Плач золотой трубы

Днем на голышастом, жарком пляже прогуливались почтенные старцы в черных пиджаках и кепках. Пышные матроны, изнывая от жары, сидели под цветными зонтиками у воды и стерегли свои шумливые выводки чернобровых красавиц.

Девушки плескались у берега, но стоило им чуток зазеваться, как жгучие брюнеты, хитро подмигивая, подныривали и красавицы с визгом вылетали на берег. Матроны вздрагивали, тревожно оглядывали свой выводок, и нарушитель спокойствия подвергался уничтожающему взгляду, под которым отступал на исходные позиции.

Это была игра, в которой активное участие принимали и наши красавицы. Они отплывали, провоцируя нападение, а потом, визжа, выскакивали на берег.

Была на пляже и еще одна разновидность восточных дев, так называемые «кикелки». Разодетые по последней моде, вплоть до вечерних нарядов, девушки сидели в гордом одиночестве на постеленной газетке, вид равнодушный и устремленный вдаль моря. Но стоило хрустнуть камушку рядом, как они притворно вздрагивали и томно смотрели из-под густых ресниц на нарушителя покоя.

Днем я купался и загорал, а вечером, когда спадала жара, шел в порт. Влажное марево над городом растворялось, горы темнели, и от них темнело море вдоль берега. Огни кораблей и причалов дорожали на зыбкой воде, море притихало и все вокруг погружалось в таинственную теплоту. Тарахтение беспечного буксира, пресекающего бухту, становилось глухим, и он исчезал за черной громадой танкера.

С порта я шел на площадь поющих фонтанов, где к этому времени уже собиралось добрая половина Батума. А в десять вечера, когда фонтаны прекращали извержение воды, света и музыки, начинался парад самых современных нарядов, и он был торжественный, как праздничная месса.

Иногда я гулял здесь с Ольгой и её Димкой. Она брала меня под руку, и мы чинно шествовали в толпе. Но чаще Ольга оставалась дома, укладывала сына и занималась хозяйством.

У неё жила старшая сестра с Сахалина, незамужняя особа, в упор не видящая меня. Поэтому на третий день я засобирался домой, но Ольга отговорила.

– Отдохнуть приехал, ну и живи. Ты для меня хороший школьный товарищ, а что Валентина косится, так она на всех мужиков смотрит как на заклятых врагов, что замуж не взяли.

И я остался жил школьным товарищем: смирно и тихо.

Как-то Ольга пришла с работы взвинченная, а причиной этого стал Гога. В выходной мы загорали вместе, и к Ольге он проявлял повышенный интерес, что для меня, в общем-то, было не ново. Вокруг неё, как в Бермудском треугольнике, всегда кипели и накалялись страсти.

Георгий тоже приударял за Ольгой, но, получив отказ, ничего не найдя лучшего, стал угрожать, что покажет руководству какие-то документы, и Ольге не поздоровится.

Они с Георгием работали в одной системе ресторанно-гостиничного сервиса, место, по батумским меркам, хлебное. Когда-то Ольгу устроит туда её бывший друг. Но потом его перевели в Тбилиси, Ольга осталась без прикрытия, и начались наезды.

– Тут без мужика, особенно русской, жить трудно, – не раз говорила Ольга, – смотрят на тебя, как на объект вожделения и не больше. Когда сюда приехала, проходу не давали. Посылаешь подальше, а он смеётся, и шлепает сзади. И так было, пока не познакомилась с Вартаном, а он еще и следователем милиции оказался. Все! Вмиг отстали!

Я предложил Ольге поговорить с Гогой.

– И в роли кого? Я тебя всем представляю как двоюродного брата, и Гоге тоже, если помнишь.

– Вот как брат и поговорю.

– Знаешь, не суйся, сама разберусь, тут народ горячий. Он может и не тронет, а дружков подговорит. Ты же видишь, какая он тварь. И ему, скорее не я, а место моё для кого-то понадобилось, а по ходу, решил и меня поиметь.

Но я не послушался и встретился с Гогой. Правда был он не один, и разговора не получилось.

– Игорек, дарагой, ты приехал загорать, вот и купайся, – сказал Гога, – а наши дела тебя не касаются. Его товарищ презрительно плюнул мне под ноги, они сели в красную Гогину «Тойоту» и укатили. На душе было пакостно, не хотелось и на море идти. Я походил по городу, побывал на рынке, в порту. Вернулся домой, сварганил из гвоздей пару «ежей» и направился к гостиничному комплексу, где работали Гога и Ольга.

Как в лучших детективах, «завязывая шнурки», я оглянулся и подбросил под колеса Гогиной красавицы «ежей». Затем купил газету и устроился неподалеку в скверике под магнолией.

После шести почти все разбежались, но Гоги не было. Я уж подумал, что не сподобится порадоваться проколам, как наш ухарь-перехватчик вышел, сел в машину и лихо рванул с места.

Под колесами хлопнуло, точно раздавили лягушку и, повизгивая, машина скрылась за поворотом. «Даст бог и покрышки «пожуёт», – с надеждой подумал я, и сразу, как-то полегчало.

Вечером, когда мы сидели на кухне и пили кофе, я спросил Ольгу, любит ли она себя?

Это было хорошее время, её сестра читала, Димка играл во дворе, а мы наслаждались кофе. Но перед этим я с полчаса крутил длинную, как гильза от снаряда кофемолку. В этом городе признавали кофе только в зернах и молотый на ручной кофемолке. А потом Ольга его варила, и было в этом тоже что-то торжественное.

– Что такое кофе я поняла только здесь, – не раз говорила Ольга. Заваривала она его до густой черноты, до горечи, пила без сахара. Я же пить такой не мог и разбавлял водой, на что Ольга говорила, что это «клистирная бурда».

Так вот, сидели мы на кухне, наслаждались кофе, а Ольга еще и курила и пряталась от сестры, и я спросил её насчет любви к себе.

– А кого же мне еще любить, вот только Димку больше, – серьёзно сказала она.

– А уважаешь?

– С этим сложнее, бывает, что и ненавижу.

– И когда такое бывает?

– Ну, не знаю, сразу и не сообразишь, – и, подумав, спросила. – А что это тебя сегодня на такие вопросы подвигло? Ты мне лучше скажи, что это у нас с тобой – любовь не любовь, роман – тоже нет, а сколько лет уже тянется!?

– Если честно, не знаю. Нравишься ты мне – это точно.

– И чем же это я тебе так нравлюсь? – притворно кокетничая, спросила Ольга.

– Красивая, ветреная, умная, взбалмошная, на других не похожая.

– Преувеличиваешь ты все. Я такая ж, как все – вредная, капризная, тряпки, подарки люблю, на них меня и покупают, за это себя и ненавижу, но беру. А насчет симпатий, то ты мне тоже нравишься, и почему бы нам не жить вместе?

– Не получится, мне кажется, сбежишь ты от меня, или я рядом с тобой свихнусь от тревог. Возле тебя всегда круговерть – «око тайфуна».

– Глупость все это, если как на духу, то со своим, бывшим, я бы никогда не развелась. Родители все время лезли, а он на их стороне. А насчет другого чего, так и в мыслях не было, хотя он, бывало, по полгода плавал.

…Её уволили «по собственному желанию».

– Все правильно, надо сматываться, – сказала Ольга. – Давно уже в мыслях держу. Сестра на Сахалин зовет, сама бы не решилась, а тут помогли. Чешую с себя сдеру и пойду босиком по бережку океана.

Я уплывал рано. «Комета» на Новороссийск отходила в шесть утра. Ольга проводила меня до двери. Она была в рубашке, светлые волосы рассыпались по плечам, от неё пахло свежестью и теплом. Ольга улыбнулась и тихонько зевнула. Я ткнулся ей в щеку, слегка обнял и вышел.

Было рано и пусто, город только просыпался. Я шел по тихим улицам и думал об Ольге. Мы расставались, но потом все рано встречались, а сейчас это, наверное, навсегда.

Чего я ждал от неё и от себя, почему добивался её расположения, любви. Может во мне до сих пор тянется детство и никак не переходит во взрослую определенность и ответственность, когда любовь становится не только приятной, но и ко многому обязывающей.

Море было спокойным и будничным, корабли в порту мирно дремали, качаясь на утренней тихой волне. Крылатая «Комета» понуро, как уставшая лошадь, прислонилась к причалу, её мощь и гордость дремали в недрах сложных машин. Я прошел внутрь и устроился у окна.

Не объяснить, но что Ольга пришла, я почувствовал сразу, поднял голову, она стояла у сходней, кутаясь в кофту.