Abyssus abyssum

- Потому что вы меня не спрашивали, ваша милость, - сладко улыбнувшись ответил Лисенок. Фигурки шахмат, которые он с собой принес, были грубо вытесаны из черного вулканического камня и грязно-белого дешевого мрамора. Никаких деталей мастер, изготовивший фигурки, придавать им не пожелал, и их даже можно было принять за странной формы каменные осколки. Но, взяв их в руки, поставив на доску, вы без труда могли разглядеть и пешек, и боевые башни, и слонов, и короля с королевой. Только кони были сделаны с большим тщанием - точеные белые и черные головки их и гибкие шеи были даже слегка отполированы.

Они начали играть, и Чезаре никак не мог понять, чем руководствуется Лисенок, делая ходы. Не он играл - кажется, шахматы играли за него. Как-то Нико Макиавелли сказал, что шахматы ничуть не похожи на настоящую жизнь, потому что фигуры каждой из армий не умеют переходить на сторону противника, не говоря уже о том, что в шахматной игре не место всевластному и капризному проказнику Случаю. Игра, которую затеял Лисенок, показалась Чезаре похожей на ту, о которой бы мечтал Нико.

- Кровь - великое дело, - Лисенок взял ладьей белую пешку. Слова словно сами произносились из него - кем-то другим, насмешливым и сильным, кому нет особенно дело до человеческой возни, но кто любит наблюдать. И играть в игры. - Текущая ли в жилах или текущая из жил. Кровь закипает, чуя сродтвенную кровь. Закипает даже во сне.

Чезаре слушал Лисенка и ему казалось, что фигуры на доске порой меняют положение самопроизвольно, без игроков, как им самим заблагорассудится, но он, как ни следил за ними, никак не мог заметить, когда это происходит. И он не заметил, как один из коней черных оказался в одиночестве, в окружении белых пешек и слона. Чезаре играл белыми, но какое-то щемящее, неприятное, мучительное чувство поглотило его, когда он смотрел на вражеского коня, выскочившего - или кинутого безжалостным игроком? - в самую гущу белых.

- Чтобы запомнить ускользающий сон, нужно положить под голову камень, а проснувшись, закусить уголок подушки и весь день избегать смотреть в окно, - произнес вдруг Лисенок и захохотал. Хохот его оторвался и взлетел вверх, раздробился на мириады осколков, которые вьюжистой каруселью закружились по комнате…

…Проснувшись, Чезаре увидел, что за окном едва засерел рассвет. Сам он очнулся с углом подушки, закушенным так крепко, что ему пришлось отплевываться от пуха. На грани сна и яви пронеслись странного вида горы, пальмы и люди с лисьими глазами. Но открылись глаза - и в памяти осталась только безбрежная океанская изумрудь, победная и сияющая, как долгая и чистая нота, взятая на рожке. Лисы… Лисенок…

Лисенок обнаружился во дворе. Он сидел под тополем и наигрывал на рожке, а у его скрещенных на восточный манер ног, как показалось Чезаре, был расстелен пестрый ковер, который вдруг оказался многим множеством причудливо переплетенных между собой живых змей. Они шевелились вроде бы и вразнобой, но все же так, что живой ковер чуть вздрагивал в ритме простенькой мелодии рожка, словно был единым организмом.

- Что угодно вашей милости? - оторван рожок от губ, а мелодия, кажется Чезаре, все еще слышится. И ковер у ног сидящего Лисенка вдруг рассыпается - это совсем не змеи, это просто набросанные ветром листочки и несколько изогнутых веток. И отчего вдруг оно казалось ковром - подобного древесного мусора после ветра, налетевшего ночью, стучавшего в окна и завывавшего в трубе, было немало вокруг.

- Как жаль… - Лисенок с улыбкой встал на ноги - одним движением, словно его подняли за шиворот, без единого усилия мускулов. - Зачем же разрушать такой прекрасный узор, ваша милость?

На его руках сидела змея - черно-серая гадюка толщиной с руку ребенка, с зубчатым узором вдоль хребтика. Ядовитая тварь, казалось, наслаждалась теплом рук юноши - щупающий черный раздвоенный язык ее время от времени дразняще скользил изо рта, касался его пальцев и убирался обратно, будто удостоверясь, что все обстоит благополучно.

- Ее пути скрыты от людских глаз, и каждая трещина ей знакома, - проговорил Лисенок. - Она может врачевать, может читать в душах - а может капать ядовитой слюной на лицо пытаемого, как делала одна из ее товарок с моим отцом.

- Кем же был твой отец, что удостоился подобной чести?

- Он взошел на костер еще до моего рождения, и костер его принес городу неисчислимые беды. Спросите любого во Фландрии, Бургундии, Моравии или германских княжествах - всяк расскажет историю о сожженном в городе поблизу серебряных копей колдуне, а также о том, как город во время его казни провалился в бездну, повинуясь его проклятию.* Но всяк расскажет по-своему - иные твердят, что колдун сделал очки настоятелю тамошнего монастыря, а тот обвинил его в чернокнижии, иные - что он оживил витражи собора, и на них стало видно, как Христос приносит в дар самому настоятелю ягненка, Иуда раздает всем греховные поцелуи, а пьяный Ной с сыновьями и невестками пляшет вкруг майского шеста.

- Иные, - продолжал Лисенок, - говорят, что он соблазнил какую-то графиню, а иные - что перепробовал всех дочерей городских старейшин. А иные твердят, что не одних дочерей, и сыновьям досталось. Воистину, под такими грудами лжи отыскать правду не так-то легко - да и стоит ли?

Чезаре слушал речь Лисенка, и журчание голоса его напоминало тихое потрескивание огня. А вот и огонь, и маленький пруд, на берегу которого горит костер, и диковинные деревья, высящиеся неправдоподобно гладкими шестами вокруг. И снова то же самое чувство безвозвратно позабытой, потерянной важной вещи охватило его, что и после сна про шахматного коня. Полно… полно… был ли это сон? Ведь ты, досточтимый слушатель, и сам знаешь, что бывают сны, которые не есть лишь снами, что люди, увидев один из таких, потом безотчетно тоскуют всю жизнь.

- Возможно, он не был бы столь уж не рад такому обилию ложных слухов о себе, - эти слова родились словно помимо сознания Чезаре, будто кто-то чужой вложил их в его уста.

- А возможно, он сам их породил, - отозвался Лисенок. - Ибо не желал оставлять следов.

Слова юноши отдались в сознании Чезаре. Не оставлять следов. Не оставлять, если хочешь скрыться. Спрятать правду под тоннами лжи, потакать этой лжи, залить ею правду, как заливают ворванью беснующееся море. И отправиться в этот Новый свет, о котором говорила Нативидад. Без страхов и без надежд, с одним лишь светлым осознанием неизбежности. Чтобы запомнить ускользающий сон. Чтобы узнать наконец, куда ведут те следы на песке.

***

Нати, выглянувшая мельком из окошка кухни, застыла на месте - под тополем, где сидел Лисенок и куда подошел Чезаре, сейчас стоял большое серо-серебристый волк, перед мордой которого поднялась на хвост пестрая зелено-черная змея. Обе твари, казалось, вели беседу, одинаково интересную для обоих: волк склонил набок лобастую голову и едва приоткрыл пасть, а змея (“или змей?” - подумала Нати) встала на хвост и чуть покачивалась, как стебель под ветром.

Но стоило Нати начать присматриваться, как словно что-то случилось с глазами. Или с сознанием. Потому что под тополем, как ни в чем не бывало, беседовали Лисенок и Чезаре. Когда Нати сморгнула, они оба, словно по команде, обернулись и посмотрели на дом. И Нати стало вдруг жутко, будто на нее глянули не живые существа, а призраки, обитающие в трещинах между мирами.

Комментарий к Глава 16, в которой говорится об отполированной стали и всем снятся сны

* - эти события изложены в фике “Витражи собора святой Барбары” https://ficbook.net/readfic/2615253

========== Глава 17, в которой по соломе бежит рыжий огонек и связываются концы ==========

…- А люди-то снова того… недовольны.

Если скажет так-то конюх садовнику - ничего не будет. И если садовник скажет потом кухарке, с которой он любезничает на кухне и которая оставляет ему лакомые куски - тоже ничего не будет. Отчего не сказать кухарке? Она при нынешних господах добрая стала, толстая, отъелась как доморослая кобылка. Госпожа ее жалует… да госпожа-то всех жалует. Вот свалилось на старого хозяина счастье - истинно ангел Господень.