Синие слезы

***

Когда-то она любила библиотеку за то умиротворение, которым она окружала каждого, ступившего за ее порог. Вечная непрекращающаяся тишина за которой можно укрыться, в которую можно обернуться, словно в броню. Потом она любила ее за то спасение, что она приносила с собой (ото всех, от себя самой), приносила ей, только ей, и, самую малость – за воспоминания.

Теперь Джейн, находясь в ней, не ощущает ничего, кроме тревоги.

Это стало ее маленькой традицией, секретом, о котором ведает каждый и что она не пожелала бы забросить, пусть и знает наверняка, что когда-нибудь он, конечно же, придет сюда.

Первую неделю с того момента, как он покинул пропитанные запахом трав и страданий стены лечебницы и вернулся в свои покои, она нервно (но не часто) поглядывала в сторону двери и вздрагивала (всегда) от каждого звука шагов. На второй неделе она позволила себе немного спокойствия и уверенности – в конце концов, она всегда могла бы уйти, стань его присутствие крайне невыносимым (даже более невыносимым, чем обычно). И все же она чувствует, как все вымерзает у нее изнутри, когда она видит знакомый ей силуэт прямо перед собой.

Она не знает, радоваться ли (внезапному) отсутствию ставшей уже привычной апатии, казалось бы намертво вросшей в его лицо, сросшейся с ним, как срастаются порой ветви деревьев друг в друга, теперь же смененный на раздраженный и неизвестно чем вызванный интерес, - или все же нет. Однако все равно упрямо старается не выказывать вида, что это занимает ее мысли и волнует ее хотя бы самую малость. Локи не приветствует ее, что уже само по себе удивительно (отсутствие вежливости с его стороны едва ли можно было отыскать среди его прочих многочисленных недостатков), и она находит в себе силы вернуть ему эту невежливость, пытаясь не смотреть на него, даже когда он с громким и неприятным звуком отодвигает стул напротив нее.

Их разделяет лишь стол с книгой посередине – легенды об огненных существах, населявших Муспельхейм три или три с половиной тысячи лет назад.

– Ты не спрашиваешь меня о том, что произошло.

Его голос похож на треск сухих поленьев в камине, у которого она так привыкла согреваться за отсутствием иных возможностей, и она предпочитает не останавливаться на этом факте. Она думает, доволен ли он или все же нет отсутствием интереса с ее стороны – в конце концов, его не спросил только ленивый (пусть она – это все же несколько иное, отличное от всех остальных). Джейн поднимает на него взгляд, желая, как и всегда, не уступать ему в своем бесстрастии, подражая и имитируя его собственное.

– А ты бы ответил?

Он не улыбается на ее очевидную уловку, пусть прежний он и оценил бы, и это снова, уже в который раз, смущает Джейн, сбивая с толку.

– Я мог бы попытаться, – неожиданно говорит он, и она, как и много раз прежде, не знает, правда это – или ложь.

Ей кажется, будто он хочет о чем-то спросить ее и взвешивает – стоит ли, можно ли, безопасно ли. Ей кажется, это может подтолкнуть ее к разгадке (очередной разгадке о нем, но нисколько – к пониманию), ведь неизвестного в нем всегда будет больше. И он действительно спрашивает ее, но совсем не о том, о чем она могла бы предположить.

– Ты можешь понять это?

Он указывает на книгу между ними, и она с потрясением, впрочем, в первое мгновение поверхностным, еще не запустившим окончательно корни в ее разум и не подарившим окончательного осознания, вновь смотрит на символы – извилистые и прекрасные, выточенные по бумаге. Она могла бы представить себе, что он кривит губы в ухмылке – это было бы так знакомо ей (конечно та ухмылка не коснулась бы стеклянной глади его взгляда), но когда Джейн не может отыскать в его лице ничего, кроме спокойствия, никак не испорченного насмешкой, что-то страшное и ноющее сковывает ее сердце. Она не знает точно, с чем это можно сравнить, но больше всего это похоже на то, что ее окунули в ледяную воду.

Он мог бы притворяться, сколько ему угодно, сколько ему заблагорассудится. Он мог бы не признавать ее в бесконечности своего существования, но он просто не мог сказать этого серьезно – хотя бы потому, что есть вещи, которые не забыть даже ему.

Это – одна их тех вещей.

– Ты сам научил меня читать их.

Ее голос не громче шепота, и она снова смотрит на него (тень совершенной нелепой ошибки ложится на его лицо, опускает уголки его губ в досаде); в этот раз правда смотрит, и в этот раз правда видит – ничто не может объяснить отсутствие зелени в его глазах, ничто, кроме того, что глаза были не его.

Кто ты?

Ей кажется, что земля разверзается под ними, и она чувствует, как пристально он глядит на нее, изучая, узнавая. Все краски вдруг сползают с его лица – дешевые и больше не нужные даже ему самому.

– Ты знаешь, я Локи.

Джейн в неприятии трясет головой, отгоняя душное, липкое наваждение, зная, что это неправда. Она старается собраться с мыслями. Она знает, просчитывает, пытаясь держать голову в той ледяной воде – ей нужно добраться до двери, рассказать Тору или кому-нибудь, кого сумеет отыскать. И она пытается подняться на негнущиеся ноги, уже зная, что он сделает все, чтобы остановить ее.

И он пытается.

– Это правда. Я могу объяснить.

Он и правда мог бы, думает она, но его объяснение было бы не больше, чем искусная ложь. Джейн старается не обращать внимание на искренность, затопившую его голос; она старается уйти – но он быстрее. Он ловчее и сильнее, а она, сколько бы ни была отныне бессмертной, по-прежнему оставалась человеком. Ее кожа не была сталью, ее слова не были ядом. Его рука, крепко держащая ее за запястье, кажется тисками, и Джейн ничего не может поделать, кроме как постараться увернуться, кроме как не смотреть – на него.

Но он встряхивает ее, и ей больно, и он говорит – голос его громкий, жесткий и нетерпеливый.

– Посмотри, – произносит он. – Ну же, взгляни!

Она не знает, что он хочет показать ей или же что она ожидает увидеть, но все же смотрит, и он показывает ей – под плотным слоем ткани, на шее, цветами расцветшие кровоподтеки – страшные, по-прежнему свежие, словно бы незаживающие, а ведь прошло уже столько времени, столько дней утекло. Она ужасается – ужас тот, разливающийся по ее венам, заставляет ее прекратить бороться и присмиреть, потому что это похоже на то, что его душили, и это невозможно пережить даже бессмертному богу. На мгновение она забывает о его руке, выплавленной из железа, которую он и не думает убрать, покоящуюся на ее руке.

Джейн не может ему поверить, потому что проще поверить в возможность создания иллюзии, практически идеальной материальной копии того, кого давно не было, чем во все это. Но его слова впиваются в нее иглами, жалят ее сознание, и у нее не остается иного выбора, кроме как хотя бы попытаться.

Я Локи, просто не тот, которого ты знаешь.

========== .4. ==========

***

Она думала, будто бы Асгард был предназначен ей самими мирами – она не верила в совпадения, и не думала, что встреча с Тором была – всего лишь – случайностью.

Оказалось же, Асгард нужно было заслужить.

В Асгаде могли жить лишь бессмертные, только бессмертным было положено это право, но она была очевидно и навсегда смертной, и ей казалось, будто бы выбора не оставалось, кроме как вернуться назад, домой, на Землю – одной.

Тогда она и узнала об испытании и яблоке Идунн, дарующем (невозможное) вечность.

Докажи, что достойна, молвил Один, и она не знала – как. Разве не было ее любви достаточно, ее преданности? Она отправилась вслед за Тором без оглядки, оставив позади все, что знала, что помнила, чем жила. Она задавала вопросы (осторожные и испуганные), но взамен не получала ответов, лишь один:

– Готовься, Джейн Фостер. У тебя полгода.

Но это было позже, намного позже, потому что сначала Асгард был приветлив и дружелюбен, потому что сначала он был ей рад. Тогда, только прибыв в царство Вечности, наполнив свои легкие его искрящимся дневным светом, шумом и яркостью, немного освоившись, приняв его законы, его традиции и устои и саму себя в нем, Джейн изо всех сил старалась понравиться всем и каждому. Она старалась быть милой, и приветливой, и дружелюбной, много наблюдала и делала многие выводы, очаровывала двор умом своим и сдержанностью, друзей Тора – непосредственностью и легкостью. Она была молода и наивна, и она была влюблена.