Синие слезы

На самом деле, Джейн мало знала о семейных проблемах своего возлюбленного – никто ни о чем ей не рассказывал и ни во что не посвящал, скорее, напротив, некоторые темы были если не запретны, то тщательно припрятаны в немом молчании и случайных оговорках.

Одной из подобных тем был младший асгардский принц.

Джейн никогда не видела его в окружении асов и асинь – его самого она практически не видела или не замечала поначалу; лишь пару раз невольно заставала его общающимся со своей матерью, но никогда – с Тором. Он казался ей худым и чуть ли не хрупким, тронешь – разобьется, разлетится осколками отчуждения и отрешенности, и слишком бледным; его плечи были опущены словно под тяжестью невидимых глазу забот и печалей.

Но Джейн все еще помнила – она никогда бы не позволила себе, никогда бы не посмела позабыть посланного им Разрушителя, крики, и хаос, и собственный ужас, безошибочно настигнувший ее среди пустоши Нью-Мексико, и пронзивший, ослепивший ее. Ее тянущее, невосполнимое чувство потери и соль слез, когда она склонилась над раненым Тором, теряя его и оплакивая – и горечь того дня порой все еще заставала ее врасплох промозглостью и морозом в духоте бесчисленных снов.

Она слышала, будто бы Локи в тяге своей к разрушениям пытался уничтожить целый мир и будто бы пал в итоге в бою с собственным братом – его искали долго, усердно, его нашли где-то на самом дне Вселенной, поверженного, истекающего болью, кровью и безумием. Безумие то было отныне заперто у него разрывами мышц и кровоподтеками где-то под разбитыми и сросшимися ребрами и не давало о себе знать – надолго ли? Его наспех залатали, заштопали нитями укора и неприятия, пренебрежительного осуждения, небрежно и неаккуратно, и постарались вернуть домой; и пусть теперь он и не жил – существовал – в Асгарде, и пусть Джейн не знала его и едва ли могла представить себе, каким он был прежде, она втайне подозревала, что вернуться окончательно он так и не смог, не пожелал. Однако, для нее Локи оставался непосредственной причиной разрушения Бифреста и невозможности Тора вернуться в Мидгард, вернуться к ней, за ней в течение нескольких месяцев. Он был повинен в ее окрашенных бессонницей ночах и тоске у самого сердца, он был повинен в ее одиночестве, ноющем, глухом, слепом и бесчувственном, и поэтому, именно поэтому она не испытывала сострадания к его одиночеству.

Правда заключалась в том, что он пугал ее.

Она ни в коей мере не искала общения с ним – ни в одном проявлении. Джейн полагала и предполагала, что ее присутствие в Асгарде если и не осталось для него незамеченным – вряд ли во дворце происходило что-то, о чем ему не было известно – но, во всяком случае, не вызывало особого – излишнего – интереса. Она уже успела наслушаться о его надменности и презрении ко всем, кого он считал и ставил ниже себя – ниже себя он ставил практически каждого. И Джейн, вовлеченная во всеобщую суматоху, так или иначе связанную с ней самой, или ее прибытием, или испытанием, о котором она по прежнему не имела ни малейшего представления, нигде не видела его и ни от кого не слышала о нем. Липкое ощущение чьего-то взгляда на себе, льдистого, пробирающего насквозь, словно намертво приставшего к ее коже – ни отмыть, ни содрать, появилось лишь на вторую или третью неделю.

Поначалу, взволнованная происходящими с ней событиями, она старалась не обращать и не обращала на него внимания, как и на глубокий продолжительный холод, поселившийся где-то внутри – ее мыслей и ее самой; но время шло, текли секунды, минуты, и ничего не менялось. Вместо одной тени Джейн внезапно и неожиданно обрела и обнаружила две, и обе следовали за ней неизменно и неуклонно, одна – изящная и тонкая, ее; вторая – вытянутая и громоздкая, чужая. Хотела бы она избавиться от навязчивости той второй тени или же знать причины ее возникновения, да не могла – не была уверена, чья она, и не знала, кому ее возвращать – возвращать ли? И однажды, стоя подле Тора и его друзей, деля с ними их щедро отдаваемое веселье шутками и улыбками, она заметила Локи – он стоял чуть поодаль, он впервые был близко к ней, и он смотрел на нее.

Он смотрел пристально, внимательно и будто бы оценивая, и Джейн с легкостью, поразившей ее на мгновение, узнала уже ставший привычным ей холод, занывший где-то под ключицей и в ее голове. Он смотрел – его лицо казалось ей прекрасным до уродства, влекущим до омерзения. Оно не было ни радостным, ни печальным, ни насмешливым, ни воодушевленным; оно было неживым и глядело бесстрастно и неотрывно. Джейн вздохнула – слишком громко, прикрыла глаза – лишь бы не видеть, отвернулась. Ее вторая тень вдруг отделилась от первой, метнулась куда-то в темноту, туда, где стоял Локи, замерла у его ног – покорная и идеально подходящая; но холод от нее не отступал, не возвращался к своему истинному владельцу.

До испытания оставалось четыре месяца.

***

Докажи мне.

Если это не было обманом, то это могло быть чем угодно. Ошибка Вселенной. Искривление пространства, времени, материи. Магия. Джейн морщится, думая о последнем – сколько бы лет она ни прожила, она по-прежнему не теряет надежду найти объяснение всему необъяснимому (но, возможно, в этот единственный раз она будет готова поверить и в нее, лишь бы она расставила все по местам).

Если только это не было обманом… но это по-прежнему могло им быть.

Он, синеглазый и изможденно худой, не язвящий, не дышащий, не живой, мог быть не больше, чем просто обманщиком, самозванцем под маской беглого принца, или, и это было хуже всего, всего лишь фантазией, плодом ее воспаленного воображения. Джейн думает, что, возможно, если бы она дотронулась до него – она бы поняла, она бы узнала наверняка. Он теперь был так близко к ней, на расстоянии руки, она могла бы просто прикоснуться – и в то же время не могла.

Она не знает, хочет ли, чтобы это оказалось правдой, чтобы он оказался правдой. Она не знает, как будет проще – для нее.

И тогда она просит (едва ли не углубляясь в мольбу) – докажи мне, хотя не может представить себе ни одной вещи, которую он мог бы сказать (или сделать), и этого было бы достаточно – для веры в него.

Он кажется действительно задумчивым, и на мгновение ей действительно кажется, будто бы он хочет убедить ее в своей правдивости. Потом он говорит:

Я пытался убить Тора.

Я действительно… пытался.

Холод настигает ее, и он страшнее любых воспоминаний. Разрушитель, вспоминает она. Земля. Нью-Мексико. Годы, годы назад. Это было, и, значит, это было в обоих измерениях, потому что в ее измерении это тоже происходило, потому что в ее измерении она плакала над бездыханным, абсолютно и безвозвратно бездыханным телом Тора, пока внезапная вспышка молнии не вернула его к жизни, облачив в доспехи, силу и надежду. И вот она смотрит на того, кто все это сотворил, и видит свое давно ушедшее прошлое, и почти задыхается.

Как, думает она.

– Как это возможно?

Тот Локи, что она знала, искривил бы губы в усмешке. Он бы не ответил ей прямо. Он бы сказал ей – постарайся начать наконец думать, Фостер. Но этот новый и совершенно незнакомый ей Локи говорит ровно и без насмешки и пытается ей объяснить. Он рассказывает ей о Вселенной. Существует множество измерений, говорит он, и это не разные миры – они не сосуществуют друг с другом, не влияют и не зависят друг от друга. Они просто есть. Он рассказывает ей о невозможности путешествия между ними, а если невозможное все же случается, то о тех непоправимых последствиях, к которым это может привести.

– Просто чудо, что Локи из этого измерения так удачно… не здесь.

Он выделяет последнее, и она осознает – он по-прежнему может не знать, почему именно он не здесь.

– Страшно представить, что могло бы случиться, пересекись я с ним. Ваш мир мог бы исчезнуть, ваше измерение могло бы быть стерто за мгновение, – он замолкает на секунду, взвешивая, раздумывая, медля. – А могло бы не случиться ничего. Никто не знает.

Она отводит взгляд и смотрит куда угодно – лишь бы не на него, никогда на него. Одно только его лицо выжигает в ее голове пустоту.