Страница 25 из 39
По мере того как он говорил. Карем добавлял различные специи в шоколад, затем, дав ему покипеть немного, с бесконечными предосторожностями наполнил чашку из тонкого фарфора, поставил ее на блюдо и торжественно поднес к кровати больной. Аромат шоколада поплыл под сине-зеленым балдахином, окутав Марианну своим сладостным потоком.
Понимая, что она исполняет своеобразный ритуал, молодая женщина окунула губы в густой горячий напиток под строгим взглядом Карема. Взглядом, который предупреждал, чтобы она не посмела признать его плохим. Напиток был очень сладкий, очень приятный, но такой горячий, что Марианна не смогла разобрать его вкус, хотя заметила, что запах амбры ничего не добавил к нему.
— Это очень вкусно, — решилась она заметить после двух-трех мучительных глотков.
— Надо выпить все! — настоятельно предписал Карем. — Такое количество необходимо, чтобы ощутить его действие.
Марианна собралась с духом и, обжигаясь, выпила всю чашку. Горячая волна прокатилась по ее телу. У нее появилось ощущение, что через нее течет огненная река. Красная, как вареный рак, вся в поту, но на удивление окрепшая, она откинулась на подушки, адресовав Карему признательную улыбку.
— Я уже чувствую себя лучше, — сказала она. — Вы волшебник, господин Карем!
— Я — нет, госпожа княгиня, но поваренное искусство — да! Я приготовил порцию на три чашки и надеюсь, что госпожа княгиня охотно выпьет все. Я вернусь завтра в это время приготовить вам столько же! Нет, нет, никакое не беспокойство, а удовольствие!
Оставаясь таким же величественным, Карем снял фартук, небрежным жестом бросил его своим помощникам и с поклоном, которому позавидовал бы любой придворный, покинул комнату Марианны.
— Как вы себя чувствуете? — смеясь, спросил Коррадо, до этого молча наблюдавший за всей сценой.
— Во мне все кипит, но уже нет той слабости! Однако слегка побаливает голова.
Князь Сант-Анна молча налил себе в чашку несколько капель шоколада г-на Карема и выпил их с видимым удовольствием, закрыв глаза, как лакомящаяся сливками кот.
— Вам нравится? — спросила Марианна. — Он не кажется вам слишком сладким?
Коррадо улыбнулся.
— В первый раз он мне показался сладким и чересчур горячим, но это только первое впечатление. Вскоре вы сами не заметите, как с удовольствием начнете его пить. И кстати, вы знали, что и известная мадам де Помпадур, и дю Барри, и Мария-Антуанетта с удовольствием пили шоколад, веруя в свойства афродизиака? — Коррадо усмехнулся.
— Афродизиак? То есть похоть? — воскликнула шокированная Марианна. — Но я не нуждаюсь в этом.
— Разве?
Марианна почувствовала, что краснеет. Она приложила ладони к щекам.
— Ну, может быть, почти… Ах, Талейран, старый плут! — воскликнула Марианна. — Неужели он хотел возвратить ко мне ещё и вкус к любви?
— Совершенно верно. И ему это удалось!
— Не только ему… — еле слышно прошептала Марианна.
— Предлагаю проверить свойства шоколада. Как вы на это смотрите? — Коррадо притянул Марианну к себе.
В невольном порыве она прикусила губу и прошептала:
— А вы уже знаете способ, как это проверить?
Его глаза, пылающие страстью, стали ответом…
Шесть дней спустя Марианна, вся светящаяся счастьем, в муслиновом платье огненного цвета и шляпке из перьев такого же оттенка, появилась в ложе второго яруса театра «Комеди Франсез». Коррадо сопровождал её.
Без всяких украшений, кроме сверкавшего лаком удивительного китайского веера, Марианна во всем красном, так подходившем к золотистости ее кожи и блеску удлиненных глаз, была необычной и великолепной, как экзотический цветок. Все в ней казалось вызывающим, начиная от смело обнажающего грудь широкого декольте до запретного материала ее платья, шелковистого, воздушного контрабандного муслина, который Леруа оценил на вес золота и который резко контрастировал с плотным атласом и парчой других женщин, воздавая должное каждой линии тела Марианны. Но и Коррадо выглядел не менее прекрасно в зеленом с золотом сюртуке, который ярко выделял медный цвет кожи.
Язон, наблюдая за всей этой сценой, сжал зубы и откинулся на спинку кресла. Марианна выглядела прекрасной, но вдвойне очаровательной, потому что была счастлива… Счастлива, но не с ним. Язон оглядел свою ложу.
Пилар, еще больше похожая на испанку в черном кружевном платье, сидела впереди, рядом с князем, который, казалось, дремал, уткнувшись в галстук и опираясь обеими руками на неизменную трость. Кроме них в ложе расположились еще двое: женщина, уже в годах, и совсем пожилой мужчина. Женщина сохранила остатки былой красоты, которая должна была быть исключительной: в ее черных блестящих глазах еще горел огонь юности, и изгиб алых губ оставался решительным и чувственным. Она была одета в строгое, но богатое черное платье. У мужчины с редкими остатками рыжих волос на голове было одутловатое пунцовое лицо любителя выпить, но, несмотря на поникшие плечи, угадывалось, что у этого человека мощное телосложение и сила выше средней. Его облик невольно вызывал в памяти упорно не желающий падать пораженный молнией старый дуб.
Язон ещё раз взглянул на Пилар. Серьезное лицо, чеканный профиль. Слишком ревнивая, слишком примитивная… Не чета Марианне. Но о Марианне стоит забыть. Она не его жена, и он не имеет на неё ни каких прав. Может быть, раньше можно было бы попытать счастье с ней. Подумать только, она даже письмо написала, готовая выйти за него замуж! А он не успел прочитать. Теперь поздно, слишком поздно. Былое время не вернешь, как и сердце Марианны…
Пьесы в театре продолжалась. Тальма-Нерон обратился к Юнии:
«Прошу, подумайте и взвесьте сами,
Достоин выбор сей вас любящего князя,
Достоин чудных глаз, померкнувших в плену,
Достоин счастья, ожидающего вас…»
Язон не сдержал вздоха. Пьеса вдруг показалось скучной, а вся жизнь такой бесцветной. Море — вот истинная страсть. Оно не предаст и будет всегда рядом…
Чтобы навремя позабыть свои грустные думы, Язон огляделся.
Кроме Марианны, принцесса была единственной женщиной из присутствующих, посмевшей нарушить императорские указы. Ее декольтированное на грани благопристойности платье из белоснежного муслина словно только и предназначалось, чтобы намеренно обнажить действительно замечательное тело и выигрышно показать великолепное украшение из сверкающей голубизной бирюзы — последний подарок Наполеона Богоматери Безделушек, как называли ее в светских салонах.
Неподалеку от императорской ложи, как всегда в позолоте, князь Камбасерес дремал в своем кресле, погруженный в блаженство послеобеденного отдыха, в то время как рядом с ним министр финансов Годен, изящный и старомодный в современном костюме, но в парике с косичкой, похоже, находил в своей табакерке гораздо больше удовольствия, чем на сцене. Чуть дальше, в ложе главного интенданта армии, красавица графиня Дарю, в платье из синего, с разводами атласа сидела, задумавшись, рядом со своим кузеном, молодым аудитором Государственного Совета по имени Анри Бейль, чье широкое лицо избавляли от вульгарности великолепный лоб, живой, проницательный взгляд и рот с ироническими складками. Наконец, в просторной ложе против сцены маршал Бертье, князь Ваграмский, прилагал немалые усилия, чтобы уделить равное внимание своей жене, княгине Баварской, некрасивой, доброй и благодушной, и своей любовнице, порывистой, гораздо более полной, язвительной маркизе Висконти, старой связи, которая постоянно выводила из себя Наполеона. Большинство других зрителей составляли прибывшие в Париж на свадебные торжества иностранцы: австрийцы, русские, поляки, немцы, добрая половина которых, видимо, ничего не понимала в Расине. Среди них пальму первенства по красоте держала блондинка, графиня Потоцкая, самое свежее завоевание красавца Флао. Они вдвоем занимали скромную ложу, она — сияющая от радости, он — еще бледный после выздоровления, и не спускали друг с друга глаз.