Страница 20 из 26
— Все хорошо, — бросила Ярогнева, протягивая ему флягу с водой.
— Ты не спала? — спросил Куница, приняв флягу и сев рядом с ней.
— Недавно проснулась, — девушка отвернулась.
— Ты обещала рассказать, что я забыл, — проговорил скиф. — Начинай сначала.
Ярогнева нахмурилась, глянув на спящих волков. Кто-то из них храпел, кто-то — громко сопел. Вряд ли бы их услышали.
— Ты пришел меня убивать, — начала она, вспоминая первую встречу лицом к лицу. — И почему-то не захотел этого делать. Я попыталась тебя поколотить, покусала, а потом ты врезал мне в живот и оставил в коридоре.
— Это ты сделала? — Куница распахнул куртку и показал укушенное ею плечо с огромным фиолетовым синяком.
— Да, и за палец тоже я укусила, прости, — Ярогнева фыркнула со смеху. — Заметь: ты вломился ко мне в покои, навис надо мной с ножом, и был похож на насильника.
Куница засмеялся, отвернувшись, и стал завязывать шнуровку на куртке, проговорив:
— Так значит, ты воин, себя в обиду не дашь.
— Уж больно умирать не хочется, — протянула она, отвернувшись. — Я открыла тебе часть прошлого, начнешь учить вашему языку?
Ярогнева несмело глянула на лицо Куницы. Он улыбался, глядя на нее, янтарный взгляд стал пронзительным, внимательным настолько, что казалось, будто он смотрит в самую душу. Девушка выдохнула, завороженно глядя в его восхитительно красивые глаза. Янтарь, солнечный свет, раскаленное золото, пустошь и почему-то огонь. Все это было в его глазах, и от Куницы нельзя было оторваться. Утреннее солнце играло лучами в его волосах: отчасти рыжих, отчасти — темных, как и у остальных скифов.
Куница глянул на нее внимательно, и проговорил фразу на своем языке, грубо звучащую, но вместе с тем — какую-то чарующе интересную, как и все новое. Ярогнева непонимающе вскинула бровь и попросила повторить. Куница повторил по словам, а затем — по слогам, и перевел:
— Это значит «Ты кусаешься больно, как бешенная собака, больше так не делай».
— Что, правда? — фыркнула Ярогнева.
— Нет, — вожак хохотнул и поманил ее пальцем. — Иди сюда, я скажу на ухо.
Яра почувствовала, что к лицу приливает жар. Она подвинулась к Кунице ближе, чувствуя, что руки и ноги налились слабостью. Скиф приблизился и проговорил ей на ухо:
— Это значит, что у тебя от золы лицо чумазое и черное, — он добавил рычащим тоном, заставившим задрожать всем телом и густо побагроветь: — а будь ты моя, как раньше, не пришлось бы мараться на охоте.
— Ты так говоришь, потому что волчиц в стае не осталось, — фыркнула Ярогнева. — Я была твоя раньше, потому что ты меня любил.
— Так ты мне и сейчас мила, — Куница перехватил ее руку и не дал отстраниться. — Будь моя, и тебе не доведется охотиться, не доведется себя кормить. Я о тебе позабочусь, и о наших волчатах, когда они появятся. Это по законам стаи: волчица не может быть без волка.
— Волчица может быть без волка, и я тому живое доказательство, — девушка попыталась подняться, но Куница продолжал держать. — Ты это понимал в прошлом. Если бы ты только вспомнил…
— Я вспомню, и тогда ты будешь моей, так почему не быть моей сейчас? — спросил скиф. — Ты без меня волком воешь, так не мучай себя. Или я у брата твоего руку твою попрошу.
— Куница, я все уже давно сказала, — Ярогнева нахмурилась.
— Не скалься на вожака, — Куница отпустил ее, неохотно и нахмурившись.
— Когда я оскалюсь, ты пожалеешь, что вообще меня разозлил, — она поднялась. — Я ни вожака, ни князя, ни черта лысого не боюсь после того, что видела. И волк мне не нужен, сама себе волк.
Куница поднялся следом и схватил ее за руку, дернув на себя. Почему-то показалось ему, что если сейчас Ауруса уйдет, то не вернется, скорее всего. Почему-то ему показалось, что после таких слов она точно уйдет, и навсегда. И почему-то ему показалось, что Ауруса ему нужна. Что без нее, если уйдет, более не будет ему ни успокоения, ни радости, ни счастья.
— Ну, что? Что тебе еще? Мне коня седлать пора, — проговорила она. — Буди их и пусть тоже собираются.
— Хватит наказывать меня за то, что не люблю тебя так, как хочешь, — рыкнул Куница, схватив ее крепче. — А если хотела уйти — не надо было меня у Ареса отмаливать, или надо было позаботиться о том, чтобы никто не сказал мне, что была моя. Люблю, как умею, так что хватит носом крутить.
— Это я тебя люблю, а ты не любишь меня вовсе, — Ауруса отвернулась.
Он осторожно повернул ее к себе лицом, взяв за дрожащий подбородок. Что-то было в Аурусе особенно красивое. Что-то в ней было такое, что не позволяло быть волком, волчицей, диким зверем или кем-то другим. Ауруса была… Аурусой. Или… возможно, было что-то еще? Куница посмотрел в блекло-зеленые глаза, уставился прямо в них, и смотрел-смотрел-смотрел. Было в ней что-то… что-то, что называлось иначе. Когда-то это называлось совсем по-другому, и слово это вертелось на языке, не давало ни подумать, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Вокруг них спали волки, часть его стаи. А сам он держал в руках что-то, что этой стае не принадлежало, и звалось оно…
— Я… — проговорил Куница, пытаясь вспомнить, как это называлось. Лицо Аурусы изменилось: из ее рта полилась кровь, она стала задыхаться и позади нее появился не лес, а грязная лужа, испачкавшая белые волосы гнилой водой и вонью. Но лишь на миг. — Я начинаю вспоминать что-то.
Девушка выдохнула, и в их беседе повисла тишина. Ауруса смотрела на него внимательно и, застыв от удивления. Ее губы приоткрылись, и она уже хотела что-то сказать, но волки начали просыпаться, и девушка отпрянула. Тепло и приближающиеся воспоминания отпрянули вместе с ней, и Куница нахмурился.
Действительно: пора было седлать коней и возвращаться. Но Кунице почему-то казалось, что этот лес значил что-то для него, и что происходило тут что-то особенное. И что Ауруса была в этом замешана. Он хотел верить в это, хотел вспомнить и понять, как же так ему полюбилась Ауруса, что он никак не мог отвязаться от нее, что думал о ней, когда не стоило думать.
— Я вспомню все, — проговорил он, поворачиваясь к Аурусе, что затихла, седлая своего коня. И не нашел ее, лишь примятая трава выровнялась, указывая на то, что была она рядом еще миг назад. — Ауруса?
До волков донесся шум и улюлюканье, и Куница напрягся, схватившись за ножи. Только не степняки, нашедшие их каким-то образом. Только не они. Куница посмотрел на товарищей, что заволновались, но приготовились к смертному бою, когда в воздухе что-то просвистело, и неподалеку раздался шум и крики. Но почему-то до них добегали одни лишь лошади, и Куница понял, почему так, только когда поднял взгляд вверх, и увидел, что Ауруса сидит на дереве, сжимая его ствол бедрами, и паля из лука по всадникам.
Куница приказал волкам разделиться: одни перехватывали испуганных коней, а другие — добивали и убивали степняков, которым так не повезло на свою глупость нарваться на стаю. Ауруса спрыгнула рядом с вожаком, и выпрямилась, вовсе не замечая того, как он уставился на нее. Куница был тому рад — до того завороженно смотрел на нее, что не хотелось показывать этого. Уж было что-то в Аурусе дикое, опасное и злое, и Куница понятия не имел: бояться того, или нырнуть в этот омут с головой.
========== Глава 14. Волк и волчица ==========
— Что Яра? — угрюмо пророкотал Лютобор, когда они вернулись с охоты. — Не обижали ее?
— Сама она, кого захочет, обидит, — ответил Куница, бросив взгляд в сторону Аурусы, присоединившейся к женщинам. Он решил не говорить Лютобору о стычке со степняками — меньше знает, меньше ворчит. — Отдашь ее за меня, боярин?
Боярин загоготал, хлопнув его по плечу могучей лапищей, да так, что Куницу чуть не сбил с ног. И что тут было смешного? Скиф не понимал, какого черта гогочет этот здоровый, подобный медведю, русич, когда он поступил по его традициям, попросив руки младшей сестры.
— А чего же сам того не сделаешь, волк? — фыркнул Лютобор, глядя на него сверху вниз. — У меня ее рук нет, я ими не заведую.