Кружева лабиринта

– Бессмысленно надеяться на вечную жизнь, Лео… – возразила я. – Миром правит нечто иное, чем разум, и это иное, даруя нам одно качество – забирает другое, делая нас в десятки раз слабее в этой схватке. Природа бесконечно напоминает, что святая обязанность людей – знать цену своей жизни. Ведь без подобной обязанности мы распоряжаемся ею слишком легкомысленно; без неё мы перестанем ценить окружающую прелесть, красоту неба и запахи весенних цветов, и, наконец, неминуемо устанем от богатств мира. Всё померкнет и станет до боли привычным. Жизнь длиною в вечность – скучная перспектива, и я не вижу в этом необходимости. К чему нужны столетия, когда порой достаточно одного дня, чтобы понять, как прекрасна жизнь!?

– Не могу поверить, что ты так жестока в суждениях. Мир настолько велик, что им нельзя успеть насладиться! – Лео сделал паузу и возвел долгий томный взгляд на меня: в нем лучилась ласка. – Но, разумеется, мир теряет яркость красок, когда рядом нет того, кто заставляет твоё тело дрожать, а мысли путаться в собственном разуме; когда одно прикосновение заставляет терять рассудок, и ничто уже не вернёт ему здравость.

Я не сводила глаз с его воодушевленного лица. И Лео, отведя взгляд, снова воззрел на меня.

– Пора бы уже поверить этому, – сказал он.

– В рассуждения о мире?

– Нет, в то, что моё лицо — не уродливая заплатка из шрамов. Я вижу, как ты смотришь.

– Ерунда, – язалилась пунцовой краской. – Я и не думала о твоём лице.

– Молли Клифтон распускает всякие слухи обо мне. Отец говорит, она истребляет новое поколение своей тщедушностью, а внутри она пуста, как фарфоровая кукла.

– Так ты с ней знаком?

– В некотором роде, – он заговорил более низким голосом. – Люди Ситтингборна не приняли нас с отцом, потому что всё, чем они дышат в низости своей природы – это сплетнями и извращением чужой жизни. Благодаря им они возрождаются звездами дискуссий. Они считают, что мой отец колдун только потому, что купил мне вездеход и ходит в чёрном. Люди ищут мрак вокруг, тогда как сам мрак находится внутри них.

– Но Каллен Ферару действительно внушает страх, – парировала я.

– Да, он строг и придирчив, но он мой отец. И он навсегда им останется.

Некоторое время мы шагали молча, глядя перед собой, и упивались солнцем и ветром, перебирающим пряди моих волос и золотых волос Лео. Я вздрогнула от неожиданности, когда Лео вдруг взял меня за руку: ласково, но слегка неуверенно. Мы оба стеснялись сблизиться и потому не смотрели друг другу в глаза, мучаясь сомненьем, безгрешен ли наш поступок. Он ждал моей реакции и наверно считал секунды до того, как воспротивлюсь его смелости. Но я этого не сделала, и через пару мгновений он увереннее держал мою ладонь в своей руке. Мы по-прежнему молчали. Мне было одинаково уютно говорить и тихо размышлять рядом с Лео. Для меня было огромной радостью свидеться с ним и неизмеримой печалью сознавать, что час разлуки также неизбежен, как наступление ночи и моё возвращение домой, куда бы сейчас вернуться не желала. Взгляд на страдающего отца причинял тупую боль, а я испытывала усталость от накопившегося зла и раздора между нами. Быть может, повинен тому был мой возраст – я находилась на границе временных пластов, где шаг вперёд означал обрести ответственность; вступить в иной мир, где никто не станет меня жалеть, и где всякий выживает как может; а шаг назад означал детскую шизофрению. Мысль о том, что скоро перешагну порог взросления, приносила трепет и волшебную эйфорию. Я хотела разглядеть себя с другой стороны, познать высь незнакомых ранее понятий и, наконец, с видом опытного эксперта ответить себе, что прекрасного в том взрослом мире, вульгарном и низком, где грехи лишь камни на хлипкой дорожке бытия. От прикосновения ладони Лео к моей руке внизу живота что-то заходилось и млело, и я не понимала, что это. Но то неведомое чувство было приятно, уютно и необъяснимо. Казалось, Лео ощущал нечто похожее. Его светлые глаза таинственно блестели, а чувственно выпирающие губы застыли в неописуемой полуулыбке томления. Иногда мне чудилось, он порывался что-то сказать, но ему, верно, было также дорого моё молчание, как мне его. Углубленные в себя, мы дошли до моего дома, и я высвободила руку, ближе прижимая к себе книгу о Менделееве.

– Боюсь, книгу отдам не скоро. В последнее время я читаю не так много, как раньше. Тогда я видела в книгах приключение. Но, когда не стало мамы – они больше не трогают воображение.

Лео неожиданно обнял меня и прижал к себе.

– Когда теряешь навсегда сокровенное, принадлежащее одной тебе – в сердце меркнет свет. И разжечь его снова подвластно лишь свету того же огня.

У меня навернулись слёзы. В половину минуты он сумел выразить словами непостижимое чувство, которое я была не в силах объяснить окружающим. Я поглядела вперёд. Штора кухонного окна заходила, и сквозь прозрачное стекло на меня неистово глядел отец. Испугавшись, я отпрянула от Лео.

– Ладно, мне пора. Спасибо за книгу и за компанию!

– Хорошего дня, Кэти!

Кивнув, я растерянно направилась к порогу.

– Кстати, за книгу не переживай! – крикнул Лео вслед. – Я знаю её наизусть,

Без воли я оглянулась. Лео стоял на прежнем месте, убирая руки в карманы, и провожал меня тихим восторгом сияющих глаз. В благодарность за встречу мои губы отдали ему счастливую улыбку, и я скрылась за дверью.

Отец находился за столом на кухне, а рядом с ним – Лора Смит, пригубившая бокал красного вина. Разувшись и помыв руки, я заняла место напротив Лоры.

– Почему ты не здороваешься с Лорой, дочка?

Я злобно поглядела на Лору. Изящно орудуя ножом, Лора отрезала кусочек мяса, с прирожденной женственностью подносила вилку ко рту и, воздействуя на меня глазами, деликатно пережевывала его.

– Не дави на девочку, Авраам! Под словом «психолог» подростки слышат слово «психиатр», потому избегают нас. Только смею заверить в подлинности этого заблуждения: у психиатров есть пациенты. У меня же – только друзья.

– Что вы мне голову морочите своими понятиями?

– Кэти! – вскричал отец (впервые за мою жизнь). – Что ты себе позволяешь? Разве так мы с мамой тебя воспитывали? Я не узнаю тебя. Моя дочь не была неотесанной грубиянкой!

– У твоей дочери была мать, а не друг психолог, которая пытается одурманить её отца навыками Фрейда.

– Кэти, прекрати! Объясни-ка лучше, почему ты позволяешь обнимать себя каким-то бесстыжим… – он замялся в силу неумения браниться, – селезням!

Я подскочила из-за стола только что пар не пуская из ушей и, гневно топая, поднялась по лестнице. На втором этаже, замедлив шаг, я посмотрела вниз. Лора положила свою руку на руку отца и устремила на него взгляд, переполненный лаской.

– Авраам. Ты зря накалил атмосферу! Теперь она сильнее отдалится от тебя.

– А как я должен был поступить? Сделать вид, что я не видел, как её обнимает этот сопляк? А что дальше? Она придёт и скажет, что беременна?

Отец взялся за лохматую голову двумя руками, а Лора обошла его стул и положила ему руки на плечи.

– Не изводи себя раньше времени. Поверь специалисту, не год разгребающему проблему сложного периода в жизни детей: всё образуется, наберись терпения.

Негодуя, в тот момент я измерила всемогущую власть Лоры над папой. Она змеёй обвивала мужчину, понесшего утрату, и подчиняла его разум магией психологии. Она знала, как сейчас он нуждается в поддержке и шла прямиком к назначенной цели. С моей стороны дело уже состояло не в ревности. Я презрела Лору за тихий омут поведения, из которого вот-вот должны были вылезти черти. Я не верила ей и её заботе.