Страница 13 из 21
Один из столпов экономической теории XX века Дж. Кейнс дал чёткую оценку прошедшей в Советской России национализации: «В природе революций, войн и голода уничтожать закреплённые законом имущественные права и частную собственность отдельных индивидов» [Кейнс Дж. Россия [Интернет-ресурс]). Именно уничтожение частной собственности как института лежало в основе советской модели национализации. Главная цель советской модели – уничтожить, разрушить институт частной собственности, поэтому в какой форме и какими методами будет осуществлено это уничтожение, не имело никакого значения. Именно поэтому большинство публикаций из первого подхода не различает национализацию, экспроприацию, конфискацию, реквизицию и т. д. На наш взгляд, произошло неправомерное расширение понятия «конфискации» как меры наказания индивидуального характера при красном терроре в силу массовости этого акта. В итоге такого ложного расширения понятия «конфискация» произошло его отождествление с понятием «национализации», осуществлённой советской властью в 1917–1921 гг. Необходимо чётко различать понятие «национализации», вытекающее из общепризнанного мировой правоприменительной практикой принципа суверенитета государства и являющееся общей мерой государства по регулированию отношений собственности, и понятия «конфискации» как меры наказания индивидуального характера. Кроме того, и национализация, и конфискация отличаются от понятия экспроприации, понимаемой как меры перевода в государственную собственность отдельных объектов. Большевики занимались экспроприацией отдельных банков, финансовых и торговых учреждений задолго до прихода к власти (известные акты экспроприации, проведенные Камо, Джугашвили-Сталиным, Котовским и другими большевиками). В связи с массовым характером красного террора на всей огромной территории России конфискация как индивидуальная мера наказания применялась не по решению судов, так как судебные процессы – это долговременные процессы, а по решению внесудебных органов – руководителей ЧК на местном уровне, так называемых «троек», т. е. группы большевиков из трёх человек. Или «особых совещаний», то есть группы из 3–5 человек. Эти группы формировались, как правило, из членов ЧК, ОГПУ, НКВД – чрезвычайных комиссий, наделённых правами следственных органов, судебных инстанций и исполнения наказаний одновременно. Арестованного по подозрению в непризнании советской власти утром допрашивали, после обеда выносили решение о высшей мере наказания и конфискации имущества, а вечером – расстреливали. Этот адский конвейер смерти, по оценкам Жевахова, уничтожил более 6 млн человек из всех слоёв русского общества [29].
Именно массовостью актов конфискации, проведенных советской властью, объясняется закрепление в общественном сознании тождества понятий конфискации и национализации. В этом смысле советскую модель национализации можно назвать конфискационной.
Сторонники второго подхода к советской модели национализации считают, что официальные советские историки исказили процесс и причины национализации в первые годы советской власти. Официальная советская историография подчёркивает, что национализация логично следовала из теории марксизма в качестве закономерности социалистической революции. Один из основных сторонников второго подхода, английский историк Э. Карр в своём 14-томном труде «История Советской России» [30] обосновывает тезис о том, что национализация была сделана вопреки задачам и установкам советского правительства, возглавляемого В.И. Ульяновым-Лениным, и вопреки марксистской теории, которая предполагала создание в России государственного капитализма, при котором на промышленных предприятиях создавался рабочий контроль в форме совместного совещания собственников, менеджеров и рабочих. Этот тезис обосновывается также тем фактом, что до марта 1918 года включительно государственный банк Советской России выдавал очень крупные ссуды частным предприятиям, как это делалось в дореволюционные годы. Это и понятно – новая власть заботилась о том, чтобы пополнять бюджет за счёт налогообложения промышленных предприятий, которые в основных отраслях промышленности принадлежали иностранным фирмам и банкам. К примеру, все 20 трамвайных компаний в России принадлежали бельгийцам и немцам; золотодобыча на 62 % принадлежала американскому капиталу через английскую компанию «Голдфилдс»; в горной, горнозаводской и металлообрабатывающей промышленностях 52 % предприятий были иностранными; в паровозостроении 100 % предприятий были иностранными; в электрических и электротехнических компаниях – 90 % и т. д. Э. Карр выделяет два типа национализации в промышленности России – «стихийная» и «карательная» национализации: «Большевиков ожидал на заводах тот же обескураживающий опыт, что и с землёй. Развитие революции принесло с собой не только стихийный захват земель крестьянами, но и стихийный захват промышленных предприятий рабочими. В промышленности, как и в сельском хозяйстве, революционная партия, а позднее и революционное правительство оказались захвачены ходом событий, которые во многих отношениях смущали и обременяли их, но, поскольку эти события представляли главную движущую силу революции, они не могли уклониться о того, чтобы оказать им поддержку» [30].
«Стихийная» национализация представляла собой инициативу снизу, когда рабочие собрания предприятий принимали решения с целью сохранения рабочих мест и выплаты зарплаты, о передаче предприятий в государственную собственность. Так, в одном из первых архивных документов о стихийной национализации фирмы «Копи Кузбасса» отмечалось, что рабочее собрание Кольчугинского совета рабочих депутатов 10 января 1918 года принимает следующее решение: «Находя, что акционерное общество “Копикуз” ведёт к полному развалу Кольчугинский рудник, мы считаем потому, что единственным выходом из создавшегося кризиса является передача Копикуза в руки государства, и тогда рабочие Кольчугинского рудника смогут выйти из критического положения и взять под контроль данное предприятие» [30].
Во многих случаях собственники и предприниматели отказывались подчиняться решению рабочего контроля, что служило юридическим поводом для национализации.
В качестве примера «карательной» национализации можно привести национализацию завода АМО, принадлежавшего клану Рябушинских. История началась ещё в 1916 году, когда Рябушинский договорился с министерством финансов о получении 11 млн руб. для строительства сборочного цеха завода АМО и выпуске 1200 автомобилей. Потратив деньги, после Февральской революции 1917 года Рябушинские пытались закрыть завод. После Октябрьской революции Рябушинские уехали за границу и поручили нанятым управляющим поставить вопрос перед властями о закрытии завода в связи с отсутствием в казне завода 5 млн руб. для завершения строительства. Рабочий комитет завода обратился к советскому правительству с просьбой о помощи, и завод получил 5 млн руб. Однако представитель Рябушинских в дирекции принял решение об использовании денег на покрытие долгов и закрытии предприятия. Тогда советское правительство приняло решение о национализации завода, на базе которого был построен впоследствии ЗИС – завод имени Сталина.
Начиная с марта-апреля 1918 года советское правительство ввело практику национализации тех предприятий, где задолженность по выплате зарплат рабочим составляла один месяц. При этом в постановлениях или декретах о национализации всегда указывались причины национализации. В мае 1918 г. была национализирована целая отрасль – сахарная промышленность – в связи с кризисным состоянием из-за оккупации германскими войсками территории Украины. В начале июня была национализирована нефтяная промышленность в связи с тем, что нефтепромыслы и нефтебурение практически остановились из-за того, что хозяева их фактически бросили.
С октября 1917 года по май-июнь 1918 года Совет народных комиссаров (советское правительство) руководствовалось ленинской концепцией о «государственном капитализме», что практически означало сотрудничество правительства с иностранным капиталом в лице бельгийских, немецких, английских, американских и других фирм. Однако после Брестского мира представители германского капитала начали массово скупать акции основных российских предприятий. Об этом прямо говорилось на Первом всероссийском съезде Совета народного хозяйства 26 мая 1918 года: «буржуазия старается всеми силами продать свои акции немецким гражданам, старается получить защиту немецкого права путём всяких подделок, всяких фиктивных сделок» [30].