Страница 19 из 26
Ночью охотиться было бесполезно, да и традиция сложилась уже: наутро возвращаться с охоты, а не среди глухой ночи. Свои изменения вносило присутствие Аурусы. При ней все вольные разговоры увядали, стоило только их начать: все же она была вчерашней чужачкой, так еще и девицей. Но оказалось, что слушать их разговоры Ауруса не слишком-то хотела. Едва они затеяли вторую попытку начать говорить, как раньше, до нее, девушка поднялась и, буркнув на вопросительные взгляды, что хочет умыться, направилась к журчащему неподалеку ручейку. И только ее и видели: растворилась в темноте так быстро, что Куница и сказать ничего не успел.
Он слушал вполуха: в голове снова закрутились странные картинки. Свет от костра мелькнул, и Куница оказался на том же месте, но перед ним сидела Ауруса и свежевала зайца. В один момент нож соскользнул по ее белому пальчику, и на нем заалела капля крови. Во рту появился металлический, солоноватый вкус. А затем все оборвалось. Он вновь сидел у костра с другими волками. Аурусы не было.
— Что-то долго ее нет, — проговорил Лис.
Куница, ни слова не говоря, поднялся и пошел в ту сторону, в которую ушла Ауруса. Волки притихли, а затем возобновили свои разговоры. Он шел вперед, даже не шел, а крался. Что-то подсказывало ему, что стоит вести себя тише. Не то, чтобы Кунице хотелось застать Аурусу врасплох за тем, чем она занималась. Просто что-то ему подсказало, что слабый свет, виднеющийся вдалеке, между стволами деревьев, не к добру. И то, что Ауруса там — тоже не к добру.
Притаившись за толстым стволом дуба, Куница услышал голос. И это была не Ауруса. В бледном свете возвышалась фигура женщины, одетой совсем не для прогулки по лесу: на ней было тонкое платье, не под такой холод, и много тяжелых украшений, сверкающих самоцветами. Женщина стояла, и из ее руки бил свет, в то время как Ауруса сидела на поваленном стволе дерева.
— Ты не стала соглашаться? — спросила женщина с недоумением. — Почему? Он же… сам к тебе пришел, Куница твой.
— Не любит он меня, — хмуро проговорила Ауруса. — Нет того, что было между нами раньше. Да и не по-людски это.
— Не по-людски?! Ты без него волком воешь, а говоришь, что не по-людски это? Ты ведь хочешь…
— Не в желаниях дело, — она поднялась с бревна. — Я ему не мила, как раньше. Не хочу себя ему на шею повесить. Может, никогда мила не была.
— И ради этого ты…
Все перед глазами у Куницы померкло, и он увидел яблоко, поднесенное к его губам. Руки стало давить, как будто веревками стянуты, плечо — болеть и ныть. На нем Куница еще раньше обнаружил синяк от хорошего укуса, крепкого такого, что на следах зубов кровь запеклась.
— Куница? — донеслось словно сквозь плотное одеяло. — Куница, ты чего?
И все вновь переменилось.
— С кем ты говорила? — спросил скиф, увидев перед собой бледное в свете луны лицо Аурусы. — Где… вторая?
— Вторая? — она занервничала. — Нет тут никого. Сам видишь. Я с собой говорила.
— Я собственными глазами видел. Свет и женщину, — Куница прошел мимо нее и осмотрелся, принюхиваясь. — И голос ее слышал.
— Да, не слышал ты никакой голос, — ласково засмеялась Ауруса. — Я охрипла немного, холодного воздуха надышалась, вот и показалось тебе, что чужой голос слышишь. Куница, ну ты чего? Откуда тут женщине взяться? Лес, ночь глухая. Успокойся.
— Что-то с тобой нечисто, — проговорил он, повернувшись к девушке, на которую мягко ложился лунный свет, выбеливая и без того белое лицо и волосы. — Что ты такое?
— Всего лишь человек, — она улыбнулась, разведя в стороны руками.
— Ага, а почему на брата своего не похожа никак? — Куница нахмурился.
— Потому что я бороду сбриваю каждое утро, — фыркнула Ауруса.
— Ты поняла, о чем я, не притворяйся глупой, — он нахмурился еще больше, заглядывая в ее глаза. — Белая вся, у Ареса душу мою выпросила, с кем-то в лесу говоришь. Кто ты такая? Ведьма какая-то, что ли?
— Да, нет, просто так все сложилось, — она пожала плечами, и направилась было к костру, к остальным, но Куница крепко вцепился ей в плечо, не давая уйти. — Ну, что? Что ты хочешь услышать? Что я ведьма и мертвых оживляю? Сам твой Арес тебя воскресил.
— Мой Арес? А ты что, значит, в Ареса не веришь? — прищурился Куница.
— Есть у меня уже бог, — Ауруса отвернулась, нахмурившись. — Твоего не трогаю, и ты к моему не цепляйся.
— Я вообще-то вожак, — протянул он, прищурившись. — Ты в стае, но жить по законам стаи не хочешь.
— Куница, — засмеялась она, покачав головой, — конечно же, ты вожак. Но есть в мире вещи, которые не подчиняются законам стаи, и никогда не подчинятся. Ты не сможешь их контролировать.
— А ты, значит, сможешь? — Куница ощутил опасность, исходящую от ее слов, хотя говорила Ауруса по-доброму, глядя на его лицо с такой невероятной нежностью, словно разговаривала с возлюбленным.
— И я не смогу, — она убрала за ухо белоснежную прядь. — Так что, вернемся к остальным, или ты хочешь еще в чем-то меня обвинить?
Слова Куницы, да и начавший расти гнев, застряли в горле, не найдя выхода. Он просто уставился на белоснежное лицо, на волосы, которые трепал легкий ночной ветерок, и на то, как легко и спокойно улыбалась Ауруса. Она совсем не боялась ни его, ни других волков, ничего вообще. Как будто не было ничего, что могло бы ее испугать. Куница нахмурился, вспоминая слова, подслушанные еще недавно, и проговорил, осторожно:
— Ты была моя раньше, — взгляд упал на куртку, в которую она куталась все время, словно пытаясь спрятаться от всего вокруг. — Почему не хочешь быть теперь? Если ты моя была, значит, что…
— Ничего не значит, — перебила его Ауруса, мрачнея. — Ты забыл обо всем, так что…
— Не перебивай меня! — гавкнул Куница. — Если была моей, значит, моей остаешься. Смерть этого не меняет. И если у нас волчонок будет, то…
— Что?! — она вытаращила на него бледные глаза.
— Помолчи, — он закрыл ей рот рукой. — Вот, просто помолчи. Сначала я скажу, что нужно, а потом ты говорить будешь, — Куница посмотрел в глаза Аурусы, ощутив какое-то странное чувство, словно давно позабытое. — Не мне тебе объяснять, что бывает, когда мужчина и женщина сходятся вместе. И не мне тебе говорить, что от этого бывают дети. Ты была моя, значит, остаешься моя. И если у нас будет дитя, значит, оно будет нашим. Не крути носом, вернись в мой шатер и живи в стае, с волком, как подобает, иначе я к Лютобору пойду, и во всем признаюсь.
Он отпустил Аурусу, отведя ладонь от ее лица, и ожидая ответа. Она молчала. Куница сверлил ее внимательным, пронзительным взглядом, и вслушивался в тишину, что внезапно их окружила. Ауруса выглядела скорбной, рассеянной, ошарашенной. Девушка приоткрыла губы, мягкие и горячие, и проговорила, еле слышно:
— Тебя убили, прежде чем у нас что-то… было. Так что если только это тебя беспокоит — не беспокойся.
— Меня не только это беспокоит, — Куница смягчился. — Меня ты беспокоишь.
— Не беспокойся, — фыркнула Ауруса. — Будешь много беспокоиться — спать плохо станешь.
Слова ее выбили из Куницы все остальное, и он хохотнул. Скорее от непонимания того, как может девица вроде нее, со странностями и непонятками, прекрасно жить, уживаться, да еще и смеяться в перерывах. Ауруса была странной, она беспокоила его, заставляла думать о себе, даже когда рядом ее не было. Куница кивнул на виднеющийся вдалеке огонь костра, и буркнул, что пора им уже возвращаться назад.
========== Глава 13. Дикое ==========
Раннее утро, когда надо было, по-хорошему, просыпаться всем и ехать обратно на стоянку, не спала только Ярогнева. Она наблюдала за спящим неподалеку Куницей, и куталась в куртку, защищаясь от утреннего пронизывающего холодка. Его красивое лицо было таким безмятежным и спокойным, что будить и вовсе не хотелось. Куница улыбнулся во сне и пробормотал:
— Яра моя, Ярушка.
Лицо Ярогневы вспыхнуло от смущения, и она отвернулась, улыбаясь. Все же помнил, пусть и во сне. В груди существенно потеплело, девушка тихо засмеялась, прикрыв улыбку рукавом. Куница продолжал бормотать всякие нежности, а затем его лицо переменилось: улыбка завяла, брови нахмурились, и затем мужчина вскрикнул «Яра!», проснувшись.