Страница 15 из 19
Однако у апостолов предание об антихристе, как конкретной грядущей исторической личности, все же сохранилось. Павел пишет о нем, как о человеке беззакония, который в Храме Божием сядет, выдавая себя за Бога (2 Фес. 2, 4). Иоанн не раз упоминает в 1 Послании своем антихриста. О нем же говорит и Дидахэ – ближайший к апостолам исторический документ. По этим трем точкам можно судить, что предание об антихристе является апостольским, изначальным и фактически всеобщим. И в нем, – что важно, – антихрист является конкретным человеком, хотя, согласно Иоанну Евангелисту, пред ним пройдут подобные ему, которые существуют уже «сейчас», во времена Апостола. И повторим, с любой формальной и неформальной точки зрения, предание об антихристе вполне можно считать уже исполнившимся на Бар-Кохбе. Внутренне христианину можно быть готовым к тому, что Христос вернется, не предваряемый никаким мировым злодейским правителем. И на наш недоуменный вопрос об антихристе ответит: пожалуйста, вот, сколько их было в истории. Все сбылось.
Но подчеркнем еще раз. Зверь у Тайнозрителя, которого принято ассоциировать с антихристом не является конкретным историческим лицом, человеком. Тайнозритель своего зверя скомпоновал с четырех Данииловых зверей, символизировавших у Даниила царства. И зверь Апокалипсиса тоже обозначает царство, Римскую империю, о чем сказано прямым текстом, как мы уже приводили выше. Ни самого слова «антихрист», ни его литературного портрета, адекватного с написанным Павлом и Евангелистом Иоанном, в Апокалипсисе нет. Можно гадать про «второго зверя», лжепророка из Апок. 13, 11, не он ли подразумевается под личным антихристом, но он вроде бы не делается мировым правителем, оставаясь лишь первым «обслуживающим лицом».
Во всяком случае, образы зверей у Тайнозрителя (как и многое другое у него) оставляют больше вопросов, чем ответов. Важнее и яснее другое соображение.
Иисус в своем пророчестве о конце мира нарочито краток. На вопрос учеников, не в сие ли время восставляешь ты царство Израиля, Он достаточно прямо отрезал: не ваше дело разуметь времена и сроки, которые Отец положил в своей власти (Деян. 1, 7). Для чего же, спустя столько времени Он стал бы в таких подробных и очень неясных видениях раскрывать те тайны, которые при жизни на земле и по воскресении своем так стремился скрыть? Не очевидно ли здесь противоречие?
Для того чтобы предвидеть отрицательные последствия всяких попыток начать «жить по видениям», не требуется быть ни Богом, ни пророком. Требуется для этого просто пастырский опыт, который, например, Павел приобрел за четверть века своей проповеди, что и отражается в его плавном переходе от харизматического устройства общины (как описано о церкви Коринфа) к епископскому управлению (как в пастырских посланиях).
Несложно было бы предвидеть, что произойдет с христианской общиной, где будет взят курс на осмысление всяких видений в стиле Апокалипсиса. Там будет построение секты, ничего другого, что и показала дальнейшая история.
Вот по этой-то причине и краток был Иисус в своем описании последних времен! Не наше, человеческое дело разуметь времена и сроки! Не должна наша человеческая мудрость высчитывать число имени зверя и прочие подобные штуки проделывать! Наше дело, вообще-то маленькое: бдите, ибо не знаете дне и часа (ер.: Мк. 13, 35). Вот и все. Очень много, на самом деле, если говорить о нравственно-аскетической жизни, а не о сектантских построениях или праздных гаданиях над всем неведомым.
Три связующих идеи
Справедливости ради мы все-таки должны отметить, что некая «общая буква» между Тайнозрителем и Евангелистом существует. Есть три важных ключевых понятия, которыми оперируют оба автора и больше ни один из новозаветных писателей. Это служит серьезным побуждением к тому, чтобы принять Тайнозрителя и Евангелиста за одно лицо.
А понятия эти суть таковы: Агнец, Логос и свидетель.
Ни Павел, ни евангелисты не используют образ Агнца в приложении к Иисусу. Лишь Петр вскользь сравнивает Христа с Агнцем (1 Пет. 1, 19). Агнец появляется в первой же главе Иоаннова Евангелия и он же – центральный образ Апокалипсиса. Та же история и с Логосом. Ни Павел, ни Петр, ни синоптики этот термин к Иисусу не прилагают, – а Евангелист начинает с него, и Тайнозритель использует его же.
Однако есть и существенная разница в употреблении терминов. Евангелист раскрывает понятие Агнца. Не просто Агнец, но берущий грехи мира. Образ, одновременно напоминающий и пасхального агнца – символ защиты от губителя первенцев, и Раба Господня, тоже сравниваемого с агнцем у Исаии, гл 53. Евангелист припоминает этот образ со слов Иоанна Крестителя, а потом не раз возвращается к тому, что Агнцу этому (то есть, Иисусу) надлежит умереть за грехи людей. У Тайнозрителя же образ не раскрыт, он просто используется, так сказать, по умолчанию, или в уверенности, что читатель сам понимает, о Ком речь. Это создает впечатление, что Евангелист здесь первичен. Суть образа (термина, символа?) раскрыл именно он.
И в еще большей мере это относится к понятию Логоса. Только однажды Тайнозритель созерцает Агнца, уже обернувшегося победоносным воином, и тогда говорит, что имя ему – Слово Божие (Откр. 19, 13). Почему такое имя – не разъясняется. Очевидно, оно тоже предполагается известным читателю.
Между тем, именно Евангелист разъясняет, как Логос был вначале, как через него все начало быть, и как Логос стал человеком. Как показывает митр. Антоний (Храповицкий), само евангельское понятие об ипостасном Слове Бога заимствовано более из библейского источника. Но, по-видимому, можно считать, что Евангелист, тоже умудряемый и Святым Духом, и пастырским опытом, сумел здесь, так сказать, перекинуть связующий мостик между библейским и философским понятием о Божественном Слове, найти между ними общее – ради успеха евангельской проповеди. Во всяком случае, именно евангелист здесь «разработал концепцию», если так можно выразиться, а Тайнозритель берет ее уже готовою.
И наконец, употребление слова свидетель, (оно же означает в греческом и мученика), говорит, скорее о том, что писания Иоанна родились в церкви чуть позже по времени, уже после опыта первых гонений в языческих церквах. До этого опыта Павел и Петр просто не дожили, точнее, ушли среди первых жертв такого гонения при Нероне. А ко временам Евангелиста и Тайнозрителя мученичество уже стало явлением в церкви, и сам термин родился и стал общеупотребительным. Поэтому оба автора (один?) употребляют его, как не нуждающийся в раскрытии.
Итак, даже в этих трех связующих звеньях Евангелист первичен, а Тайнозритель скорее должен пониматься, как «испытавший влияние», нежели наоборот. Тайнозритель учился и заимствовал из пророков и из Евангелия, – вот и нашлась та «общая буква», которую вроде бы не увидел св. Дионисий. Все это вполне согласуется с сообщением об Иоанне-пресвитере, втором Иоанне, бывшем при Евангелисте. И очень понятно, если после кончины во втором-третьем поколении читателей, особенно не знавших лично обоих Иоаннов, эти два лица слились в одно. Хотя, повторим, даже Евсевий, триста лет спустя, имеет сведения, что это все-таки два разных лица, могилы которых в его времена почитались в Ефесе.
Как пишет старец
Согласно преданию, зафиксированному и Евсевием, и ставшему общепринятым, Евангелист Иоанн взялся писать Евангелие уже в старческом возрасте. Даже если принять и такую версию (я лично ее не принимаю), что и Евангелист не есть сын Зеведея, но тем не менее, ученик Иисуса и прямой свидетель Его страданий, то и в этом случае получается, что Евангелие написано старцем.
Теперь давайте подумаем, как будет у нас писать старец, перенесший гонения и страдания за проповедь Христа, как он будет писать в своем очень преклонном возрасте на неродном ему языке? Если даже Павел, полный бодрости и сил, диктовал свои послания писцу, умевшему писать по-гречески, то можно ли предполагать, что Иоанн мог обойтись без секретаря? Ведь, в отличие от Павла, Иоанн – все-таки, скорее, галилейский рыбак, чем кто-то еще, во всяком случае, человек, явно уступающий Павлу в смысле общего образования. Вообще, исследование грамотности в древнем мире, проведенное, например, К. Эвансом [6], дает пищу для интересных размышлений. Эванс задался вопросом: умел ли Иисус читать и писать, и, убедительно обосновав свой утвердительный ответ, попутно открыл такую картину. Оказывается, в древнем мире разница между умением писать и читать была гораздо больше, чем сейчас. Читать умели практически все, вплоть до рабов. Нацарапать надпись на стенке (как откапывают в Помпеях) или на клочке папируса (как у нас в Новгороде на бересте) могли тоже очень многие. Но писать какой-то серьезный документ на папирусе (тем более, пергаменте) отваживался далеко не каждый. Это объясняется сложностью древних классических языков, сложностью изображения самих букв, не стилизованных, как теперь, сложностью, наконец, в использовании примитивных письменных принадлежностей. В век гелевых и шариковых ручек трудновато, конечно, вспоминать про древние трости и перья, но еще труднее современному человеку овладеть этими древними орудиями письма.