Страница 64 из 66
Вирджиния тоже расплакалась. Девушки вообще такие чувствительные. По-крайней мере, те, что входят в окружение парня – Кейт, Вирджиния, Алиса, даже мама. Так, может, они чувствуют, чем все кончится? И из-за этого плачут? Нет, Вирджиния снова что-то говорит о выздоровлении. Глупенькая.
Опять он сделал кое-что в последний раз – посмотрел на своих друзей, прежде чем уйти и больше никогда не вернуться. Шаг второй – конец все ближе. Сейчас рядом осталась только мама, Ванесса и телефон, который еще хоть как-то сможет связать его с жизнью. Через него он еще ненадолго сможет почувствовать себя живым и причастным к этому миру. Наверно, телефон и завершит его недолгий путь. Почему-то Себастьян был в этом уверен – прежде, чем умереть, он позвонит. Еще неизвестно, кому, но он сделает это.
Сон не шел к парню. Мама тоже не спала. И тогда, немного подумав и все взвесив, Себастьян ей рассказал о Вирджинии, и что он чувствует к этой девушке. Мама грустно улыбалась в ответ, а потом сказала, что итак знала. Что догадывалась. Ну да, ведь она давно все поняла, просто молчала. Видела, как ее сын смотрел на эту девушку, как он менялся рядом с ней. А еще она видела, как Вирджиния ведет себя с ним. Она же тоже неравнодушна к ее сыну. Себастьян лишь смущенно хмыкнул на это и сказал, что это бред, Вирджинии было все равно. Мама сказала пару фраз в свою защиту, но не стала сильно давить на парня. Ему итак сейчас тяжело, лишние переживания совсем ни к чему.
От разговора с мамой стало немного легче. Его чувства не выглядят смешными, их поддерживают. И, может быть, мама и сказала правду о Вирджинии – вдруг, у девушки тоже есть хоть немного чувств, которые испытывает к ней парень. Ведь мама куда лучше разбирается в женском поведении. Да, было бы чудесно, окажись она права. Хотя теперь это уже не имеет никакого значения, им больше не суждено увидеться. Единственное, что осталось – телефонные разговоры. И фото с выпускного, которые девушка обещала прислать. А больше ничего не ждет больного парня.
Его определили в ту же палату, что и тогда. Но теперь она была пустой. Ну да, ведь тот бедняга уже давно мертв. И скоро Себастьян будет там же, где и он. Парень сел на свою постель. Ту же, на которой он жил тогда. Оглядел свой «номер», долго смотрел на кровать ушедшего друга. Шаг номер три на пути к неизбежному.
Началась бессмысленная волокита с анализами, планом лечения. Себастьяна водили по врачам для сдачи крови, биопсии и прочих неприятных процедур. Со спокойствием и смирением он терпел, пока врачи терзали его итак уже замученное от болезни тело, и лишь слабые смешки слышались от него, когда в очередной раз ему что-то быстро говорили о его предстоящем лечении. Мама всегда была рядом и с трепетом относилась ко всему происходящему. И все время смотрела с укоризной, когда ее сын втайне бессильно насмехался над действиями врачей. В данной ситуации радовало лишь одно – пока что боли не стали сильнее, а значит, он проживет несколько лишних дней, может, недель.
Очередной удар настиг Себастьяна слишком внезапно, хотя он давно морально себя настраивал к нему – его побрили. Вроде бы, в этом нет ничего необычного и плохого. Ведь волосы сами выпадут, химия и терапия сделают свое дело. Но, почему-то, сидя в кресле и смотря, как на пол падают красные пряди, Себастьян почувствовал, что что-то сжалось в груди – он все ближе и ближе к логическому завершению. Сейчас его клеймят, сбривая все под чистую. Ведь все раковые больные выглядят так же, каким сейчас становится он. Теперь было не до насмешек, не до напускного спокойствия и безразличия. Не выдержав, Себастьян закрыл глаза и сжал зубы, сдерживая желание закричать. А спазмы в горле только усиливали его порыв сделать это. Клеймение закончилось. Парень старался не смотреть на лежащие на полу лохмотья. Еще один шаг, четвертый.
Потянулись долгие дни, повторявшие один другой – завтрак утром, несколько минут под облучением, пара часов в обнимку с капельницей и под тихие рассказы мамы, обед, который он почти не ел, как и завтрак. Боли усилились, всякое желание есть у парня отпало, хоть ему и твердили, что сейчас он должен делать это через силу, чтобы подпитывать ослабшее тело и давать энергию на борьбу с болезнью. После, когда мама уходила, он брал в руки гитару и играл, чтобы немного скрасить свое одиночество – к нему так никого и не подселили. И все это сопровождалось невыносимой болью, от которой Себастьян был готов лезть на стену. Даже дышать было тяжело, поэтому он и не думал о том, чтобы с кем-то говорить. Порой, ему казалось, что следующий вдох будет последним, но затем он делал еще один вдох, затем еще один, и болезнь, будто, отступала, хоть недалеко и ненадолго. А бывало так, что она никуда не уходила, и Себастьян по несколько часов мучался в агонии, мечтая лишь о том, чтобы боль хоть чуть-чуть ослабла. Так, он начал калечить самого себя – выворачивал себе руки, бился об стену, впивался пальцами в ноги в попытке оставить болезненную рану, которая немного бы отвлекла его от боли в горле. На ногах почти не осталось живого места от многочисленных царапин, но никакой пользы они не принесли. Один раз, не зная, что придумать, Себастьян выкрал из процедурной скальпель. Когда он, как ему показалось, остался один, он решил им воспользоваться. Можно было просто вскрыть себе вены и закончить на этом свои мучения, но почему-то хотелось еще хоть немного пожить, поэтому он просто бездумно полоснул себе руку. Кровь тут же хлынула из раны, порез неприятно заныл, но произошло чудо – дышать стало легче. Все получилось. Мозг переключился на новую проблему, а о старой забыл. Теперь можно было хоть немного отдохнуть. Себастьян улыбнулся самому себе и закрыл глаза, наслаждаясь покалываниями на месте раны и ощущением, как кровь непереставаемым потоком сочится из нее. Парень сидел на кровати, положив руку перед собой и сжав в другой руке скальпель. В таком положении его нашла мама. Она тут же позвала врачей, подняла большой шум. Но ее сыну было все равно, что происходило вокруг – главное, что горло болело не так сильно. Увидев мать, он только шире улыбнулся и сказал ей об этом, а она, почему-то расплакалась и вышла из палаты. Себастьян наблюдал, как обрабатывают его рану. Он негромко рассмеялся, когда от спирта в ней что-то закололо – еще больше времени без боли в горле. Когда врачи закончили, он попросил оставить ему скальпель, но его не послушали, забрали эту чудесную вещь, дающую свободу, с собой. Мама вошла вся в слезах и обняла счастливого сына. И только тогда он понял, что сделал и как себя вел. Он засмеялся еще громче, чувствуя сокращения в горле с новой силой, но уже не от радости, а в отчаянии, от осознания того, что с ним происходит. Конец все ближе и ближе, он это понимал. Только теперь было неизвестно, что произойдет раньше – Себастьян сойдет с ума от своей болезни, или же болезнь поглотит его первой.
По вечерам звонила Кейт. Расспрашивала, как он. Себастьян, вообще впервые за весь день подавая голос, отвечал ей очень уклончиво, стараясь не пугать подругу. Они немного говорили о всякой ерунде, обсуждали Малкома, экзамены. Обоим это было неинтересно и ненужно, но Кейт не хотела докучать Себастьяну одними и теми же словами о лечении, а парень не хотел расстраивать подругу. Затем, попрощавшись с подругой и дождавшись нужного часа, он звонил ей – любимой девушке. Лишь эти разговоры, хоть и недолгие, но скрашивали его покинутое состояние. Проблема была только в том, что ему приходилось врать, что все хорошо. Но зато во время разговоров он меньше чувствовал боль. Наверно, ее голос был таким целебным. Куда целебнее, чем капельницы, которые ему ставили. От этих коротких разговоров, пускай ненадолго, становилось легче. И лишь ночью все становилось на свои места – боли и спазмы, которые усиливались и затихали, пот и скачки температуры, мрак и мысли лишь о том, чтобы это быстрее кончилось. И безнадежность вперемешку с отчаянием. Именно ночью два этих чувства обострялись в парне. С каждым сокращением в горле он чувствовал, как сокращается его душа, которая уже устала от моральной боли даже больше, чем его тело от физической. Он ждал избавления от этой муки, но каждый раз все прекращалось с наступлением рассвета – боль отступала, и вместе с восходом солнца в Себастьяне поднимались остатки его сил. Очередной день, похожий на все остальные, с его новой болью и новыми попытками ее заглушить. Спустя несколько дней изощренных пыток над самим собой, Себастьян получил то избавление, которое так хотел – ему стали давать морфий.