Страница 22 из 30
Педро сам объезжал все интересующие его места – а интересовало его многое: устройство местных домов и простая жизнь деревень, система казачьей упряжи, съедобные коренья и животные местного леса, а также масса мелких, на первый взгляд никому не нужных подробностей. Педро уже давно знал, что на войне, впрочем, как и в жизни, мелочей не бывает, потому что никогда неизвестно, что и как неожиданно может пригодиться тебе однажды.
Кроме того, он забрал в свое полное распоряжение юного тамбурмажора Марчелло, поскольку мальчик, так счастливо по воле Педро избежавший ужасов июньской бури, привязался к нему, как собачонка. В основном Педро употреблял его для посылок под разными предлогами в главную квартиру Португальского легиона, получая таким образом сведения о Клаудии. Марчелло оказался смышленым малым и приспособился даже иногда играть с Нардо, незаметно вытягивая из малыша нужные сведения. Кроме того, рядом с Педро была Эрманита, всегда составлявшая для него добрую часть прелестей жизни, и потому он мог считать, что русская кампания – предприятие вполне сносное.
А в начале июля расщедрившаяся вдруг судьба послала ему и еще один подарок: отправившись назад в обозы, чтобы раздобыть без провиантмейстера давно не получаемые солонину и лярд, в одном пыльном еврейском местечке Педро вдруг услышал на площади оживленный смех солдат и призывный звон монет. Подойдя поближе, он увидел, что играют в райуелу[11], причем, громче всех звенит набранными в подол наполеончиками кудрявая маркитантка. Ленивыми, грациозными и в то же время точными движениями она кидала золотой кружочек и ловко поднимала два. При виде этой раскрасневшейся от возбуждения девушки сладкое тягучее воспоминание разлилось волной по всему телу Педро.
– Франча! – негромко позвал он.
Девушка от неожиданности ахнула, и деньги со звоном посыпались из ее подола. А в следующий момент она, забыв обо всех вокруг, уже висела на шее у Педро.
За четыре года поцелуи ее не стали ни холоднее, ни безвкусней, и Педро, заранее плюя на разговоры и недовольство начальства, привез ее на спине Эрманиты к себе в часть и отдал девушке одну из своих горных лошадок. Веселая и покладистая Франсиска вела себя среди русских полей, пожаров и канонад так же непринужденно и толково, как и в апартаментах графини Кастильофель, и Педро искренне восхищался ее неутомимостью. Ночами они в лесу лежали на попонах и порой до утра болтали о том, без чего не может жить настоящий испанец: о горячем свете, обливающем золотом апельсины, о тертулиях Севильи, о бескостных пелеле, с которыми так хорошо учиться любви девушкам, и еще о многом, многом другом.
– Знаешь, кого я видела тут недавно? – блестя спелыми вишнями глаз, однажды хитро спросила его Франсиска. – Никогда не угадаешь!
– Никогда, – покорно согласился Педро, целуя смуглую пыльную лодыжку.
– Маленькую любовницу кердо! Она, оказывается, умудрилась выскочить замуж за сарагосского героя, этого душку Аланхэ. Есть же женщины, которые умеют устроиться, как ни в чем не бывало! – без злости, но с затаенной печалью вздохнула девушка, и тут же заставила себя улыбнуться. – А мне, кроме неба над головой и тебя рядом, ничего больше в этой жизни и не нужно!
Педро хотел добавить, что у графини Аланхэ еще и родился сын, но промолчал и только равнодушно спросил:
– И как она?
– А каково может быть такой неженке среди трупов и пожаров? Что, вообще, понесло ее сюда? И знаешь, – вдруг задумчиво добавила Франсиска, – она была такая печальная и очень напомнила мне, упокой Господи его душу, старшенького сеньоры, который сгинул тогда в Аранхуэсе. Красивый был мальчик, только очень странный…
Педро усмехнулся и, дабы скрыть эту усмешку, крепко притянул к себе девушку: от этого сгинувшего мальчика он ждал письма со дня на день.
Однако ближе к началу осени дисциплина ужесточилась, стычки стали реже, но над всеми словно нависло нечто грозное, и Педро нюхом опытного солдата понял, что решающий бой не за горами.
В тихую ночь он сидел под стенами русского монастыря, куда привез раненого шальной пулей Марчелло. Мальчик умолял не оставлять его здесь, в темных кельях, где, несмотря на обилие не только раненых, но и французских хирургов, иногда бесплотными тенями мелькали черные бородатые лица русских монахов. Часть их ушла, но часть осталась, затаившись в подвалах, и теперь они казались вестниками смерти, являвшимися забирать души умирающих.
– Я с вами, я лучше с вами, – шептал, стараясь не стонать, мальчик.
– Завтра, похоже, будет жаркое дело, старина – или ты хочешь погибнуть под копытами казачьих коней, когда они, не дай Бог, пройдутся по нашим тылам? Мы будем приходить к тебе, а потом, когда двинемся дальше, я сам заберу тебя отсюда. День, два, много три – подлечись и вперед. – Однако, несмотря на всю свою показную бодрость, Педро оставлял Марчелло с нехорошим предчувствием. Он сунул лекарю двадцать франков, и, отвернувшись, чтобы мальчишка не увидел заблестевших глаз, прижал юного тамбурмажора к груди. – Ну, держись, малыш. Лошадки будут скучать без тебя… да и я тоже.
Однако что-то не давало Педро уйти сразу, и он присел под монастырской стеной, еще теплой от дневного солнца. Почти у самых его ног мирно журчал ручей. Педро несколько раз порывался вынуть из кармана полученное еще вчера письмо, но снова и снова откладывал чтение. Он не вскрыл пакет вчера из-за какого-то, ему самому непонятного суеверного чувства, и сейчас оно снова не давало ему разорвать серую бумагу. «Может быть, лучше после боя?» – мысль о том, что его могут убить в эту странную русскую кампанию, пока ни разу не приходила Педро в голову. Она не пришла ему даже тогда, когда безоружный и голый он несся на четверых русских казаков. Но все-таки знание непредсказуемости военной жизни заставило его вскрыть конверт. Письмо было на пяти страницах, бумага грязная, буквы хромали.
«Друг мой, прекраснейший друг мой!
Большой Арапиль – вот теперь имя нашей славы! Но какой ценой! Не имея времени, не пожалею, однако же, последнего, чтобы описать тебе наш триумф.
Поначалу мы, выбив мосьюров – прости мне, что употребляю сие простонародное выражение, но я уже слишком привык к нему – из Саламанки, теснили их вплоть до Тордесильи. Но через Дуэро нам перебраться, увы, не удалось: Мармон, как бешеный пес, огрызнулся и оттеснил нас вновь на берега Тормеса. Но тут мы уперлись так, что у костров даже сочинили песенку:
И вот 22 июля началось, наконец, жаркое дело. Главным для нас, да и для мосьюров, конечно же, тоже, было овладеть господствующей здесь высотой – Большим Арапилем. Однако Мармон сделал вид, что вовсе не собирается этим особо заниматься, а готовит какой-то другой маневр. Но Лорд Веллингтон, тот самый, что, помнишь, как-то раз приезжал в замок, не поддался на его уловку. Он также сделал вид, что вовсе не собирается занимать этот злополучный холм. Мы целых полдня стояли друг против друга и выжидали, кто первым допустит какую-нибудь ошибку – и это в то время, когда наш правый, а их левый фланги ожесточенно дрались за Большой Арапиль. Потери там были, мой капитан, чудовищные.
Прочитав эти строчки, Педро невесело усмехнулся: счастливый мальчик, он не знает, что такое и в самом деле «большие потери» – и дай-то Бог никогда не узнает. Мы здесь всего десять недель, а французская армия практически еще без особых сражений уже потеряла более ста тысяч человек – вдвое больше, чем участвует на Тормесе с обеих сторон вместе взятых. А что-то еще будет завтра. Однако, встряхнув головой, Педро отвлекся от этой грустной мысли и стал читать дальше.
И вот где-то к полудню, увидев, что, несмотря на все отчаянные атаки, левому флангу мосьюров никак не удается выбить англичан с холма, а Лорд все не двигается с мести и в любой момент готов подвести к своим трем полкам резервы, Мармон решил идти напропалую. Он двинул в обход нашего левого фланга треть своего корпуса, надеясь отвлечь внимание Лорда от высоты. Однако тот не поддался на его трюк! Больше того, совершенно хладнокровно выждав еще немного, он неожиданно бросил всю свою конницу и ударные силы центра в образовавшийся между левым и правым флангом французов разрыв, а мощный резерв сразу двинул на поддержку державшимся уже из последних сил на склонах холма немногим смельчакам, среди которых был и ваш покорный слуга.
Что тут началось! Ты бы видел, Педро! Мосьюры дрались отчаянно, мне никогда еще не доводилось видеть ничего подобного. Ах, как французы с англичанами ненавидят друг друга, ты не поверишь, даже наш испанский гнев бледнеет в присутствии этой ярости. И все же французы, несмотря на всю их ярость и отчаянную отвагу, вынуждены были сломаться – силы их оказались слишком расчленены. Говорят, самому Мармону, пытавшемуся спасти положение, ядром оторвало руку…
Разгром был полный!
Но и это еще не все, мой капитан. В том бою я получил пару царапин, которые ненадолго лишили меня сознания, и очнулся я от того, что вокруг моего лица порхает бабочка. Описав несколько кругов, она вдруг опустилась мне на лоб, крылья ее были горячие, тяжелые, плотные, я открыл глаза: надо мной склонялось лицо, не молодое и не старое, не мужское и не женское. Я подумал, что умер, и ангел явился уже за мной.
– Не бойся, – сказал мне ангел, – раны твои неопасны и ты скоро снова поправишься. Дай мне твою руку, я посмотрю твое будущее. – И он взял мою руку, и вдруг с удивлением спросил. – А где кольцо? – Но я в жизни не носил колец, как ни заставляла меня мама. – Последнее слово было густо зачеркнуто, Педро с трудом разобрал его и печально улыбнулся. – Какое кольцо? – Разве оно еще не вернулось к тебе, однажды из-за тебя отправившись в путь? – Нет. – И никто не дарил тебе кольца с гранатом? – Тут Педро даже прикусил губу. – Да нет же! – И тогда оно, это странное существо, наклонилось ко мне совсем близко и долго молчало, проникая, кажется, прямо мне в душу. – Тогда скажи тому, у кого оно, чтобы он, потеряв многое, все же спешил туда, где железо станет легче воздуха, и там ему откроется необходимое. – Боже мой! – воскликнул я. – Если ты так хорошо знаешь все то, что ждет нас всех впереди, то скажи мне только одно: где она, где моя любовь, где мой Мусго, где… красные ягоды?! – И ангел, а может быть, и сам сатана, ответил мне: ты увидишь ее не раньше, чем Испания смоет французской кровью свои преступления за тысячу лет. И я пришел в себя, а надо мной высился только кедр, и рука моя была в смоле.
Педро! Душа моя смущена, я ничего не понимаю и знаю только одно, что мне остается драться и драться. Но теперь у меня есть хотя бы надежда. А что касается кольца, то, может быть, ты что-нибудь знаешь об этом. У кого могло быть такое кольцо? У Князя мира, мамы, моей настоящей мамы или… у отца? Или у дона Гаспаро, у Клаудиты? Куда и кому теперь надо спешить и что узнавать? Напиши мне срочно, что думаешь обо всем этом, я к тому времени уже буду вновь здоров. Теперь перед нами дорога на Мадрид, наш любимый Мадрид, самый прекрасный город на свете! Храни тебя пресвятая дева Аточская, а я совсем теряю голову.
Твой навеки – И. Г., обитель Санта-Мария-де-ла-Пенья, местечко Торрес».
11
Испанская народная игра, заключающаяся в бросании монет на точность.