Златые горы

«Надо идти в кухню», - Риддл поднялся, сделал несколько неуверенных шагов. Тело все еще слушалось как чужое. Пальцы ног наткнулись на короткую щетку колючих заноз. Том остановился и посмотрел вниз, на паркете была не просто царапина, а настоящая рваная рана. Он так и не переступил через нее.

То, что развернуло его и погнало к входной двери, то что заставило упрямо сжать губы и выскочить босиком из квартиры, то что пересилило сомнения, не позволив сдаться и отпустить было в равной мере и благословением и проклятием. Оно не делало его гордым, великим, бессмертным, всего лишь живым. По настоящему живым.

***

Вот уже три года жильцы «Желтого дома» не могли договориться насчет оплаты каминных платежей. Половина из них утверждала, что не пользуется общим камином, а значит и платить не должна. Другая половина называла первую врунами и отказывалась вносить их долю. Министерские колдуны давно обещали отключить спорщиков от сети, но по каким-то таинственным причинам, несомненно, связанных с дурным характером «Желтого дома» свою угрозу они до сих пор не исполнили. Вместо этого все три общих камина перегородили веревкой, на каждой висело по табличке с одним и тем же текстом. Надписи призывали уважаемых колдунов и ведьм иметь совесть и не пользоваться каминной сетью, пока не будет погашен общедомовой долг. Жильцы первой парадной на свой манер уважали министерство и, переступая через веревку, старались не задеть табличку. Поэтому она в отличие от своих сестер-близняшек выглядела относительно новой и солидной.

Белль Шарлин была одной из немногих, кто честно исполнял предписание, но отнюдь не из-за угрызений совести. Ей, шестифутовой красотке, любительнице облегающих платьев и высоких каблуков, трудно было вылезти из перегороженного камина, не потеряв достоинства. Так что она предпочитала пройтись по тихим надменным улочкам Мэйда Вейл, гордо вскинув голову и покачивая бедрами. Если бы жаркое возмущение и жадное вожделение могло поднимать в воздух, она бы моментально взлетела на уровень четвертого этажа и смогла бы войти в свою квартиру через окно. А так красавице приходилось, как всем простым смертным, сражаться со скрипучей калиткой и топать по заросшему двору. К сожалению, тропинка не отзывалась на каждый ее шаг задорной дробью, раздражающей дородных матрон.

Впервые увидев «Желтый дом» (по хорошему его следовало бы называть «Домом цвета охры или яичного желтка») Белль Шарлин сказала себе, это построил человек, которому приказали не выходить за рамки скучной обыденности. Дом был прямоугольником, высотой в пять этажей, без балконов, колонн или других украшений. Только в расцветке чувствовался дух протеста желтые стены хоть и вызывали насмешки, выделялись, что зимой, что летом. Вдобавок плоская железная крыша, водостоки, оконные рамы, двери, углы эркера и выступов дымоходов были выкрашены в темно бордовый. В целом Белль Шарлин домик пришелся по душе, и она провозгласила его своим королевством. Вести себя приходилось соответствующе, как говорится noblesse oblige. Положение обязывает. Заходя внутрь, она всегда чуть выше вздергивала подбородок и разбрасывала по плечам черные кудри. Мало ли, быть может ее эффектное появление скрасит день какому-нибудь невзрачному колдуну.

Белтейн поломал привычный ритуал. После ночи шабаша пятнадцатиминутная прогулка представлялась куда большим злом, чем короткий позор в камине. Ее вырвало. Белль Шарлин, конечно, знала, что после перемещения будет плохо, но не думала, что настолько. Наверняка, во всем было виновато то дерьмо, которое Чарли сунул ей вместо антипохмельного зелья. Голова трещала, будто в стенках черепа завелись жучки-короеды. Черт бы побрал дешевую сивуху, самопальные зелья и Чарли. В первую очередь Чарли.

Она согнулась. Одна рука ухватилась за стенку камина, другая задрала подол красного платья. Сначала нужно было перекинуть правую ногу через веревку, потом подтянуть левую. Главное не ступить в собственную рвоту. А еще не навернуться, не растянуться на полу, не сломать чего…

Каким то чудом Белль Шарлин умудрилась вытащить себя из камина, пострадало лишь ее платье. Камин давно не чистили, и грязи там было, как в тролльей пещере. Она осмотрела туфли, тоже соблазнительно красные. Хвала магии на них ничего не попало. Туфли были ее слабостью. Ох, если бы в постели с мужчиной она получала бы столько же удовольствия, сколько от покупки новых туфель, возможно, тогда ее настроение не лежало бы сейчас на самом дне выгребной ямы.

Одна крашенная магла сказала, высокие каблуки – пьедестал для задницы. Белль Шарлин полностью разделяла это мнение. Даже после всех ночных перипетий, ее задница смотрелась как на троне, а вот ноги горели в аду. Морщась при каждом шаге, она доковыляла до лестницы и вцепилась в холодные металлические перила. Ей предстоял долгий путь наверх.

Красавица хотела бы проделать его с легкой душой, но сожаления, как назойливые родственники, являются читать мораль, именно в тот момент, когда тебе больше всего на свете хочется сжаться в комок и сдохнуть. Что она говорила себе про Чарли? Никогда больше. Вот что. Повторяла это тысячу раз не меньше, даже написала на листе бумаги и приткнула в угол зеркала. Никогда больше. Но стоило сукиному сыну нарисоваться и начать обычный самоуверенный треп, она сразу поплыла и позволила затащить себя в койку. Дура! Дура! Пожалуй, это тоже стоило бы записать, а затем приклеить к зеркалу. Что обидно, трах тибидох не стоил утренних мучений. Как любовник Чарли не далеко ушел от бродячего кобеля, да и выглядел он как мелкая доставучая шавка… с тонкими усиками, закрученными вверх.

У Белль Шарлин вырвался то ли смешок, то ли всхлип. Она преодолела два этажа. Отбросила назад волосы, без всякого изящества, как от мухи отмахнулась. Чем дальше, тем тяжелее становился подъем, дыхание пресекалось, воздух вырывался с надсадными хрипами. Будто бы и не было всех этих наклонов и приседаний по утрам. Чулки съехали вниз, а белье перекрутилось, впившись во всякие нежные места. Чарли, скотина, не дал нормально одеться: разбудил, швырнул на кровать ее вещи и сказал, у тебя пять минут на сборы. Если бы Белль Шарлин не уложилась в отведенное время, с этого говнюка сталось бы выкинуть ее полуголую на улицу. Она хотела сплюнуть, но во рту не было слюны, только привкус рвоты. Это даже хорошо, урод вроде Чарли не заслуживал ее плевка.

Риддл выскочил из своей квартиры и чуть не сбил ее с ног. Выглядел он, как человек, от которого сбежала волшебная палочка.

- Эй, по осторожней!

- Отвали, Рэндис! – бросил чернокнижник вместо извинения и помчался вниз. Белль Шарлин скривилась звук, с которым босые ноги шлепали по ступеням, всегда выводил ее из себя.

- Сам отвали, - буркнула она вдогонку хаму и неожиданно добавила. - Да, чтоб ты на стекло напоролся.

От собственного проклятия на душе стало гадко. Хотя самодовольных ублюдков она ненавидела больше чем собственные яйца и член вместе взятые, давать волю злости все же не стоило. Как говорила бабуля, будешь выть по волчьи, не заметишь как сам станешь волком.

Разочарование комом встало в горле. Белль Шарлин захромала быстрее, каблуки били пол, и каждый шаг вонзался в пятку. Она закусила сухую губу. Чарли не дал ей накрасится, и лицо, должно быть, выглядело кошмарно. Оно бы только выиграло, если бы скрылось под толстым слоем голубиного помета, как лица некоторых памятников. Облик роковой красавицы распадался на части, словно ненадежная коалиция. Уже скоро слезы размоют остатки макияжа, грудь скукожится и платье повиснет пошлой тряпкой, а накладные волосы наверняка свалятся на пол. Белль Шарлин устала сдерживать рыдания и остановилась, позволив себе отдышаться. Вытерла глаза и нос.

Она напоминала героиню бульварного детектива, удирающую от маньяка. От тощего, высокого парня лысоватого и с невыразительным лицом. От того, кто убивал ее день за днем. Может, будь она актрисой, ей было бы проще вести двойную жизнь. Да, она бы дорого отдала, чтобы воспринимать свою вторую жизнь как игру или как сон или как бред. Не получалось. Каждая частичка ее образа, ее мечты отделялась с болью: волосы, ресницы, макияж, грудь, одежда украшения, туфли… все то, что давало ей право быть дерзкой, местами вульгарной, кокетливой, шумной, веселой, страстной, влюбчивой, по матерински отзывчивой, нежной, а иногда по пиратски бесстрашной. Тихие всхлипы грозили перерасти в истеричные рыдания и приманить добрых соседей. К черту!