Страница 39 из 42
Так что, оказавшись в ресторане, Мишин почувствовал себя почти счастливым. Для полноты счастья не хватало только Ромашки напротив. Или рядом.
Все эти дни Варя докладывала Сергею о состоянии Риты. Сама Рита про то, что Мишин в больнице, не знала — он попросил не говорить.
В пятницу позвонил сам — Варя доложила, что трубку наконец начала снимать Ромашка, а не её мама. Но быстро завершил беседу — почувствовал, что Рита ещё плохо себя чувствует и решил не навязывать ей серьёзный разговор. Вот выпишется — и поговорят…
Но теперь, хорошо покушав и выпив бокал прекрасного… нет, не вина, а клюквенного морса, в котором не имелось никаких червяков, — Мишин не выдержал.
Хотелось услышать Ромашкин голос.
— Алло, — голос её был слегка сонным, но уже не таким больным.
— Привет. Как ты себя чувствуешь?
— Лучше. Сегодня была у врача. Скорее всего, в среду выпишут.
— Это замечательно. Значит, в четверг я тебя увижу.
Рита вздохнула.
— Серёж, я… Хочу тебя попросить кое о чём.
— Да?
Она вновь вздохнула.
— Ты не мог бы… не звонить мне не по работе? Я всё понимаю, просто… не нужно. Это нехорошо. Я бы сама написала про больничный, а остальное… не надо.
Чего-то подобного Мишин ожидал. Рита ведь не знала, что он больше не собирается ни на ком жениться.
Ни на ком, кроме неё самой.
— Ромашка… У меня больше нет невесты.
Она помолчала немного, а потом с тоской протянула:
— Неужели ты её бросил?
— Нет. Мы с Кристиной поговорили и расстались.
— Значит, бросил…
Вот она — женская логика во всей красе.
Хотя… в случае с Крис Ромашка права. Разве можно их расставание назвать «поговорили и расстались»? Врёшь ты, и не краснеешь, Мишин.
Бросил ты её. Кинул. Продинамил.
— Ромашка…
— Зря ты так, Серёж. Я — дело прошлое. Зачем ты…
Вот не хотел по телефону, но придётся.
— Потому что я люблю тебя, Ромашка.
Она прерывисто вздохнула и заговорила — резко, горячо, дрожащим голосом, будто собиралась плакать:
— Не любовь это, Мишин. Чувство вины, жалость, желание… Что угодно, но не любовь. Не надо мне про любовь, пожалуйста.
Она не верила. Ну конечно — он на её месте тоже не верил бы.
— Хорошо, Ромашка. Поговорим, когда выздоровеешь. По телефону… не то. А пока… хорошего вечера.
— Хорошего, — почти прошептала Рита и положила трубку.
И как её переубедить? Точнее, как её убедить в том, что это никакая не жалость? И не чувство вины. Желание, конечно, есть, но сначала любовь, а потом уже желание…
А всё-таки — какой же ты дурак был в институте, Мишин. Сам всё изгадил — теперь разгребай.
Только бы она во Францию свою не сбежала. Или ещё куда подальше…
Зачем он это сказал? Только я смирилась и успокоилась, и вдруг… Мишин со своими признаниями.
Смешно. Какая такая любовь? Он меня знает без году неделя. Помнит свою мечту, а я уже другая совсем. С ума сошёл… Нужны ему эти заморочки? Там, наверное, девушка такая — не чета мне, без кучи психологических проблем. Да ещё и фирма семейная в приданом. А он взял… и отказался.
Ради меня.
Господи, да ради меня в жизни никто ни от чего не отказывался. Даже Матвей. У нас с ним подобных ситуаций не возникало, чтобы пришлось отказываться… Я, наоборот, старалась делать так, чтобы как можно меньше тревожить его. Всё равно ведь была по гроб жизни обязана…
А теперь вдруг… ради меня отказываются от невесты, от семейной фирмы, от планов на будущее. И кто отказывается? Мишин!
Зачем?
Любит? Да не может быть. Как меня вообще можно настолько любить, чтобы вот так отказаться от всего?
Нет-нет, это жалость. Конечно, жалость и чувство вины, которые разрывают Сергея пополам. И никакой любви, разумеется, нет.
Я вздохнула и повернулась на другой бок. Мама накануне уехала к себе, признав, что я почти совсем выздоровела. Предложила поехать с ней, но я покачала головой — к этому я пока не готова.
И мама — моя мама! — не стала настаивать. Чудеса…
Я ещё раз вздохнула и закашлялась. Кашель пока оставался — редкий и слабо выраженный, он меня немного раздражал. Ничего, за пару недель совсем пройдёт…
Говорят, что взрослым не должны сниться цветные сны. Не знаю — мне всегда снились цветные. Даже, бывало, кислотные…
А ещё говорят — это признак шизофрении. Вот уж в наличии чего у себя я совершенно не сомневаюсь…
Наш факультет тысячу лет назад перенесли в другое здание. Но во сне я была там, в нашем родном корпусе, шагала по коридору, и мои шаги гулко отдавались в совершенно пустом помещении.
— Ромашка!
Нет, не совершенно…
Нервно вздрогнув, я покосилась на дверь одной из аудиторий. Оттуда выглядывал улыбающийся Мишин.
Я сделала один шаг назад, страшно испугавшись. Чего он от меня хочет?!
— Иди сюда, Ромашка!
— Не пойду, — я сглотнула и приготовилась убежать. — Ты опять будешь меня щекотать.
— Не буду, — ответил Сергей серьёзно. — Подойди, пожалуйста. Не бойся.
Я стояла на месте, переминаясь с ноги на ногу.
— Обещай, что не обидишь.
— Обещаю, Ромашка.
И кто бы мне объяснил, почему я ему поверила?..
Я осторожно, поминутно вздрагивая, подошла к аудитории. Мишин посторонился, пропуская меня внутрь, и когда я вошла, закрыл дверь.
Я вздрогнула, отступила назад, к столам, и он улыбнулся, показав свои пустые руки.
Что-то было не так… Мишин был какой-то другой. Словно… взрослее?
Я удивлённо моргнула, и Сергей вновь превратился в себя-студента. Только улыбка осталась… и выражение глаз.
— Видишь, Ромашка? У меня ничего нет. Совсем ничего, я клянусь. Я не обижу тебя. Больше никогда не обижу.
Я растерянно молчала, не зная, что сказать. Мне казалось, я уже слышала его извинения… Но когда?
А Сергей между тем сделал шаг вперёд и протянул руку ко мне. Дотронулся до моей щеки, до губ…
— Что ты делаешь?
— То, что должен был сделать ещё тогда.
И я охнула, когда Мишин наклонился и легко коснулся своими губами моих, раскрыл их — осторожно и нежно — и поцеловал.
Всё правильно. Именно так и нужно было сделать ещё тогда…
И я обняла его обеими руками, прижалась сильно-сильно, отвечая на поцелуй со всей несбывшейся страстью, страстью прошлого…
— Ромашка… моя…
Сергей посадил меня на стол, поднял юбку и коснулся ладонью края трусиков, погладил внутреннюю поверхность бедра…
— Да, — выдохнула я, вцепляясь пальцами в его рубашку. — Пожалуйста, Серёжа…
Откуда взялись эти слова? И эта уверенность в том, что всё правильно?
Очнись, Рита, это ведь Мишин! Он ненавидит тебя!
Нет. Нет. Нет, — шептало что-то внутри меня. Не ненавидит. Нет. Нет.
— У тебя ведь никого не было, Ромашка… — тихо говорил Сергей, а сам уже отодвигал в сторону край трусиков. — Будет больно…
— Мне… всё равно…
Он наклонился и уложил меня на стол, поднял юбку ещё выше, задрав её почти до груди, и стал требовательно ласкать меня между ног, окончательно избавив от ненужных трусиков. Круговыми движениями оглаживал вход в меня, сжимал и разжимал пульсирующий желанием клитор, и я постанывала от наслаждения, ощущая одновременно пожар и сосущую пустоту внизу живота.
А Сергей между тем второй рукой виртуозно расстегнул мне блузку и, спустив вниз тонкое кружево бюстгальтера, наклонился и лизнул один из сосков. А потом, когда я вздрогнула и простонала что-то неразборчивое, лизнул второй.