Страница 86 из 98
— Ой-еченьки.
— Тише, прошу вас! Зла я не сделаю! Елизар где? Дворник?
— По… помер…
— Во флигеле кто живет?
— Никто не живет… но у нее, у самой-то, риварверт под подушкой.
— Не хотите вы понять меня! Не собираюсь я разбойничать… сама от разбойника спасаюсь. Через ворота я не могу выйти, там караулят. Помогите мне…
— Ой, господи, да как?
— Приставим лестницу в саду к стене…
— Грех, поди, на душу возьму?
— А каково вам будет, если меня убьют?
— Да за что вас убивать, если вы не… это самое?
— А теперь разве все только виновных убивают?
Кухарка вздохнула.
— Вы из бедной семьи… трудящаяся женщина… и не знаете, как без вины убивают?
— Ой! Знать-то я поняла! — всплеснула она руками.
Находясь целыми днями в Перевале, Мария сняла квартиру в привокзальном районе, в избушке у Нюры Песельницы. Домишко построен был на деревенский лад: сени отделяли кухню от горницы.
Хозяйка работала в кустарной гранильной мастерской. Родных у нее никого не было, кроме старухи тетки, которая жила в богадельне.
Мария относилась к ней ласково, уважительно. Жили они дружно.
«Домой, домой! Вот денек выдался! — и Мария поспешно шла по затихшим ночным улицам… — Нет, что за невезение! — подумала она, увидев сквозь щели ставня свет в своем окне. — Обыск, что ли?!»
Постояла у окна, послушала… тихо! Не брякнув щеколдой, тихонько вошла во двор. Нюра еще не спала, — сидела в кухне у стола, подперев руками голову. Как будто никого чужих нет!
Мария вошла в кухню.
— Нюра! Здравствуй! Кто у меня там?
Серое плоское лицо хозяйки похорошело от доброй, радостной и грустной улыбки.
— Здравствуешь, Ольга Назаровна! К тебе гостенька добрым ветром занесло.
— Кого?
— А кого сердцу надобно? Муж твой.
— Нет, Нюра… не шути! Как он назвался?
— Прапорщик, говорит, Луговой… муж Ольги Назаровны.
— С кем он пришел? В чем он одет?
— Один… в пальте… Такой большой мужчина, глазастый…
— Нет, нет, нет, — твердила Мария, решительно направляясь в горницу, — конечно, не он! Я и огорчаться не буду, ведь я знаю, что ему нельзя быть… Нет, нет, глупо надеяться…
Она вошла.
— Сережа!
И распахнула объятия.
Погасли огни во всех ближних домишках. Нюра заснула. Погас огонь и в маленькой горенке.
— Нет, нет! Я здорова! Бодра! — отвечала с прежним счастливым смехом Мария на расспросы мужа. — Ну расскажи, как ты жил, Сережа, все расскажи!
— Прежде ты, моя Маруся! Золотое ты мое солнышко…
— Нет, уже не золотое, — со счастливым смехом шептала Мария, ласкаясь к мужу, — твое солнышко перекрасилось, стало чернявое… Теперь уж я — черна ноченька!
— Дня не было, чтобы не думал о тебе…
— А я о тебе!
— Ты сюда приехал на работу? — спрашивала Мария, положив голову мужу на грудь. — Давай рассказывай…
— Яков меня в Лысогорск направляет.
— В Лысогорск… Хорошее там тебе осталось наследство! Знаешь, кто там работал? Твой тезка… Лука.
— Работал? Как ты странно сказала… А теперь?
— Его расстреляли, Сережа… Но организация жива. Вот было восстание мобилизованных… большое!
— Если там хорошо поставлена работа, зачем мне ехать?
— Яков рассказывал тебе о наших делах?
— Рассказал. В общих чертах… Нам помешали сегодня… Ты, оказывается, член бюро?
— Да… потому и разъезжаю все…
— Какие новости привезла ты с конференции? — расспрашивал Сергей. — О чем говорили?
— О подготовке восстания, конечно…
И жена с увлечением начала ему рассказывать о партизанских отрядах на Южном Урале, о работе среди мобилизованных, о технике, о том, как создаются запасы оружия.
— Народ кипит! Знаешь, сколько в одной нашей губернии замучено и расстреляно? По неполным сведениям, не меньше двадцати двух тысяч человек. Заводы разрушают, увозят оборудование. Этот стервятник Колчак больше трех миллионов пудов одного золота выкачал из Урала и Сибири… роздал своим иностранным хозяевам. Не говоря уж о продуктах, пушнине. Раздает направо и налево концессии. Рвут нашу землю на части!
Разговор пошел о жизни в Перевале.
— Слышал, здесь свое «правительство» было? — Мария сердито рассмеялась: — Скоморохи!.. Смешно и противно: даже закон был издан о… флаге Урала!
— О государственном флаге?
— Сказать «государственный» все же не посмели, написали «отличительный знак»… Шуты!.. Охлопков был министром горных дел, Полищук — управделами совета министров…
— Теперь «правитель» им прищемил хвосты?
— Как сказать?.. Охлопков наверху — он «уполномоченный» верховного правителя. Его помощник, полковник Стефанский — страшная дрянь, мерзавец, связан с контрразведкой… Ты знал, Сережа, соседа Ярковых, Степку Ерохина? Знал? Да? Представь, это теперь страшное имя в Перевале! Подобрал себе полсотни головорезов… Это как бы филиал контрразведки… Да, я ведь Колчака видела!.. Приезжал сюда…
— Расскажи…
— На стервятника походит… горбоносый… с такими вот большими глазами, застывший какой-то… мрачный… Рассказывают, что говорит «красиво и литературно»… Но хватит о них! Об Андрее расскажи, как он живет.
— Не знаю, Маруся. Виделся я с ним перед отъездом, указания получил… тебе он шлет привет!.. Он готовит восьмой съезд партии… Мне он показался нездоровым… а может, просто устал, — он только что с Украины вернулся и всю дорогу работал в поезде.
Чекарев не подозревал, что его встреча с Андреем была последней. В то время, пока Сергей пробирался через линию фронта, Яков Михайлович Свердлов, первый председатель ВЦИК, сподвижник Ленина, боролся со смертельной болезнью, доживал последние дни.
— Илья не знаешь где? — спросила Мария.
— Илья пропал без вести после первого же боя… Я надеялся вместе с Ириной, что он здесь, в тылу… Сейчас начинаю побаиваться: ладно ли с ним? Может, в тюрьме, а может…
Сергей глубоко вздохнул.
— Маруся! Даже подумать страшно, если… Он должен жить! Но он такой стал слабый, худой… Нет, я боюсь, боюсь за него!
— Роман как?
— Роман? Комиссар полка!
— Ну?!
— Да… А как его семья, Маруся? Ерохин не сцапал? Живы?
— О, еще как! Анфиса и все они в Лысогорске. Анфиса и ее отец — полезные в подполье люди… бесстрашные!.. А правда, Сережа, что Данило Хромцов убит?
— Правда, Маруся…
В щели ставней виднелись уже полоски белого дня. Нюра проснулась в своей кухне, а муж и жена все еще говорили…
Убедившись, что незнакомка осталась у Бариновой, Солодковский поехал домой к дяде.
Дом Охлопковых был весь освещен, Вадим с досадой вспомнил, что сегодня именины тетки. «Придется расстаться с одной из польских вещичек!» — он имел в виду драгоценные безделушки из разнесенной снарядом ювелирной лавки.
Вадим Солодковский жил теперь опять в своей прежней комнате, а Августа с маленькой Кирой — в своей. Только Люси и не хватало, а то бы вся семья была в сборе. Дядя не пускает на глаза зятя, а Люся неожиданно проявила характер — не приходит. Вероятно, и поздравление матери прислала с посыльным.
Судя по удрученному лицу тетки, так это и было, Вадим знал, сколько надежд возлагала именинница на этот день: «Люся придет, и они с папой помирятся!» Тетка с трудом скрывала свое разочарование и горе под неестественной улыбкой.
Общество собралось большое. Самая верхушка была здесь. Охлопков как-то пресыщенно поглядывал кругом и разговором удостаивал немногих.
Вадим послонялся по комнатам, представился кому следует, почтительно поговорил с пожилыми дамами и остановился в дверях гостиной, где собралась молодежь, прислушиваясь к негромкому говору и смеху.
«Ого! Катюшка голову Стефанскому пытается завертеть! Дурочка!»
Катя Албычева, в золотистом под цвет волос крепдешиновом платье, выделялась из всех барышень. Дерзкая, быстрая, она глядела на Стефанского с почти неприличной настойчивостью. Вертелась на месте: то ножку выставит, то оборку одернет, то тряхнет головой, отбросит локоны. Кивком подозвала к себе Солодковского: