Страница 15 из 26
========== Глава 10. Пробуждение ==========
Над пустошью простирался туман: белый, как молоко, густой и непроглядный. Вся пустошь дремала, но не обитатели шатров скифских, и не временные гости их. Только белая девица в шатре жреца лежала на шкурах с мокрой и холодной тряпицей на лбу. Младенец на руках у Татьяны причмокивал губами, лопоча и ручонками пухлыми с косой играя. Боярыня глядела на сестру своего мужа, и хмурость не сходила с ее лица. Нечто странное и страшное она увидела в ту ночь, когда состоялся бой за власть в стае дикарей и душегубцев.
Куница убит был, сама она видела, своими глазами. И смерть его, и раны его, и то, как его труп унесли прочь. Но Анагаст привел его рано утром: живого, невредимого, но грязного, всего в крови. На руках Куница нес Ярогневу, что была белее прежнего, и что самое пугающее — вел он себя так, словно незнаком был с ней, словно не он глядел на нее накануне, как на самое ценное сокровище из всех. Злило это Татьяну, да слишком устала она от всего, что произошло, чтоб схватить какую палку, да шею намылить клятому скифу.
Еще своими глазами она видела, как муж ее в бою медведем лютым перекинулся, да Яра растерзал, на куски порвал, словно тряпкой он был ветхой. И на куски же хотел других скифов порвать, да только она на пути встала, и успокоился Лютобор, утихомирился, на колени пал пред ней. Его отнесли в шатер, для вожака предназначенный, и никого к нему не пускали.
Татьяна услышала тихий стон со стороны Ярогневы, и увидела, как лицо ее словно от боли искривилось. Девица закричала, мечась на шкуре и руками от кого-то невидимого отбиваясь, и в шатер вошел Анагаст, опираясь на посох. Как раз вовремя: не впервой Ярогнева ночью кричала, не впервые племянника своего пугала.
— Иди, — проговорил Анагаст, достав из кармана плаща мешочек с ароматными травами, — часть стаи она теперь.
— Как младшая сестра она мне, — воспротивилась Татьяна. — Я ее успокаивала, когда от кошмаров просыпалась. Как Ярогневу правильно успокоить только я знаю.
— Нет больше Ярогневы, — старик нахмурился. — Ауруса она теперь. Уходи, а не то выгоню.
И Татьяна повиновалась. Она вышла из шатра и наткнулась на женщину, что с дочкой своей рыжей стояла, не решаясь попроситься войти. У обоих в руках были свертки какие-то, то ли одежда, то ли тряпье красно-черное. Увидев Татьяну, женщина проговорила:
— Для Аурусы одежду принесли. Проснулась она уже?
Из шатра донесся пронзительный, душераздирающий крик, и Татьяна нахмурилась, укачивая дитя:
— Проснулась. И не Ауруса она, а Ярогнева, — и прочь ушла, хмурая, как грозовое небо.
Пусть и скверная нравом была сестра Лютобора, да только Татьяна к ней привязалась, добра ей желала, и найти хотела мужа такого же доброго и хорошего, какой ей самой достался. А Яра стольким женихам петухов выбросила за ворота, что чуть курятник не разорила при усадьбе. Все-то ей коня подавай, да на охоту пусти. А после леса, вернувшись вся бледная, как зимний простор, стала еще хуже, и не могла Татьяна с ней сладить, как бы ни старалась. Словно подменили Яру: по ночам кричать стала, а бывало так, что стоит-стоит, а потом раз! и падает, как подкошенная, таращится вокруг себя, словно чего страшного увидала.
И вот еще один ужас: только Ярогнева с трупом Куницы была в ту ночь, когда он умер и воскрес потом. На кладбище его унесли, да ее туда утащили, и назад вернулись. Все уже в стае судачили о том, что Ауруса Куницу к жизни вернула, своей жизнью заплатив за то Аресу. Да и сама Татьяна другого объяснения не видела: побыла Яра рядом с трупом Куницы всю ночь, а он возьми да воскресни наутро. На кого еще подумать?
На глаза попался Куница. Он был окружен другими волками и волчатами, как их тут называли, и о чем-то толковал с высоким и хмурым скифом. И уж больно не нравилось Татьяне, как он смотрел на шатер Анагаста, из которого по всей стоянке разнесся крик Ярогневы.
Девушка сорвалась с лежака, проснувшись от собственного истошного ора, и оттолкнула от своего лица мешочек, от которого пахло пряными травами. Не сумев сосредоточить взгляд на чем-то, она дернулась, и упала.
— Что ты сделала?! — спросил Анагаст, крепко схватив ее за плечо, не давая двигаться. — Что ты сделала ночью?
— О чем ты, старый безумец? — прохрипела Яра, таращась ему в глаза.
— Воскрес Куница после того как ты с его телом рядом ночь провела, — жрец нахмурил кустистые брови. — Ни раны, ни царапины на нем. Говори: Арес с тобой говорил той ночью?!
— Жив Куница? — девушка схватила старика за плечи. — Брешешь! Покажи мне его!
— Жив, здоров, да не помнит он тебя, — прошипел Анагаст. — Я несколько раз о тебе спросил, сказал, что путь вы вместе с Лютобором проделали длинный. Куница Лютобора помнит, а тебя, говорит, рядом не было, и что впервые тебя видит. У кого ты его жизнь выменяла? Кто с тобой был ночью?!
— Ты все равно не поверишь, — Ярогнева поднялась, не без помощи старика, и попыталась устоять на ногах, ватных и дрожащих от слабости.
— Уж расскажи, — старик усадил ее на лежак. — Что бы ни сказала, стае скажу, что по милости Ареса ты душу Куницы назад вымолила, нет для них других богов. Она там была? Мара?
Яра кивнула. Анагаст вцепился в посох, едва устояв на ногах. Девица закрыла глаза и наконец-то сумела расплакаться, сквозь слезы проговорив:
— Отдала я свой дар, — она вцепилась белыми пальцами в волосы, — за Куницу. Он забыл меня, а я все вспомнила, что со мной сталось, такой был уговор. За что они так со мной? Зверью отдали, а те по лесу растащили, до костей обглодали. Живую еще жрали, а я ничего сделать не могла.
— Тише, дочка, — старик положил тяжелую руку ей на затылок. — Тише. Тебе женщины подарки собрали, — Анагаст указал посохом на одежду, принесенную Маду с дочкой. — Куртку принесли, да рубаху из шерсти, в одной душегрейке не переживешь зиму. Брат твой Яра убил, вожаком стал, так что нечего тебе бояться теперь. За Куницу стая тебя помнит. И я запомню.
— Все равно мне, что стая помнит, — провыла Ярогнева, подняв на него красные от слез глаза. — Я помню каждый миг, как меня убивали! Каждый раз! Во дворе дома ножом в спину приголубили, подушкой задушили, пока спала! Осколком плошки глотку перерезали! За что они со мной так?! Что я сделала?!
— Люди боятся того, чего не могут объяснить, — Анагаст взял куртку и накрыл ею плечи девицы. — Так было всегда, и так будет всегда.
В шатре воцарилась тишина, прерываемая всхлипываниями девушки. Ярогневе было страшно. Сердце колотилось, а боль застряла в груди словно вогнали туда кинжал и сломали, осколок оставив внутри. Из шатра выходить не хотелось: уж больно страшно было от одной только мысли, что могут и тут ее приголубить ножом в спину. Но Анагаст выталкивал, говорил, что старый он уже, и что отдохнуть от них, молодых, хочет, а не разговоры вести. Яра вышла из шатра и на ватных ногах дошла до камня на границе стоянки, сев на него. Страшно было и горько, на людей смотреть не хотелось.
Девушка запуталась пальцами в своих расплетенных волосах, и заскулила, жмурясь. Страх не исчез, как после страшного сна. Он продолжал грызть ее изнутри, продолжал жрать, как зверье в лесу жрало. Стен вокруг не было, но девушка чувствовала, словно стены вокруг нее сжимаются. Раньше не было у нее ни страха, ни боли, но теперь они были вокруг нее, выплясывали, как черти, хороводы водили.
— Ты — Ауруса? — раздался голос Куницы за ее спиной.
— Я, — она обернулась, глядя на скифа.
Куница был более не в крови, раны на шее как не было, но на ее месте остался шрам, татуировку пересекающий. Скиф не решался к ней подойти, держась в стороне, как дикий зверь, что человека повстречал. Уж в зверье Ярогнева за годы охоты разбиралась, видно ей было, что Куница не видит в ней своей.
— Ты мою душу у Ареса вымолила, говорят, — проговорил он, щурясь.
— Можно и так сказать, — Яра едва поборола желание подняться с камня и подойти к Кунице, броситься к нему в объятия, рассказать все, но в горле встал ком: взгляд его более не был таким, как ранее.