Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 36 из 50



Настроение Гайдамакова было сумрачным, под стать погоде. Невеселые, тревожные вести привозили в Березовку ямщики. Слухи распространялись один страшнее другого, и если верить им, то в России приближалось что-то страшное, похожее на библейский конец света. В долгие зимние вечера отставной штабс-капитан любил посумерничать с ночлежными ямщиками, стараясь разобраться в правдивости «расейских» новостей. Однако в последнее время и почтовые, и купеческие подводы почти перестали останавливаться на ночь в Березовке. Наскоро перекусив в трактире, ямщики, не считаясь с усталостью лошадей, во всю мочь гнали к китайской границе и с такой же торопливостью возвращались обратно.

Задумчиво постояв у окна, Гайдамаков потянул было за штору, но внимание его привлекли две легкие добротные кошевы, устало въехавшие на постоялый двор. По тому, что ямщики не стали распрягать лошадей, а лишь, ослабив подпруги, надели им торбы с овсом, Гайдамаков догадался, что и на этот раз постоялые комнаты в его доме останутся пустыми. Заглядевшись на породистых лошадей, он вдруг окликнул работника:

— Серапион!.. Подойди на минутку.

Глухов оставил затопленный камин и подошел к хозяину.

— Узнаешь?… — не отрывая взгляда от лошадей, спросил Гайдамаков.

— По-моему, кухтеринские, из Томска, — ответил Серапион и удивился: — Куда в такую непогодь торопятся?…

— Похоже, на Восток, к Китаю путь держат…

В кабинет неслышно вошла Елизавета Казимировна. Зябко поведя плечами, она прижалась к мужу и тоже с любопытством стала смотреть, как из саней, неловко путаясь в длиннополых тулупах, выбираются седоки. Затем удивленно изогнула будто нарисованные, четкие брови и проговорила:

— Смотри, Петя, в каждой подводе по уряднику с ружьями. Золото в Китай везут, что ли?…

Гайдамаков промолчал, как будто не слышал вопроса. Легонько отстранив от себя жену и поцеловав ее в висок, заторопился встречать неожиданных гостей. Глухов пошел следом за хозяином. Когда они по широкой, устланной ковровой дорожкой, лестнице спустились со второго этажа в трактирный зал, проворный Цыган уже помогал вошедшим снимать тулупы. Завидев трактирщика, один из приехавших низко поклонился и, потирая озябшие руки, проговорил:

— Петру-свет-Григорьевичу наше купеческое…

— Здравствуй, Егорушка. Здравствуйте, желанные гости, — приветливо склонил голову Гайдамаков. — Чего лошадей не выпрягаете? Иль так спешите, что и пурга-буран, на ночь глядя, не пугает?…

Егорушка подышал в посиневшие ладони, быстро-быстро потер их друг о дружку и ответил уклончиво:

— Времена, Петр Григорьевич, дремать не позволяют.

— Барыши спешите хозяину заработать?



— Нынешние барыши — одни шиши. Того и гляди нагишом останешься, — опять слукавил Егорушка. Хитрые у купца Кухтерина были приказчики, никогда открыто правды не говорили.

Урядники, впустив облако морозного пара, внесли в трактир небольшой окованный железом сундук и поставили его возле широкого обеденного стола, за которым обычно трапезничали ночлежники. Гайдамаков чуть скосил глаза на Цыгана. Тот, понимая хозяина без слов, живо выставил на буфетную стойку зеленоватые бутылки и закуску. Однако гости наотрез отказались от водки, чего раньше никогда не случалось в зимнюю пору. Наскоро перекусив, они, дожидаясь, пока лошади дожуют засыпанный в торбы овес, выкурили по папиросе и стали собираться в дальнейший путь. Когда урядники, забрав окованный сундук, вышли из трактира, Егорушка, плотнее запахивая на груди тулуп, поинтересовался:

— Дорога-то ныне, Петр Григорьевич, хороша ли через озеро?

— Бог миловал, лед надежный.

Сидевший тут Серапион только было открыл рот, чтобы предупредить Егорушку, что у острова уже открылась майна, но хозяин так резанул его взглядом, что он чуть не поперхнулся и промолчал.

Егорушка поблагодарил за хлеб-соль и, откланявшись, вышел из трактира в темноту совсем уже завечеревшего подворья. Гайдамаков только кивнул Цыгану, и они, быстро накинув полушубки, оба вышли из трактира.

Развернувшись на трактирном дворе, подводы спустились по переметенной дороге к озеру и исчезли в снежном месиве. Серапион, мучимый совестью, что не сказал приказчику о подстерегающей подводы опасности у острова, вышел на улицу. Поеживаясь под стареньким полушубком, подошел к воротам и удивленно увидел, что наперерез подводам в метельную мглу нырнули двое сгорбленных лыжников. Ни хозяина, ни Цыгана во дворе не было. Возвращаясь в дом, Серапион обратил внимание, что со стены в прихожей исчез хозяйский винчестер…

Дальнейшее уже было известно Антону Бирюкову из различных источников, но он не прерывал старика Глухова, стараясь уловить в его «исповеди» еще неизвестные штрихи и уточнения, касающиеся всей этой запутанной и давней истории с кухтеринскими бриллиантами. И Глухов, видя, что его слушают внимательно, говорил почти не умолкая.

Оказывается, утопив подводы в полынье, Гайдамаков и Цыган, не дожидаясь лета, отыскали под водой сундук с драгоценностями, а попутно прихватили несколько ящиков с посудой. Вторая половина семнадцатого года стала еще тревожней, чем первая — приближалась революция, и грабителям не терпелось поскорее обратить товар в деньги. Из-за такой спешки и попался Цыган на Новониколаевском базаре с кухтеринской вазой. Внезапная смерть Гайдамакова спасла от суда Цыгана, но следствие прекращено не было. Лишь после революции оборвались все следственные нити. Загудела, заколобродила колчаковщина по Сибири, и в эту пору вновь объявился в Березовке следователь — зять ограбленного купца…

Дальнейшего Серапион Глухов уже не знал. Не успев укрыться от мобилизации, он оказался в колчаковской армии. Бесславно кончила свое существование эта сумасбродная армия, и конец Серапиона оказался бесславным. В двадцать втором году заявился он домой с тифозной горячкой. Перед смертью успел рассказать восьмилетнему сыну кухтеринскую историю. А в самый последний день заявил, что в смерти Гайдамакова повинен и он, Серапион Глухов. Предполагал, что молодая Елизавета Казимировна в сговоре с Цыганом отравила своего мужа мышьяком, а этот мышьяк по просьбе хозяйки привез от уездного фельдшера Серапион. И еще одну тайну передал бывший работник Гайдамаковых сыну: будто бы спрятала Елизавета Казимировна награбленные драгоценности так, что даже Цыган, доставший их из озера и после смерти Гайдамакова женившийся сразу же на молодой вдове, не может их отыскать. Как последнее завещание, были слова Серапиона, сказанные сыну: «Бойся, Ванюша, Цыгана и Елизавету Казимировну. Не перечь им, страшные это люди». Словно жуткую сказку, слушал Ванюшка Глухов рассказ умирающего отца, не предполагая, что впоследствии судьба сведет его самого с Цыганом.

Первый раз Цыган заявился в Березовку тайком в начале тридцать восьмого года. Назвавшись старым другом отца, долго выпытывал у Ивана Глухова, не рассказал ли чего ему перед смертью Серапион о кухтеринских драгоценностях. Иван, став уже взрослым, дал себе зарок молчать. Тогда Цыган осторожно намекнул, что Советская власть сейчас арестовывает родственников всех rex, кто был заодно с Колчаком, и предложил Ивану, чтобы избежать ареста за отца-колчаковца, скрыться в кержацком «ските», запрятанном в таежной глуши, километров за пятьдесят от Березовки. И тут Иван Глухов сделал роковую ошибку — вспомнив предсмертные слова отца, не стал перечить и ушел с Цыганом.

«Скит» оказался самым что ни на есть разбойничьим пристанищем. Жили в нем полтора десятка уже состарившихся отъявленных головорезов, преступления которых перед Советской властью были настолько велики, что ни о каком помиловании говорить не приходилось. В первый же вечер сообщили Ивану, что среди этих людей, которых и людьми-то противно было называть, когда-то обитал его отец и что теперь Ивану отсюда выхода нет.

Цыган боялся рассекретить свое логово. Даже в тайгу на охоту разрешалось уходить не меньше как втроем, в расчете, что если двое, сговорившись, надумают покинуть «скит», то третий их пристрелит. Только Цыган и его семнадцатилетний сын от Гайдамачихи Виктор могли уходить и возвращаться, когда заблагорассудится. В одну из таких отлучек принесли они весть — Гитлер напал на Советский Союз и дуром прет к Москве. Вскоре народу в «ските» прибавилось — забрели неизвестно откуда заблудшие дезертиры, пятеро изголодавшихся, еле живых мужиков.