Страница 16 из 19
У нас нет сомнений, что и Павел, и Петр, и Иоанн могли понимать, читать и говорить по-гречески. Но Павел, давший в посланиях немало намеков на работу своего греческого писца, показывает, что писать по-гречески послания он сам все-таки почти не решался. Тем более, повторим, это касается Петра и Иоанна. Да, любому из нас на примере родного славянского языка это очевидно. Вы можете славянские богослужебные книги читать, как газету, полуустав XIV века прочтете уже с напряжением, а устав XI века уже с огромным трудом. Вы можете даже говорить на славянском относительно сносно, но даже при этом вы не рискнете сами написать какой-либо славянский текст без специальной подготовки, опасаясь множества возможных ошибок. Если у вас есть языковой опыт подобного рода, вы без малейшего колебания согласитесь с тем, что Иоанну, безусловно, требовался грамотный греческий писец. Прибавим сюда, как говорится, «до кучи», еще и то соображение, что во времена Иоанна люди не знали очков, а для старого человека одно только это обстоятельство способно было полностью отстранить его от письменного прибора.
Теперь еще одно соображение из области, так сказать, «бытовой геронтологии». Старый человек (не пожилой, а именно старый, около 90 лет) не сможет надиктовать своему писцу длинный, стройный и связный текст. Скорее, он даст общий рассказ, со множеством повторов и возвратов (а, я еще упустил это…), а потом попросит все это связно записать. Такие воспоминания поневоле потребуют редакции. Писец при старце волей-неволей возвысится в чине сперва до редактора, а потом, извините, и до соавтора может дорасти.
И если старец попробует проверить, что же получилось у его писца, записавшего его воспоминания с его слов, то очень вероятно, что ему придется текст не вычитать самому, а выслушать на слух (очков-то нет!). Как в 90 лет человек воспринимает текст на слух, не догадываетесь?
Тот, кто это наблюдал лично и не раз, поймет, о чем речь. Читаем по одному предложению, медленно, с повторением – и даже в этом случае нет гарантии, что сам старец, если бы мог, записал бы именно в такой форме. Старец не сможет править каждое предложение, даже если напряжением мысли, он его полностью расслышал и понял. Он просто махнет рукой на мелкие неточности и воспротивится лишь против очень важных возможных нарушений. И все это при условии, непроверяемом условии! – что старец все четко расслышал и понял. А он может и задремать на десятой фразе.
Здесь, возможно, лежит ключик к той загадке Евангелия от Иоанна, на которую обратили внимание уже очень давно. Это Евангелие заключает в себе немалый парадокс. С одной стороны, перед нами личное свидетельство очевидца, знающего еврейские обычаи описываемого времени лучше прежних трех евангелистов, сохранившего в памяти ярчайшие детали быта и обряда евреев, а главное – яркие личные воспоминания. И это делает его Евангелие максимально исторически достоверным. Но с другой стороны, Иисус в этом Евангелии говорит слишком отвлеченные, слишком образные, метафизически перегруженные речи к людям, которые заведомо не смогут их воспринять. Речи Иисуса у Иоанна очень не похожи на Его же речи у синоптиков. Реальный Иисус, скорее говорил, как у синоптиков: наглядными притчами, понятными наставлениями, но не сравнением себя с Хлебом жизни, Источником живой воды, Светом, Путем и т. д. Это факт, который приходится как-то принять. И возможно, объяснение этого факта не слишком сложно. Не нужно придумывать ничего более сложного, чем повышение роли секретаря при авторе-старце. Секретарь – человек близкий, испытавший влияние старца, единомысленный с ним, но при этом мистически настроенный, способный к отвлеченной, образной речи, любящий такую речь, считающий ее более содержательной и способной разъяснить мысль автора.
Ну, вот и все.
Осталось только этому мистически настроенному секретарю, незаменимому помощнику Апостола, приложить к его книгам и свою книгу, причем честно подписанную своим именем, не притязающую нисколько на авторство Евангелиста и любимого ученика. И два случайно совпавших имени! И больше ничего не требуется, чтобы перед нами появилась та картинка, которая есть – некий общий корпус Иоанна.
Не здесь ли и разгадка не только странности речей Иисуса в Евангелии от Иоанна, но и того, что эпизод с очищением Храма от торговцев попал у Иоанна в начало повествования? Немало внутренних свидетельств говорят о том, что в начале Его проповеди такое вряд ли могло быть, еще менее шансов, что событие такого рода совершилось дважды. И вот простое объяснение. Секретарь перепутал, Евангелист же не смог проследить. Что, кстати, нисколько не снижает значимости самого эпизода, значимости слов Иисуса о храме Тела своего. Все это, наверняка прозвучало, и Евангелист это запомнил, и краткую речь секретарь не перепутал, – но прозвучало все это не в начале, а в конце Христова служения. Можно ручаться, что все свидетельства слов Иисуса и Крестителя Евангелист слышал и помнил в свои девяноста лет лучше, чем события вчерашнего дня, но никак нельзя поручиться, что он читал окончательный свиток книги с названием «Евангелие от Иоанна».
В этом смысле 1 Послание Иоанна (о котором никто не сомневается, что оно есть продолжение Евангелия и принадлежит тому же автору, свидетелю евангельских событий) – тоже очень сходный документ. Множественные повторы, возвращение к начатой и оставленной теме, даже некоторые противоречия (грешит ли рожденный от Бога?), отсутствие концовки – все это очень похоже на речь старого человека, которую пытаются записать быстро, стенографически.
Впрочем, все сказанное есть не более чем версия. Против нее свидетельствует отмеченная выше разница в языке. Секретарь Апостола пишет не так, как Тайнозритель. Возможно, это тоже разные лица.
Апостол любви
Евангелист и автор Послания тоже ждет скорого конца. Но он не будоражит народ всякими призывами бежать в какие-то пустыни, он не накликивает катастрофы, он просто призывает любить ближних, причем делом и истиною. За это он получил прозвание Апостола любви. Время взглянуть в его тексты свежим взглядом. Не созерцает Евангелист никаких небес, ликующих по предсмертным корчам земли и ее грешников. Там не проходят его медитации, над всякими огненно-серными озерами и зверями-драконами.
Кто скажет, что Евангелист Иоанн не готовится к концу этого мира и к встрече со своим Учителем и Господом? Никто такого не скажет. Он ждет и готовится. Но совсем по-другому, нежели Тайнозритель, так не похожий в своих настроениях на Апостола любви.
Но для такого смиренного ожидания, как у Евангелиста, Апокалипсис вообще не нужен. Это нечто лишнее. В плохом случае – нечто явно мешающее, провоцирующее эсхатологическую панику и фальстарт. Неслучайно само слово апокалипсис стало нарицательным. Редактор компьютера знает его написание и с большой, и с маленькой буквы. Апокалипсис с маленькой буквы – символ всяких ужасов, любых возможных. Но проблема в том, что любовь не живет в атмосфере ужасов, в атмосфере радости об ужасах. Там любовь умирает, а не живет.
Так и мы, чая воскресения мертвых и жизни будущего века, ничего не отрицаем ни в символе веры, ни в решениях вселенских соборов, особенно догматических. Но нужно помнить, что и символ веры родился и принимался в той церкви, которая обходилась без Апокалипсиса. И догматические споры шли, практически не затрагивая поднятые там вопросы. Единственное учение, выросшее на почве этого Откровения – хилиазм, и оно осуждено Церковью.
И наш вывод не будет экстремистским. Не нужно изгонять Апокалипсис из Писания, нужно всего лишь помнить историю его вхождения в канон и не воспринимать его с излишней серьезностью, не нужно бояться его. Не нужно считать эти шестерки, гадать о печатях, ждать, что какие-то антихристы непременно будут всех клеймить и т. д. Ждать возвращения Господа во славе нужно спокойно и по-евангельски. Как Иоанн Златоуст, святитель, пропитанный ожиданием вечности, но никогда не цитировавший Апокалипсис. История становления новозаветного канона Писаний знает такие действия, как понижение книги в значимости, выведение ее из состава канона, хотя при этом она не признается ереической, не причисляется к апокрифам. Так были понижены в значимости Дидахэ и Послание Варнавы, в некоторых церквах входившие одно время в список канонических книг. И сейчас эти книги служат ценнейшими источниками по истории христианской мысли апостольского века, но уже никто не требует в каждом их слове видеть истину в последней инстанции.