забрал Лео и уехал в Великобританию, в Ситтингборн, и там у него всё наладилось, появились выгодная работа и возможность заниматься химическими разработками. Изредка он получал короткие письма, написанные сухо и поверхностно. Федерико отдал мне письма без конвертов, а я, покинув его дом, с жаром читала их ночь напролёт, теша себя надеждой, что в какой-нибудь из ровных строчек строгого почерка Каллена мелькнет моё имя, подарившее бы веру в прощение и возможность снова обрести семью. Но Каллен был верен себе и своим поступкам, показывая, что выбросил меня из сердца.
Так я попала в Ситтингборн и устроилась в больницу Мемориала. Не пришлось долго трудиться, чтоб выяснить, где проживает Каллен. Его фамилия довольно редкого происхождения была бельмом на фамильном разнообразии народа, заселявшего город. Все узнавали его по чёрной одежде, а точнее, по траурной мантии, которую никогда не снимает по сей день. Именно тогда я поняла, как ошибалась: ведь Каллен любил меня всем своим грубым неотесанным сердцем! Мой уход возложил крест на его личную жизнь, и он неустанно хранил верность мне. Я стала приглядывать за Калленом и вскоре увидела, как он ходит в старый заброшенный дом, славящийся ужасным прошлом и сумасшедшим владельцем – доктором Ньюманом. Лео с ним никогда не было. Я терялась в догадках, где он и что с ним. Сердце заходилось от одной мысли, что с ним приключился несчастный случай, и моего Лео больше нет в живых… Дни летели, а Лео так и не появлялся.