Страница 28 из 31
Мы медленно шли по выложенной цветной плиткой дорожке. Василий делился со мной сокровенным, а я, слушая в пол-уха и время от времени издавая маловразумительные, но показывающие мою заинтересованность и поощряющие к дальнейшему словоизвержению, звуки. Осторожно просканировал мозг юноши и убедился, что любит он искренне. Выудил образ его избранницы. Ничего сверхъестественного, обычная чернявая девчонка с еще не окончательно сформировавшейся фигурой. Сколько ей? А, шестнадцать! Ей, по-хорошему, еще бы в куклы поиграть годика два, а не замуж идти. Василий же – матерый мужик. Ростом с меня и так же широк в плечах. Несколько грузноват телом, но это уже наследие от матушки его, Марии, царствие ей небесное. Не толст, а массивен, накачал мышцы постоянными упражнениями с оружием. Так что пара будет выглядеть довольно контрастно. Как на Руси говорят: могучий дуб и тонкая березка. Что ж, совет им да любовь!
Так, вроде бы беседуя, мы с Василием бродили по саду, пока нас не нашел слуга с приглашением толи на поздний обед, толи на ранний ужин. Выговорившийся княжич взял меня под руку – испанская привычка показывать таким образом тесную дружбу. Так, под ручку, мы и появились в зале для приема пищи. Едва не сказал «в столовой». Там нас ждал накрытый стол и улыбающиеся князь и гранд. Договорились. А кто бы сомневался!
После непродолжительного обеда князь, позвав меня и сына и объяснив гранду причину необходимости отлучиться, пошел проведать своего старого дядьку Микулу. Его небольшая комната находилась в крыле дома, предназначенном для слуг. Обстановка спартанская: у окна небольшой столик, на нем свеча в фигурном канделябре и раскрытая книга, похожая на библию. Рядом два стула. Окно наполовину прикрыто легкой шторой. В углу стоит сундук. На стене, на ковре, дядькино оружие – пояс с саблей в простых ножнах, косарь и два кремневых пистолета. В красном углу – икона с маленькой лампадкой. На узкой кровати лежал больной. Князь шагнул к нему:
– Как же так, Микула? Зачем болеть надумал? Нам с тобой еще Василия женить надо да детей его понянчить. И в Новороссийске дел для тебя полно.
– Здрав буди, княже, – тихим голосом промолвил седой как лунь старик, чуть приподнявшись с подушек. – Извиняй, что встать перед тобой не могу. Ноги не держат.
– Лежи, родной, лежи! Что у тебя болит-то? Что лекарь сказал?
– Слаб я стал, саблю удержать не могу, на коня едва забираюсь и еду только шагом. Не болен я, просто постарел. Я ведь тебя, княже, годков на тридцать старше, а и ты уже не юноша. Пора моя подходит к Богу на доклад идти. Об одном жалею, что не в бою смерть приму, как воин, а на кровати под одеялом.
– Нет, Микула, – твердым голосом произнес князь. – Рано о смерти заговорил! Не все еще ты в этой жизни сделал. Познакомься с воеводой моим, Ильёй Воиновым. Боец знатный, умный да удачливый. Говорил я тебе уже о нем. Он не только воин умелый, но ещё и врачеватель знатный. Его сам Господь после смерти лютой воскресил, крест животворящий на шею повесил и наделил способностью людям здоровье поправлять, раны заживлять. Мы с сыном будем молитвы читать, а он тебя лечить.
Я шагнул к кровати. Взгляд блеклых старческих глаз мне просто душу перевернул! Они говорили: «Если можешь, то дай мне сил дожить до смерти воина, а не старца немощного!»
Так же взглядом я ответил: «Ты воин и получишь то, о чем просишь». Потом откинул одеяло, разорвал исподнюю рубаху, обнажив все еще могучий торс старика. Вытащил из-за пазухи свой нательный крест с зеленым камнем и склонился над дядькой. Крест улегся ему на грудь, а мои ладони крепко схватились за его плечи. Князь с сыном начали молитву. Зеленое свечение окутало меня и Микулу. Сначала я слышал только ровный и сильный стук своего сердца и слабое неровное биение сердца старого воина. Но через некоторое время, через несколько молитвенных фраз я почувствовал стук еще одного, а потом и еще одного. Три сильных сердца бились синхронно, передавая свою силу четвертому. Им в унисон пульсировало зеленое свечение, становясь все ярче и ярче. Я чувствовал, как энергия струится через меня к кресту, а оттуда, через камень, в тело старого воина. Заставляя его сердце подстраиваться под общий ритм, помогая уставшему органу взбодриться. Молитва, подарок Господа и наша жизненная сила, которой мы трое щедро поделились с Микулой, вынудили болезнь, именуемую старостью, отступить. Надолго-ли, не знаю, но результаты нашего труда были видны сразу и всем: на лице заметно разгладились морщины, волосы из кипенно-белых стали серыми, как серебро.
– Опять колдовство, – тихим шепотом произнес Микула и закрыл глаза, из которых покатились слезинки.
– Нет, воин, это не колдовство, а промысел Божий, – шепнул я ему в заросшее густым волосом ухо. – Он тебя любит, потому и послал меня помочь тебе.
Постепенно зеленое сияние стало блекнуть, затухать. Я оторвал ладони от плеч Микулы и поднялся. Князь с сыном, перекрестившись и произнеся: «Слава тебе, Господи!», поднялись с колен и подошли к кровати. Микула, запахивая разорванную мной рубаху, поднялся с ложа скорбного, поклонился нам большим поклоном и занес руку – перекреститься на икону, да так и замер. Мы оглянулись и все четверо дружно рухнули на колени. Лик на иконе источал яркое золотое сияние с зеленоватым оттенком… и вроде даже слегка улыбался…
На следующий день князь засел с грандом и еще несколькими донами в кабинете: дела делать да вопросы решать. Василий умчался к своей чаровнице, а я с Маркелом отправился осматривать город. Пошли пешком, что знатными кабальеро здесь практикуется и не считается умалением достоинства дворянского. Первым делом, благо по пути, заглянули на рынок. Там, в принципе, все было как обычно в таких местах: та же суета, тот же гул голосов с возгласами торговцев, расхваливающих свой товар или спорящих с покупателями, почти те же запахи. Сначала шли между развалов овощей и фруктов, привезенных с ближайших к городу асьенд. Я приценялся, разговаривал с торговцами, задавал вопросы. Веселый народ! И поговорить любят, и позубоскалить. Хотя, судя по одежде, особого достатка от своего бизнеса не имеют.
Торговля шла прямо «с колес», вернее, с больших корзин, стоявших на телегах. Таких овощей и у нас в Новороссийске достаточно, а вот фруктов своих пока нет. Сады только в прошлом году заложены. Зато ананасов много. Большие шишки в поле растут, рядом с картошкой и томатами. А здесь я их что-то не заметил. Не выращивают местные аграрии, говорят – не вызревают. Вот и еще одна статья дохода нашего княжества.
Дальше рыбный и мясной ряды. Лотки с рыбой разных пород и размеров. Некоторые экземпляры еще даже хвостами шлепают и рты разевают. Рыбаки сети на рассвете перетряхнули, улов на базар свеженьким попал. Таким же свежим было и мясо, говядина и баранина, разложенное на досках легкого прилавка и укрытое широкими листьями от мух. Сверху, от дождя и солнца, прилавки закрыты холщевыми навесами. Мясом и рыбой торгуют только до полудня, до сиесты. Продукт от тепла портиться начинает, холодильники-то еще не придумали. Потому забой скота, как мне сказал метис-торговец, производится по потребности. Я видел, как к его соседу-испанцу, у которого остался единственный не проданный кусок бараньей грудинки, подбежали два полуголых негритенка с корзиной еще «живого» мяса, истекающего каплями крови. Свежатинка! Бери, готовь и наслаждайся. Голод, судя по количеству и ассортименту продуктов, городу не грозит.
Гораздо хуже обстояло дело с товарами промышленного и ремесленного производства. Ассортимент небольшой, качество средненькое. Цены более-менее соответствуют качеству работы, но стремятся к увеличению. Мало в Буэносе ремесленников. Не едут они пока в колонии за свой счет. Не приперли их еще в Старом Свете постоянные войны и дикие налоги к стенке. Это лет через сто валом повалит народ «за море». А сейчас – нет. На прилавках индейские циновки, грубая обувь, что-то из одежды, изделия из шкур и кожи, стопками стоят плетеные из лозы корзины, лежат глиняные миски-чашки-горшки. И еще разная мелочь, необходимая, однако, людям в повседневной жизни.