Страница 9 из 11
Сборник открывает статья Н. Черепениной (Центральный государственный архив Санкт-Петербурга), посвященная демографической ситуации и состоянию здравоохранения в Ленинграде перед войной. Население города на 1 января 1941 г. насчитывало примерно 2 млн 992 тыс. человек. Доля мужчин была несколько снижена, поскольку большое количество мужчин уже были призваны в армию. Крайне высокой (45,8%) была доля лиц, находившихся на иждивении других членов семьи, в том числе детей; с началом блокады это дополнительно усложнит положение в городе. В 1939–1940 гг. уже наблюдалось снижение рождаемости и повышение смертности, включая детскую, – из-за призыва мужчин в армию, холодной зимы, перебоев с поставками топлива и т.д. К 1941 г. положение выправилось, но оставалось весьма неустойчивым. Планы эвакуации, разработанные в начале 1930-х годов, устарели. Система здравоохранения, по оценке автора, «была хорошо подготовлена к войне – но никто не ожидал, что Ленинград на долгое время окажется в осаде, и к этому город подготовлен не был» (1, с. 26).
В следующей своей статье Черепенина рассматривает вопрос о количестве жертв блокады. Источниковая база по данному вопросу по-прежнему остается неполной, эту проблему, вопреки ожиданиям многих ученых, не решило даже рассекречивание архивов. Источниковедческое исследование документов времен войны также еще не проводилось, что дополнительно осложняет ситуацию. По данным автора, смертность в Ленинграде начала расти уже в июле 1941 г., превысив в одном этом месяце показатели за всё первое полугодие, но голод стал ее главной причиной лишь в ноябре, когда в городе умерло свыше 11 тыс. человек. В декабре было зарегистрировано уже почти 54 тыс. смертей. Пик голода пришелся на январь – начало февраля 1942 г.: в январе погибло примерно 127 тыс. человек, в феврале – 123 тыс.; большинство погибших составляли взрослые мужчины. С конца февраля смертность пошла на спад, но оставалась тем не менее довольно высокой вплоть до окончания блокады. Всего в 1942 г. умерло около 520 тыс. человек. Мужчин и женщин в числе погибших было примерно поровну, но доля мужчин в населении города была существенно меньше половины; это означает, что смертность среди них была гораздо выше, чем среди женщин. В том же году еще 800 тыс. человек были эвакуированы; вместе с ранеными красноармейцами и беженцами из других городов, оказавшимися в Ленинграде, число эвакуированных перевалило за 1 млн. На 1 января 1944 г. в городе проживало всего 557 760 человек. В 1944 г. население снова стало расти (в том числе за счет вернувшихся из эвакуации), превысив 1 млн жителей к 1 июля 1945 г.; в этот же период смертность вернулась к довоенному уровню.
Наибольшее число ленинградцев были эвакуированы в Вологодскую и Ярославскую области; их положение описывает в своей статье М.И. Фролов (Ленинградский государственный университет им. А.С. Пушкина). Согласно его оценкам, местные власти в целом довольно успешно справились с размещением эвакуированных и обеспечением их необходимой медицинской помощью, несмотря на крайне ограниченные ресурсы обоих регионов. Тем не менее смертность среди эвакуированных была довольно высокой, как в пути, так и по прибытии к новому месту проживания, поскольку многие из них к моменту отъезда из Ленинграда находились уже в крайней степени истощения. Меры, принятые вологодскими и ярославскими властями и медицинским персоналом, позволили лишь уменьшить количество жертв.
Статья А.Р. Дзенискевича посвящена деятельности ленинградских медицинских институтов во время войны. Несмотря на экстремальные условия блокады, ученые-медики проделали огромную работу по организации необходимой помощи раненым солдатам и гражданскому населению Ленинграда, а также по изучению влияния голода на здоровье. Эта работа продолжалась и после снятия блокады, но довольно быстро была свернута – отчасти по политическим причинам, отчасти из-за того, что восстановление нормальной жизни в городе поставило перед учеными новые задачи. Как результат, долгосрочные последствия блокады для здоровья ленинградцев остались по большей части неизученными.
Биологические и психосоматические аспекты жизнедеятельности и выживания в условиях голода рассматриваются в статье С.В. Магаевой (НИИ общей патологии и патофизиологии РАМН, Москва). Автор сама пережила блокаду, в 1941 г. ей было 10 лет. Она отмечает, что к числу основных причин истощения помимо голода относились также холод и перманентный стресс, связанный с постоянной опасностью для жизни. При этом сохранившиеся материалы, оставленные врачами во время блокады, показывают, что одинаково тяжелые условия переживались разными людьми по-разному и приводили к различным результатам. Сопротивляемость организма определялась несколькими факторами, включая генетически предопределенную устойчивость или уязвимость к недоеданию, психологическую устойчивость и волю к жизни, а также физиологические резервные механизмы, природа которых остается неясной.
В. Чирский (Военно-медицинская академия, Санкт-Петербург) в своей статье описывает деятельность ленинградских патологоанатомов в период блокады. На первый взгляд, отмечает автор, их работа в условиях осажденного города, умирающего от истощения, может показаться излишней, но в действительности патологоанатомы внесли довольно существенный вклад в изучение особенностей дистрофии и сопутствующих заболеваний. Результаты их наблюдений позволили также скорректировать методы лечения и в конечном счете снизить уровень смертности.
В статье И. Козлова и А. Самсоновой (Национальный государственный университет физической культуры, спорта и здоровья имени П.Ф. Лесгафта, Санкт-Петербург) сравниваются показатели физического развития детей, переживших блокаду Ленинграда, и московских детей, обследовавшихся в 1930-е годы. Тему продолжает статья Л. Хорошининой (Санкт-Петербургская медицинская академия последипломного образования) об отложенных последствиях длительного голода для ленинградцев, переживших блокаду в детстве. Статья написана по материалам патологоанатомической экспертизы тел пациентов, умерших в Санкт-Петербургском госпитале для ветеранов войн в 1989–2000 гг.
Завершает сборник статья Б. Белозерова (Санкт-Петербургский университет МВД России), посвященная преступности в блокадном Ленинграде. К наиболее частым видам преступлений относились хищения продовольствия и продовольственных карточек, использование карточек умерших родственников и т.п., но наибольшую опасность представляли вооруженные банды, промышлявшие грабежами, а также убийствами с целью завладеть карточками жертв. Борьба с бандитизмом осложнялась тем, что сотрудники милиции сами находились на грани истощения. Зимой 1941–1942 гг. отмечались случаи людоедства; пик пришелся на февраль 1942 г., когда по обвинению в каннибализме только за первую половину месяца были арестованы 494 человека – больше, чем за весь январь. Всего же с 1 июля 1941 по 1 июля 1943 г. военные суды рассмотрели дела 15 193 человек по обвинению в различных преступлениях, 2093 человека были приговорены к расстрелу. Подавляющее большинство ленинградцев, таким образом, удержались от противоправных действий даже в экстремальных условиях блокады.
Стивен Мэддокс (Канизийский колледж, Буффало, США) в статье «Эти памятники должны быть сохранены!» (2) описывает усилия ленинградских деятелей культуры по защите городских памятников от разрушения в блокадные месяцы в общем контексте исторической политики сталинского руководства 1930–1940-х годов. Движение в защиту памятников истории и культуры зародилось в России задолго до Второй мировой войны; в Петербурге – Петрограде – Ленинграде его позиции были особенно сильными. С начала 1930-х годов ценность памятников, причем не только связанных с революционными событиями, но и памятников царской эпохи, была признана сталинским руководством, что обеспечило их защитникам необходимую правовую и идеологическую базу. В условиях начавшейся войны с Германией усилия по сохранению исторических ценностей принимались по всей стране, включая как эвакуацию музеев на восток, так и защиту монументов и исторических зданий от повреждения в ходе боевых действий. Ленинград на общем фоне выделяется, с одной стороны, особенно большим количеством памятников, нуждавшихся в защите, с другой стороны – тем, что он не был оккупирован, но при этом на протяжении двух с половиной лет находился в зоне боевых действий. Это дало возможность ленинградским архитекторам, художникам, музейным работникам и др. обеспечить защиту городских памятников в максимальном объеме, но одновременно предопределило беспрецедентный масштаб стоявших перед ними задач, выполнять которые к тому же приходилось в нечеловеческих условиях блокады.