Страница 15 из 45
И задвигался. Вновь на предельной скорости.
Удовольствие граничило с болью. У меня болели ноги от неудобной позы, болели мышцы живота и спины, болело лоно, в которое он вколачивался с упрямством бормашины. И при этом я ощущала такое наслаждение, что орала, срывая голос. Кусала генерального за плечо, плакала, о чём-то умоляла…
И завизжала, пытаясь выгнуться и задёргать зафиксированными ногами, когда почувствовала раскалывающее меня пополам удовольствие…
Юрьевский задержался ненадолго. Застонал, сжал изо всех сил мои бёдра, подался вперёд, заполнив меня полностью — и затрясся, хрипло рыча мне в ухо.
— Б***, - прошептал он через пару секунд. — Я уже не в том возрасте, чтобы заниматься секс-марафоном. Вообще ничего не соображаю.
— Надо пожрать, — сказала я. Юрьевский осторожно поставил меня в ванную, и я чуть не грохнулась — ноги как иголками закололо… — Ай!
— Что? — кажется, он слегка забеспокоился.
— Затекло всё, — проворчала я. — Ну ты и… выдумщик.
— Есть немного, — кивнул генеральный, вновь взял в руку мыло. — Надо вымыться. По-настоящему.
— Угу. Особенно мне. Ты же в меня двойную дозу влил! — Я отобрала у него мыло и стала намыливаться сама. Ещё не хватает, чтобы он опять возбудился! Между ног до сих пор горячо…
— Я уже говорил тебе, Света: все претензии генеральному директору в письменном виде.
Я фыркнула, закончила намыливать себя спереди и повернулась к Юрьевскому спиной, чтобы смыть пену.
— Какой из тебя генеральный директор сейчас? Ты голый и в ванной. В ванной генеральные директоры не водятся! Только водяные и кикиморы.
— Значит, я генеральный водяной, — ответил он, и я услышала в его голосе улыбку. И улыбнулась сама. — И свои претензии ты, кикимора болотная, будешь писать мне на листе кувшинки.
— Я не болотная. Я ванновая кикимора.
— Хорошо. Претензии на чём будешь писать?
— На мочалке, — сказала я и сунула в руку Юрьевского жёсткую старую мочалку. Мою любимую. — Вот. Намыль и спинку потри. Пожалуйста.
— Нахалка ты.
— Сам такой.
Я не знаю, как он это сделал. Но когда мы вышли из ванной распаренные и чистые, я вдруг осознала, что с моей души будто бы камень свалился.
Словно вместе с грязной водой с меня смылись обида, боль, разочарование и усталость.
И даже если это — мой последний вечер с Юрьевским, я всегда буду помнить и мысленно благодарить его за помощь. Грубую и прямолинейную, но помощь.
Я всё-таки поняла, зачем он вернулся.
И впервые в жизни по-настоящему осознала, чем жалость отличается от сочувствия.
Юрьевский безоговорочно принял от меня почти новый халат мужа. Чистый, конечно. Он был ему немного коротковат, но это явно лучше, чем ходить по квартире голым. И гораздо теплее.
Я приготовила ужин, как в старые добрые времена. Ну, почти. Без изысков — салат, макароны, жареная курица в сливочном соусе. Я никогда особенно не заморачивалась с блюдами, зато готовила вкусно.
Услышав слово «макароны», Юрьевский вдруг улыбнулся.
— У меня есть одна знакомая, которая даже итальянскую пасту в Италии называет макаронами. Ты тоже?
— Ну, мы ведь не в Италии, — я пожала плечами. — В Италии, может, и паста, а у нас точно макароны. Ты посмотри на них. Какая же это паста?
Он хмыкнул.
— Кстати, — сказала я, помешивая эти самые макароны, чтобы не прилипли ко дну кастрюли, — а как ты… как ты услышал, что я плачу? Я ведь воду включила…
Юрьевский ещё раз хмыкнул.
— У тебя что по физике в школе было, Света?
— Четыре. Но знала я её на ноль. Максимум на кол.
— Это чувствуется. Помехи надо создавать не там, где шумишь, а там, где слушают. Если твой сосед одновременно включит перфоратор и музыку на полную громкость, разве ты перестанешь слышать его перфоратор?
Я задумалась.
— Значит…
— Да. Я прекрасно разбирал и шум воды, и твои всхлипывания. Извини, что помешал, но я терпеть не могу плачущих женщин.
Так, всё, сварились. Сейчас сольём воду и…
— Давай помогу. — Не успела я оглянуться, как Юрьевский возник рядом. Взял у меня дуршлаг и кастрюлю и сам аккуратно слил воду.
Я проследила за движениями мышц на его руках, облизнула губы и спросила:
— Как мне теперь тебя называть?
Генеральный отдал мне дуршлаг с макаронами, вытер ладони о полотенце.
— Раз уж мы перешли на ты, можешь называть Максимом. Или Максом.
— Хорошо… Макс.
Я попробовала это имя на вкус и поняла, что оно мне нравится.
— Пить что будешь?
— Опять коньяк собираешься предложить?
— Нет, — я засмеялась. — Чай, кофе… сок ещё есть. Яблочный.
— Пусть будет сок.
Я положила ему макарон, курицы, залила всё соусом. Потом наполнила и свою тарелку, села рядом, и мы начали есть.
Прям как семья. А на самом деле — двое совершенно чужих друг другу людей, которых почему-то связал… наверное, коньяк.
— Ты сейчас домой поедешь? — спросила я тихо, когда увидела, что Юрьевский доел.
— Гонишь? — спросил он спокойно, наливая себе ещё сока.
— Нет. Просто подумала…
— Иногда думать вредно. Если у тебя нет возражений, я останусь.
Я смущённо поёрзала на табуретке.
— Понимаешь… я собиралась посмотреть какую-нибудь сопливую мелодраму…
— И что?
— Ну… очень сопливую…
— И?
— И тебя это наверняка будет раздражать…
— По-твоему, я не видел сопливых мелодрам? — Юрьевский фыркнул. — Напугала ёжика игольницей, тоже мне. Что смотреть-то собиралась?
Я глупо хихикнула и призналась:
— «Один день».
— А. Очень хороший фильм. Я видел.
Я чуть нахмурилась и с подозрением оглядела Макса с ног до головы.
— Слушай… а ты точно не гей?
— Странно, что у тебя ещё остались в этом сомнения, — он улыбнулся. — Но если тебя так удивляет моя осведомлённость в мелодрамах, то не переживай, в этом нет ничего странного. Я киноман. Смотрю всё подряд. Тупые комедии, ужастики, боевики… и даже мелодрамы, да.
Я задумалась, глотнула сока.
— Довольно безобидное извращение.
— Я бы так не сказал, — возразил Юрьевский. — Я ведь сказал, что смотрю всё подряд. Некоторые фильмы… выбешивают.
— Например?
— Например, «Эффект бабочки». «Самый лучший день». «Дивергент». «Сталинград». «Пятьдесят оттенков серого».
Я закашлялась.
— Ты и это смотрел?!
— Угу. Редкостная х**ня. — Макс посмотрел в моё офигевшее лицо и добавил: — Извини уж, если тебе она нравится…
— Не, — я помотала головой. — Я не смотрела. И не читала. — Я хитро прищурилась и предложила: — Но если хочешь, можем посмотреть это сейчас.
Он сразу понял, что я шучу.
— Можем, — улыбнулся и кивнул. — И даже можем поспорить. Ты выдержишь только первые двадцать минут, не дольше.
— Это почему?
— Потому что заснёшь от скуки. И никакой попкорн не спасёт. Есть такие фильмы, — генеральный вздохнул, — от которых не спасает даже попкорн.
— Значит, «Один день»?
— Да. Носовые платки есть?
— Ага. Заранее запаслась.
— Молодец. Точно понадобятся.
— Тебе тоже?
— Нет. Я же мужик. А мужики не плачут.
— Неправда. Плачут, если они геи.
— Тогда это не мужики. Не всё то золото, что блестит. И не всё то, что с членом — мужик.