Синие слезы

Он прикрывает глаза, и он размышляет.

Столько планет позади, и столько несделанного все еще ожидает его; он пытается привести в порядок все, что видел, все, что узнал и что отныне хранится в его сознании. Ненастья окружают не только Асгард, но и многие, многие другие миры, те, что за пределами священного Иггдрасиль, те, за которыми не следит Один Всеотец и которым не обещает покой и безопасность. Локи вернулся в Асгард не из-за желания возвращаться (он пытается поверить в это), но из-за необходимости. Что-то надвигается на светлейший из миров, и он должен быть там, где его дом, с теми, кто был его домом. Он пытается не думать об этом больше, дольше – это не принесет ему ничего, кроме горечи и бессмысленного желания все переделать, перестроить – под себя. Мысли об этом (темные влажные волосы, темные испуганные глаза, ее рука, протянутая к нему в беззащитном и просящем жесте) не принесут ничего, кроме сожалений.

Что-то заставляет вернуться его в реальность, и в первое мгновение он не понимает – что именно, и осматривается вокруг – вокруг него по-прежнему пыль и тепло. Он слышит свое имя (то, что заставило его очнуться, прийти в себя), и он озирается по привычке и по привычке сильнее натягивает капюшон – он решил не использовать иллюзию, очередную иллюзию, что стерла бы прежние черты его лица, сгладила бы их, подарила бы новые – прошло довольно много времени, и он слишком далеко от столицы, чтобы его могли узнать. Его и не узнают – его имя было извлечено на поверхность небрежно и неосмотрительно в чужом разговоре, по воле случая – но не более.

Молодой асгардец с веснушчатым лицом смеется по-юному задорно и раздражающе, и говорит – говорит о дворце, о скорой коронации Тора (это настораживает и удивляет Локи), и о его, Локи, возвращении.

На мгновение он обездвижен последним, он не верит, и неверие то заставляет его переспросить. Оно заставляет его голос звучать остро, мучительно остро, когда он произносит собственное имя, столь неправильно и неказисто ложащееся собственный язык.

– Он вернулся?

Асгардец отвлекается и смотрит на него, объятого презрением и непониманием, настороженно и с опаской – все, кто не знают его, и тем более те, кто знают его, смотрят на него так.

– Где же ты был, приятель? – врожденная неосмотрительность или же глупость заставляет его обращаться почти развязно. – Уже не одна неделя прошла, а ты все в неведении. Новость-то не абы какая.

Локи не обращает внимания на его неучтивость – Локи не обращает внимания ни на что, кроме его невозможных слов.

Он не мог вернуться, потому что он - это я, и я был далеко, слишком далеко, и не с теми, с кем должен был быть, думает он бессвязно, взволнованно. Он не мог вернуться, говорит он скорее для себя, но говорит вслух, и асгардец слышит его, и смотрит на него практически с сочувствием.

– Да как не мог-то? – спрашивает он с очередным смешком. – Вернулся, целый и невредимый. Все признали. И царь с царицей, и брат его.

Локи вскидывает голову – та болит прошлым и, самую малость, будущим.

– А что же жена брата? – и голос его ледяной и острый. Асгардец не обращает внимания, лишь продолжает, как ни в чем ни бывало:

– Мидгардка-то? И она, конечно же. Как же иначе?

Локи выдыхает хрипло и рвано – он не может безосновательно верить слухам, но второй асгардец кивает в подтверждение первому, да и сам он знает наверняка – дыма без огня не бывает. Но если кто-то все же был, действительно был, самозванец – как Фригга могла не признать? Как могла не признать она?

Он качает головой, стряхивая с себя морок домыслов, и поднимается на ноги – так ничего и не сказав. На улице по-прежнему бушуют ветра, но теперь ему нет до них дела, нет дела и до их злобного шепота. В последнее время небо было слишком темным, что-то происходило, что-то, связанное с теми слухами, что он собирал годы – о шести артефактах, способных вершить чужие судьбы.

(Перед его взглядом привычно предстает размытый образ, хрупкий и кареглазый, ожидающий – наверное, его).

Он возвращается домой.