Страница 16 из 26
Она была ему чужая. Он смотрел на нее, как на чужую.
— Говорят, что я, — Куница приблизился, — знал тебя раньше, что моя ты была.
— Забудь, — выдохнула Яра, отвернувшись. — Знаю, что забыл обо мне, Анагаст сказал.
— Будь моей и сейчас, — проговорил он. — Раз до того моя была, значит, и после того моя.
— Не буду я твоей, не мила я тебе больше, — Ярогнева нахмурилась, бросив в сторону камешек. — А как не мила — нет тому смысла, чтоб быть твоей.
— Как же не мила? — спросил Куница, подойдя еще немного ближе. — Ты собой хороша, как же не милой быть всякому? Будь моей — волчице одной без волка негоже жить.
— Да, мила тебе, но не так, как мне бы того хотелось, — она поднялась с камня. — Я тебе мила, потому что надо так, потому что волчиц в стае не осталось. Сердцу не мил будешь по долгу.
Он был так близко, и одновременно — далеко, и от этого хотелось завыть, заорать от боли. Яра, повинуясь желанию, осторожно подошла к Кунице и попыталась, как раньше, прикоснуться к его щеке. Волк перехватил руку, проговорив:
— Что ты делаешь?
— Вот и я о том, — выдохнула она, а перед глазами все поплыло от слез: он больше не доверял.
Она попыталась высвободить свою руку, но Куница держал крепко. И не хотелось разрывать эту связь, хотя на самом деле то было лишь слабой ее частицей. Скиф продолжал держать, и на миг показалось, что он вспомнил. Куница поднес ее ладонь к лицу, и прикоснулся к ней щекой. Волк на миг застыл, в его глазах промелькнуло что-то знакомое, а затем — исчезло.
— Я… — выдохнул Куница, и хотел было что-то сказать, но торопливо отпустил ее руку и пошел прочь.
Яра беспомощно осела на камень и зарыдала. На руке еще сохранялось прикосновение к его щеке: жесткой и колючей от щетины, но горячей и родной до одури. Она все еще ощущала его запах, видела перед своими глазами его глаза. От этого выть хотелось.
— Не вожак я, — донеслось до нее рычание Лютобора, — Куница — вожак! А я забираю свою семью и домой возвращаюсь.
Яра поднялась с камня и пошла к бранящимся, утирая лицо рукавом. Лютобор нависал над Анагастом, и рычал на него, глядел до того грозно, что впору бы обделаться, но старик был непреклонен.
— Стая теперь твоя семья! — возражал Анагаст. — А Татьяна — добыча. За нее золотом уплачено.
— Моя семья — это жена, сын и сестра, — противился брат. — Где они?!
— Надо поговорить, — проговорила Яра, подойдя к брату. — Как закончишь со стариком бороться…
— Лютобор, разговор к тебе есть, — перебил Куница, подойдя к новоиспеченному вожаку стаи.
— Никаких разговоров! — взбесился боярин. — Анагаст, если ты не вернешь мне жену и сына, я тебя голыми руками придушу! Раз я вожак — значит, и добыча моя! Отдавай!
— Хватит вопить, — зашипела Татьяна, встав неподалеку с сыном на руках. — Вам двоим надо поговорить. А к тебе, волк, у меня дело есть.
Куница был в смятении. Он помнил все: и то, как Лютобору клятву дал, и как с ним путь нелегкий проделал, и как Яру бой проиграл. Но не мог вспомнить, была ли при всем этом беловолосая Ауруса, сестра бояринова. Руку мог дать на отсечение, что впервые ее видел, но Анагаст, да и другие волки в стае, говорили, что не отходил он от нее, что своей назвал, когда в стаю привел. И от одного взгляда на нее становилось Кунице странно. Казалось, будто вот-вот и в памяти промелькнет ее лицо, но ничего. Ничего он не чувствовал и ничего не помнил.
В стае шептались, что Ауруса его душу у Ареса вымолила, что к жизни он вернулся благодаря ей, хотя мертв был. Не просто так это было, Куница знал. Не просто так Ауруса о его воскрешении молилась, и не просто так она у самого Ареса его душу выпросила.
Хоть и не помнил, но к Аурусе подошел, увидев, что выскочила она из шатра Анагаста, куда жрец приказал отнести утром. Красивая она была, манящая, и, подумал Куница, раз уж она его была, так пусть будет его и дальше. Казалось, будет Ауруса рада это услышать, но… оттолкнула его. Мол, не мила она ему так, как хотелось бы. Но она была пригожа, с нежным голоском и руками, словно из шелка сделанными, белая, как снег, и как не быть милой всем вокруг, будучи такой прекрасной?
Татьяна кивнула ему в сторону, где никого из стаи не было, и пошла вперед, сына укачивая на руках. Куница пошел следом, оглянувшись на Аурусу, Лютобора в другую сторону уводящую. Что-то у него в груди переворачивалось, нехорошо ему было.
— Я Ярогневу знаю лучше и дольше тебя, — проговорила, чеканя каждое слово, Татьяна. — Аурусу, как вы ее тут называете. Она — упертое дитя, которому никто и никогда ни в чем не отказывал. Она останется тут, в… стае, — женщина поморщилась, словно слово коробило ее, — ее никто уже не переубедит, и это из-за тебя. Ты завлек ее сюда, тебе ее теперь беречь.
— Я ничего не помню о ней, — ответил Куница, хмурясь. — Но все говорят…
— Все говорят, что она — твоя, — перебила Татьяна. — Да, конечно. Но ты ей не пара, душегуб. Ты ее не заслужил, — она вся стала черная от гнева. — Яра — прекрасная, светлая и добрая, она тебя безоговорочно любит, но если ты ее обиди…
Голос Татьяны уплыл, затихая. Перед глазами Куницы пронеслась картинка: белое лицо, испачканное в крови, и волосы, разметавшиеся по земле, истоптанной копытами. А затем все вновь вернулось, из омута вынырнуло лицо Татьяны.
–…брат ее с малых лет охотиться учил, и уж поверь, с волками у нее один разговор, если тронут, даже с волками Ареса, — она закончила тираду и уставилась на него, видимо, ожидая ответа.
Куница снова глянул на Аурусу и, повернувшись к Татьяне, проговорил:
— Ее никто не тронет.
— Хорошо, что мы друг друга поняли, Куница, — женщина хотела было уйти, но вдруг смягчилась и тихо проговорила: — Ты делал ее очень счастливой. Никогда не видела, чтобы она так улыбалась, как подле тебя.
Ярогнева отвернулась от Куницы, которого Татьяна наконец-то прекратила бранить, и повернулась к брату. Лютобор стоял хмурый и злой, недовольный. Не нравилось брату, что она в стае останется, но бороться с ее решением не мог. Яра ждала ответа на свой вопрос.
— Если бы это сталось с Татьяной, я бы, — Лютобор глянул на нее, прямо в глаза, — сделал все, чтобы к ней память вернуть.
Тяжёлая ладонь брата легла на ее голову, и Лютобор горько улыбнулся:
— Если он — твой выбор, и если рядом с ним ты счастлива, кто я такой, чтобы лишать счастья? Двери моего дома для тебя всегда открыты.
Яра всхлипнула и кинулась в объятия брата, как это было в детстве, когда ее что-то расстраивало. Лютобор неловко погладил ее по голове, проворчав:
— Ну, полно тебе, полно. Будь с ним счастлива, а если расстроит — стрелу в него пусти от моего имени. Я разрешаю.
Впервые за долгое время Ярогнева не чувствовала, что брат ее злит. Он снова стал тем, кем был раньше: понимающим и позволяющим самой решать, что хорошо для нее, а что плохо. К ним с улыбкой подошла Татьяна. Они, сплоченные общей бедой, впервые не ругались и не думали, что другой мог бы быть лучше. Яра улыбнулась и, бросив взгляд туда, где стоял Куница, замерла. Он смотрел в их сторону, и на миг показалось, что он все вспомнил. Но затем скиф отвел глаза и пошел прочь, хмурясь. Улыбаться стало сложнее.
========== Глава 11. В яблочко ==========
Яра сидела на камне и, кутаясь в куртку, принесенную Маду, наблюдала за братом, что помогал на стрельбищах. Все готовились к тому, чтобы подвести итоги заканчивающегося года: наступала зима на пятки, наступали холода, и скифы готовились отступить южнее. Но до того все должны были собраться вместе.
Маду рассказала, что раз в год, поздней осенью, мужчины племени собирались вместе, хвастались подвигами, добычей. Женщины тоже подводили свои итоги. А затем стая собиралась вместе и праздник начинался в полной мере: поднимали чаши за тех, у кого родились волчата в этом году, за новых членов стаи, за подросших волков.
Еще будут чествовать нового вожака: Лютобор с Анагастом нашли, все же, общий язык, и было решено, что Куница вожаком станет, а волки это решение поддержали. Думали, что Арес Кунице благоволит, раз вернул его душу. В то же время они спланировали засаду для того, кто Татьяну приказал похитить: как со златом и за боярыней явится, его и поймают, а затем к князю доставят.