Последний переход

Но вместо того поднялся с трудом на ватные ноги.

– Ну как зрелище? – попытался сострить он, голос сорвался, звучал дико, хрипло.

– Эффектно, – подтвердил Забелин, встал и машинально отряхнул колени. – Кино и немцы!.. Это я не про тебя, Аркан, не думай… А кстати, кто стрелял, хотел бы я знать? Ты?

– Я. – Аркадий виновато шмыгнул носом. – От неожиданности. Так прямо… – Он не договорил, покачал головой.

– Робин Гуд, – Княженцев осклабился. – Шмальнул у меня над ухом… Я услышал, как одна пуля свистнула.

– Ну, это ты, брат, врешь, – уверенно заявил Павел. – Этого не слышишь.

– Да почему… – заспорил Аркадий, но Егор остановил его.

– Подожди, мужики, – сказал он. – Юра! А ну-ка, растолкуй нам, что это было. Ты знаешь это?

Юра отрицательно мотнул головой. Ничего из того, что увидел несколько секунд назад Княженцев, не осталось в нем – опять это был лик придурка, с пустыми глазами, сопливым носом, мокрым ртом.

– Не знаешь? – Егор повторил нетерпеливо.

– Ничего не было. – Юра шумно втянул сопли вглубь. На Егора он не смотрел, глаза скосились влево.

– Как это – ничего? – Павел вскинул брови.

Подошел, чуть прихрамывая, Беркутов.

– Подожди, Пабло. – Княженцев отмахнулся. – Юра! Слушай. Ты видел сейчас все это: степь, война, враги?.. Вот Аркадий стрелял в них. Ты слышал, как он стрелял?

– Аркан стрелял. Юра слышал.

– Ага. Так в кого он стрелял?

– Зря стрелял. Испугался. Бояться не надо.

– Вот это верно, – ввернул Павел.

– Подожди ты, я тебе говорю! Юра, послушай…

– Не надо бояться, – непреклонно заявил Юра. – Не боишься – их нет.

– А если боишься? – негромко спросил Беркутов.

– Тогда плохо. – Юра даже нахмурился. – Боишься – они есть. Злые, плохие. Убить могут.

Княженцев перевел дыхание.

– О гос-споди…

– По-моему, все ясно, – сказал Беркутов.

– Разъясните нам, – попросил Забелин.

– Если я правильно понял, конечно, – вежливо оговорился Сергей Аристархович. – Дело вот в чем: эти картины, они… как бы галлюцинации, мороки такие. Они, очевидно, крутятся вокруг нас, вокруг людей вообще, и в обычном мире, так сказать. И иногда прорываются – действительно в виде галлюцинаций…

– Онейроидное смещение сознания, – вспомнил Егор.

– Примерно так. – Беркутов усмехнулся. – Ну а здесь, естественно, этим онейроидам полное раздолье, вот они и буйствуют, являются любому.

– А вы прежде их видели? – Аркадий прищурился со значением.

– Нет, никогда. – И Сергей Аристархович вновь усмехнулся, давая понять, что видит двойное дно вопроса. – Намёки, тревоги – такое было, но столь явно… Полагаю, это говорит о том, что мы приближаемся.

Однако Кауфман смотрел глубже.

– Возможно. Но почему же тогда там, в бараке… там все было по-другому? Юра, скажи: почему те были, а этих, ты говоришь, нет?

Ну, Юра объяснил, как ему и полагается:

– Те другие.

– Они, видимо, более реальные, чем эти, – помог с объяснением Беркутов.

Егор вздохнул.

– Гипотезы плодятся… Да, но это было нечто, доложу я вам! У меня до сих пор руки-ноги как не свои.

– Сурово, – согласился Павел. – И что, нас на пути еще будут поджидать такие вот сюрпризы?

Беркутов пожал плечами.

– Наверно, да, но их не должно быть очень много. Я думаю, мы почти у цели.

Недолго помолчали, вслушиваясь каждый сам в себя. Егор спросил Аркадия:

– Что твой внутренний голос глаголет?

– Заткнулся, поганец, – отвечал тот.

– Так, ладно, а Юра что скажет? – обратился Княженцев к «полупроводнику».

– Что Юра должен сказать? – вопросом на вопрос отыграл Юра – от Аркадия, что ли, успел набраться способностей к словоблудию.

– Должен сказать, сколько нам еще идти до озера, до Зираткуля!

– Юра не знает.

– Кстати, – вмешался Аркадий. – Обратите внимание: мы ведь не в том месте, где нас застало это чертово видение.

– Вот как? – Егор удивился, огляделся. Для него слова Кауфмана оказались открытием. – Слушайте, а ведь и правда!

Тут повнимательнее огляделись все. И верно: в горячке первых после шока минут не заметили, что они находятся совсем в другом месте.

– Видимо, это пространственно-временное смещение, – только и осталось сказать Егору, разведя руками.

– Не было печали… – пробормотал Павел. – И куда, интересно, нас сместило?

– Полагаю, что все-таки в сторону озера, – ответил Беркутов, а когда его спросили, на чем его уверенность основана, он скривился, погладил ладонью бороду и сказал, что это вовсе не уверенность и не основана она ни на чем.

– Ну да и хрен с ней, – не огорчился Забелин. – Не будем мозг и засорять… А пока треба двигать.

– Сейчас еще какое-нибудь кино увидим, – Аркадий сказал об этом совершенно спокойно, как ни в чем не бывало, как о чем-то само собою разумеющемся…

И вновь оказался провидцем на все сто. С десяток шагов (наши путники отныне старались держаться кучкой) – и вновь тайга исчезла, только теперь вместо нее появилась не степь, а другой лес. Это был густой лиственный лес умеренных европейских широт: дубы, вязы, осины, тисы, буки. Могучий, девственный лес: видно, что люди еще не успели вырубить и изгадить его. Но все-таки люди здесь были – конечно же, первое, что сразу увидели путешественники, что сразу бросилось им в глаза – был не лес, а люди на поляне, образовавшейся естественным путем, там, где деревья расступились отчего-то.

На поляне горел костер. Он был невелик, но пламя очень яркое, словно дрова чем-то пропитали. На сложенной из грубо обработанных камней подставке громоздился черный от давнишней копоти бронзовый котел – в самом центре костра пламя жадно лизало прокопченные бока со всех сторон. В котле тяжело кипело густое, гадкое варево, цвета болотной тины. Видно было, какое оно вязкое, как гулко лопаются редкие пузыри на его лоснящейся поверхности… Запаха они почувствовать не успели – но и так было ясно, что пахнет от супчика отнюдь не амброзией.

А вокруг костра, в небольшом отдалении стояли люди.

Мужчины, все как на подбор рослые, одетые самым удивительным образом: в длиннющих балахонах из груботканого полотна, по виду совершенная мешковина. Волосы и бороды мужчин были светлые, цвета спелой пшеницы, лишь у одного из них, очень высокого, но слегка ссутулившегося, борода до пояса и очень длинные, до середины спины, волосы были белым-белы. Длинноволосы, впрочем, были они все. Головы их по середине лба охватывались плетеными кожаными ремешками.

Люди эти были сосредоточены, очевидно, заняты чем-то крайне серьезным. Высокий седовласый старик с причудливым резным посохом в руке стоял около костра и являлся естественным центром всей группы – остальные повернулись к нему, на их лицах застыло выражение ожидания. Посох в левой руке «аксакала» привлек внимание Егора. Занятная штука… Причудливо изогнутый (видно было, что над его изготовлением трудились долго) он был до блеска отполирован человеческими прикосновениями, а венчал его с невероятным искусством вырезанный набалдашник в форме человеческого черепа.

С невероятным искусством – это и значит, с невероятным: каждый выступ и впадина, каждый зуб выточены так, что и не отличишь от настоящих. А в обеих глазницах черепа тускло мерцал таинственный темно-красный свет – вспыхивал и пропадал, и вновь вспыхивал… Точно деревянное чудище жило своей какой-то странной и зловещей жизнью.

И еще нечто увидал Княженцев, на что поначалу даже и не обратил внимания. Он вздрогнул почему-то, как увидел. В трех массивных дубах на опушке, стоящих как бы по дуге – центральное дерево поглубже, боковые деревья поближе, – прямо в толще стволов, под кронами были вырублены огромные, в два человеческих роста, фигуры.

Идолы. То ли люди, то ли нелюди, сказать трудно. Головы, во всяком случае, у них были человеческие, хотя с неуловимо животными, хищными чертами. Вырезанные в светлой древесине, они, однако же, выглядели очень темными, почти чёрными – точно выкрашенными…