Трое против Нави

– Выпьем за победу. За то, чтобы никогда не терять голову, особенно из-за женщин, – произнес он, наставительно жестикулируя указательным пальцем.

Ну, уж нет. Хоть я кивнул в знак солидарности, на самом деле я пил за любовь.

– Прощай, Танюша. Прощай, любимая, – всхлипнул я и заплакал.

– Ты чего? – испугался Шурик.

– Не знаю. Мне дерьмово.

– Так пей быстрее.

Я последовал его совету и осушил стакан. Саня опередил меня на долю секунды и поэтому уже чавкал помидором:

– Ну как?

– Что-то странное. Спирт тут есть, но его мало. Больше какого-то другого ингредиента с привкусом, напоминающим…

Я не успел сосредоточиться и вспомнить, что же именно мне показалось знакомым. От напитка меня бросило в такой жар, что я решил приоткрыть окно. Пошатываясь, я встал, но не успел добраться до подоконника, как Саня трагично охнул.

– Я вспомнил, – промямлил он. – Когда перед уходом я заглядывал в холодильник, никакой бутылки там не было. Нам ее подсунули, пока никого не было!

– Кто?

– Не знаю! Но, похоже, они своего добились.

– Спасибо за угощение… Чёрт меня дёрнул согласиться… – прохрипел я испуганно.

Пугаться было чего. Потому что теперь стало так паршиво, что все предыдущие муки по сравнению с нынешними показались мне просто детскими шалостями. Саня барахтался на кровати, кое-как стал на четвереньки и сделал попытку слезть. Не знаю, где закончился его путь. Мне было не до него. Я как парализованный рухнул через кровать на стол и, цепляясь за него, попробовал подтащить свое тело к подоконнику в последней надежде позвать на помощь. Неописуемый по силе жар сжигал меня изнутри. На столе никогда не было порядка, поэтому мой путь был сильно затруднен. Как я ненавидел себя за то, что в беспорядке бросил конспекты на стол! Теперь они мешали ослабевшим пальцам дотянуться до края окна. Только бы доползти до окна и крикнуть «помогите!».

Руки перестали меня слушаться, когда я был почти у цели. Я оцепенел, лежа головой на подоконнике, грудью на столе и ногами на кровати. Живот, словно шлагбаум, провис в воздухе. Тетрадь сорвалась со стола и начала свой путь вниз, однако её падение и не думало заканчиваться.

Сознание быстро расставалось с телом. Выпученные глаза, уже не удивляясь, наблюдали, как ткань реальности расползалась клочьями медно-красного марева, а само мое тело стало похожим на полупрозрачное сплетение светящихся нитей.

Метаморфозы происходили в ускоряющемся темпе. Страх оставался, пожалуй, единственным ощущением. Я хотел зажмуриться, но не смог. Мир вокруг качнулся и стал прогибаться сам в себя. Резкость очертаний пропала. На миг мне показалось, что в какой-то своей части, включающей и меня, материя расступилась и пропустила нечто сквозь себя. Потом все перевернулось, завертелось волчком и сомкнулось в точку, которая разверзлась, словно пасть дракона Хаоса, Тиамат, и поглотила меня. Я проваливался в невообразимую бездну.

«Ну, и слава Богу, – пронеслось у меня в голове, прежде чем я полностью отключился. – И ладненько».

Оказывается, Хаос – весьма симпатичное место, хотя и абсолютно неподдающееся описанию. Я, правда, не уверен, что это был именно Хаос. Может быть, это была смерть или нечто не менее запредельное. Во всяком случае, какой-то аспект моей личности сохранял ощущение того, что я существую даже в самые непостижимые промежутки моего трансцендентного падения. Так что, скорее всего, я был жив, хотя реальных доказательств на этот счет я не имею.

Внезапно всё кончилось. Всё. Красочные фантасмагорические картинки исчезли, и утомительно долгое падение прекратилось.

Я очнулся и несколько минут лежал с закрытыми глазами. Тяжелая пелена постепенно сползала с глаз, но так медленно, и с такими неприятными ощущениями, что я никак не мог прийти в себя окончательно.

Мало-помалу моя способность воспринимать восстановилась. Ноздри донесли до меня запахи дыма, слегка влажной земли и свежей зелени. Чуть позднее вернулся мир звуков, полный птичьего шума, возни насекомых и треска горящих сучьев. Спустя еще какое-то время до меня дошло, что я лежу лицом вниз на прохладных и очень неудобных бугорках, а жесткие травяные стебли беспрепятственно впиваются в мое нагое тело. Мне стало холодно и страшно, отчего я тут же принял позу эмбриона.

Где же моя одежда? Почему на мне нет даже самого необходимого ее минимума? Моя тревога стала усиливаться. Собрав в узел обрывки мыслей и воспоминаний, я решил, что со мной произошло нечто ужасное, так как я нахожусь вовсе не там, где должен. Последним эпизодом, который я помнил, была идиотская выходка с распитием неизвестного напитка, обнаруженного моим другом Александром Юдиным в нашем холодильнике. Я должен бы лежать на столе или, по крайней мере, на полу возле него, но докучающая трава наглядно доказывала ошибочность моего вывода. Где же я в таком случае?

Вопрос был не праздным. Он требовал ответа, причем немедленно. Я поймал себя на мысли, что боюсь открыть глаза, так как мне вдруг живо представилось, что пока я находился без сознания, меня ограбили, раздели, избили до полусмерти и выбросили в окно, а над моим телом, измазанным кровью, собралась толпа зевак. Бр-р!

С другой стороны я чувствовал себя вполне сносно, поэтому возникшая в моем воображении картина сама собой исчезла. Тогда я, решив покончить с неопределенностью, открыл глаза и рывком сел, готовясь, если понадобится, защищать свою жизнь.

От резкой смены положения тела в голове помутилось, и я, пытаясь сохранить равновесие, оперся ладонями о землю. Кровообращение быстро нормализовалось, но я заметил это не сразу. Картина, представившаяся моему взору, была чересчур уж фантастична, чтобы я мог поверить своим органам чувств.

Насколько можно было судить, я находился на самой высокой точке небольшого плато, обрывающегося довольно резко километрах в десяти к востоку от меня. Сзади, в стороне, где солнце уже проделало большую часть своего пути по небосклону, его сплошь покрывали густые, непроходимые, как мне показалось, леса. Взгляд затерялся в могучей чаще и, словно испугавшись, вернулся назад.

По моему мнению, высота плато была не велика, но я никогда не отличался точным глазомером, поэтому наверняка определить не мог. С этой стороны деревьев было поменьше. Маленькие рощицы располагались там и сям посреди степи, кое-где имевшей серо-зеленый, а кое-где и совершенно желтый цвет. Ниже плато лежала холмистая равнина, усеянная блестящими в лучах солнца зеркалами речушек и прудов. Равнину почти пополам делила более широкая река, один край которой терялся за горизонтом, а другой впадал в узенькую лагуну, зеркальный лоскуток глубоководья, вклинившийся в долину у самых отрогов гор. За рекой местность начинала повышаться, переходя в низкий скалистый кряж, который перетекал в приземистую горную гряду. Полоска лазури, блестевшая за ней, говорила о том, что я нахожусь на небольшом полуострове, который с трёх сторон омывается волнами колыбели жизни.

Пейзаж был настолько насыщен яркими контрастными тонами, что казался почти нереальным. Но меня, признаться, поразила не столько фантастическая красота места, сколько отсутствие в обозримых окрестностях всяких следов цивилизации. Я не смог разглядеть ни одного строения, дороги, линии электропередач, ровно ничего, напоминающего о деятельности человека. Природа этих мест была девственно чиста и нетронута воздействием технического прогресса.

Пресытившись чудесными далями, я вспомнил о своем положении и оглядел место, на котором восседал в костюме Адама. Им оказалась обыкновенная полянка, окруженная сосновыми зарослями, в центре которой я и застал пробуждение своего бренного тела. В воздухе вились всяческие мошки, где-то неподалеку журчал ручей. С этим я готов был смириться, но рядом присутствовала обескураживающая деталь: трещал сучьями костер, у которого спиной ко мне сидел на корточках заросший косматыми седыми волосами старик, облаченный в одеяние, сшитое из шкур животных. Он глодал ножку какого-то мелкого копытного. Над пламенем румянились кусочки мяса и несколько рыбин, нанизанных на прутья. Повсюду было много золы.