Страница 14 из 19
Голова заныла.
И я потерла виски.
— Госпожа устала? — Шину спрятала сверток с нитями в широкий рукав кимоно.
— Ничего страшного.
…нам еще возвращаться. И собрать те покупки, которые Шину предусмотрительно оставляла на рядах. Прежде это мне казалось странным, но ныне я сочла подобный обычай весьма разумным. Не представляю, сколько бы мы прогуляли по рынку с корзиной, полной снеди.
…а придется еще домой нести. И ладно рис, его нам привезут, как принесут и свежую рыбу. Но вот прочее… масло, сушеные водоросли и мука.
Чай.
Плоды гаххам, которые следовало варить вместе с рыбой, отчего та получалась нежной и сладкой.
Фасоль черная и фасоль белая.
— Давай сюда, женщина, — Хельги, который слегка отстал, у первого же прилавка отнял корзину. Он ее и нес, позволяя Шину лишь складывать покупки. А я и не подозревала, что их столько.
Этак и корзины не хватит.
Нас проводили до выхода и, свистнув рикше, сунули ему монетку, велев доставить нас к самым воротам. А я… я слишком устала, чтобы возражать.
Глава 7
— Мой отец говорил, что не стоит судить о другом человеке по слухам, — Араши села в уголке, откуда наблюдала за тем, как Шину и Юкико разбирают покупки. — Он два года жил на острове тьерингов. Еще когда меня не было… говорил, что они хорошие воины.
…горел огненный камень под горшком, грелась вода, в которой уже плавали тонкие стебли травы ниму. И стало быть, на ужин у нас вареный рис.
Есть, говоря по правде, хотелось.
— А еще говорил, что у них совсем нет женщин… те, которые на острове, не живут долго, поэтому тьеринги раньше их и воровали.
Юкико ахнула, приложив ладони к животу.
— Но когда их князь к Императору служить пошел, то подписал договор, чтоб, стало быть, женщин они не крали больше, а брали по-честному, если, конечно, кто отдать захочет.
— Кто ж отдаст дочь тьерингу? — Шину отмерила миску риса. Мыла она его неспешно, перебирая зерна крупными пальцами.
— Не скажи… отдадут… в Веселый квартал же отдают, так отчего б и тьерингам не отдать? Они богатые…
Юкико тяжко вздохнула и, отломив ниточку сушеной водоросли, сунула в рот. Она посасывала ее, жмурясь от удовольствия и, редкий случай, выглядела вполне счастливой.
— Вот поглядишь, еще к нам явится…
…как ни странно, предсказание это сбылось, но вовсе не так, как предположила Араши.
Этот день ничем-то не отличался от прочих.
Пробуждение.
И мучительное ощущение неподатливого чужого тела, которое сегодня отказывается повиноваться. Всякий раз мне приходилось делать немалое усилие для того, чтобы пошевелить пальцем. Но я справлялась.
И справилась сегодня.
Умывание.
Расчесывание. И гребень в руках нашей единственной оннасю скользит по волосам, унося тревоги.
Завтрак в одиночестве.
Знакомая тишина дома. Сад и работа в нем, которая успокаивала Иоко. Странное дело, прежде я никогда-то не испытывала желания возиться с растениями.
Моя секретарь разводила на подоконнике фиалки, которые вскоре переселились с ее подоконника на другие, норовя захватить все прочие свободные. Она как-то пыталась мне объяснить, но… не видела я красоты в розетках листьев, в цветах темных или бледных, одинаково немочных. А вот здесь… здесь одно лишь прикосновение к земле наполняло тело силой, а душу — странным покоем.
Крошечные деревца в тесных кадках.
И каменная дорожка. Россыпь кислицы темно-лилового цвета. Трава, которая оказалась не просто травой, а… я не понимала и половины премудростей, но руки помнили дело, голова же наслаждалась покоем. Теперь я понимала, что в моей прошлой жизни мне не хватало именно времени наедине с собой.
Постоянный бег.
Вечные попытки кому-то что-то доказать… страх не успеть, провалиться… и мгновенья тишины, наполненные тихим шелестом воды о камни. Влажная трава. Мягкая темно-рыжая земля, по которой бамбуковые палочки рисовали узоры… беседка и чай, который приносила девочка.
— Ты выбрала себе имя? — спросила я, устраиваясь на берегу.
— Нет, госпожа. Их слишком много… и все такие красивые. Но я выберу! Честное слово!
Я сидела на траве, больше не заботясь о том, что помну кимоно. Это было домашним и, несмотря на трогательную заботу оннасю, все одно обзавелось с полудюжиной пятен. Пожалуй, права была матушка, пеняя Иоко за никчемность…
…эта мысль внезапно вызвала дрожь в пальцах. И руки вдруг свело болезненной судорогой, я чудом удержала чашку, которая опасно накренилась. Отстраненно подумала, что чай никогда не бывал настолько горячим, чтобы стоило бояться ожогов.
Боль пульсировала в груди.
И в животе.
И это было не понятно, разве что… тело помнило? Уж не после ли визита матушки, которая была жива — я это знала точно, ибо оннасю как-то поинтересовалась, не собираюсь ли я навестить ее вновь — Иоко заболела?
Отрава?
И все одно не понятно. Зачем матери меня травить? Нет, я в отличие от Иоко не была настолько наивна, чтобы полагать, будто мать не способна причинить вред своему дитяти. Способна. И последние годы жизни Иоко вполне однозначно говорят о характере женщины, давшей ей эту жизнь. Но зачем…
Выгода?
Пропавшие деньги? Вполне возможно… если бы мать попросила, Иоко… свои отдала бы точно, а вот чужие? Нет, версия хороша, однако сумма отнюдь не так велика, чтобы рисковать убийством. Убийц здесь не жаловали, вне зависимости от пола и возраста, а отправляться на плаху ради пары дюжин золотых монет… помнится, батюшка оставил за собой изрядно золота, чтобы семья могла жить безбедно.
…я поставила чашку на траву.
Тогда иной мотив? Скажем… скажем, стыд? Дочь, открывшая дом призрения, позорила ее? Но… нет, тоже не сходится. Если первой хозяйкой печального дома являлась императрица, да и согласно законам, владеть домом могла лишь женщина знатного рода, то это не может быть стыдным или аморальным. Нет, я определенно чего-то не понимаю, но обязательно выясню. И, пожалуй, стоит заглянуть в гости к матушке…
Боль ушла, вот только чай оказался чрезмерно горек. И я вернула чашку на поднос. Встала… и вовремя, поскольку со двора донесся крик:
— Где эта старая потаскуха?!
Голос был молодым и звонким, и потому услышали его все обитатели дома. Да и сам он разом утратил сонность…
— Есть тут кто живой?
Что-то громыхнуло.
— Выходите…
Я стряхнула травинки, прилипшие к кимоно. Пожалуй, стоило бы сменить платье, но что-то подсказывало: гость несколько нетерпелив и вряд ли дождется, пока я приму достойный визита вид.
— Там… — оннасю дрожала. — Там пришли… двое с палками пришли. И шумят.
— Ничего, — я постаралась ободряюще улыбнуться. — У нас тоже хватает палок.
Вот только сердце мое болезненно сжималось, предчувствуя неприятности. Да и у Иоко имелись все основания опасаться мужчин с палками.
— Эй вы там…
— Чего орешь? — голос Араши был полон дружеского сдержанного участия. И я поспешила, пока конфликт не перешел в иную плоскость.
Во дворе и вправду было двое мужчин.
С палками.
Молодые, но изрядно бледные и помятые, вид они имели весьма агрессивный. Темные их одеяния, некогда весьма роскошные, были грязны. Плоские лица опухли. А волосы, заплетенные в косицы, лоснились от жира.
В руках оба сжимали палки, которой старший время от времени ударял по забору.
Араши стояла на пороге с заветным мечом, обнажать который, к моему великому облегчению, она не стала. Но всем своим видом она демонстрировала полную готовность вступить в схватку. И как ни странно, этого хватило, чтобы гости держались во дворе.
Хотя на дом оба поглядывали с жадностью.
— Кто вы, — я шла неторопливо, как и подобает благородной госпоже. — И что вам нужно в доме моем?
Мой голос, благо воспитанию, звучал ровно и отстраненно.
— А ты кто такая?
Старший покачнулся.
Кажется, он все еще был пьян или… нос мой учуял характерный сладковатый аромат опиумного зелья. Если так, то все будет немного сложнее. Пьяные и наркоманы не способны прислушаться к доводам рассудка. А палки… палки у меня были, в отличие от умения ими пользоваться.