Только ты

Она не понимала, не чувствовала победу. Лишь молча сидела на снегу и мелко подрагивала, наблюдая за льдинками, которые ветер тихо опускал на волнистые пряди черных волос, перетянутые на затылке. Яркие, почти обжигающие взор локоны так не походили на щеки и губы Кили, белеющие почти на глазах из-за остывшей в жилах крови. Но он все равно казался спящим: уставшим, истерзанным болезнью, но живым. Еще можно было перепутать.

Вот только жуткое месиво из плоти, костей и звеньев разодранной на груди кольчуги погубило эти надежды. Из-за нее Кили уже не сможет вздохнуть, не сможет улыбнуться, как тогда, у реки, призывая воительницу уйти с ним.

Глупое, опрометчивое суждение незрелого мальчишки, достойное лишь усмешки…, но тогда почему же оно так взволновало сердце эллет? Отчего заставило его трепетать под натиском сомнений и внезапных догадок о том, что не так уж и страшно лишиться наполненного пороком Лесного Дворца и Владыки, играющего судьбами воспитанницы и родного сына.

И сейчас, впервые в жизни коченея от холода и скорби, Тауриэль невольно улыбнулась, вспоминая то обволакивающее блаженство, распахнувшее перед ней двери клетки. А почему бы и впрямь не уйти? Броситься в неизвестность, оставив за спиной прошлое со всеми его слезами и радостями. Почему нет?

Да потому что все это мечты, а разбить сопротивление привыкшего к однообразию разума весьма не просто. И Тауриэль колебалась, пока ловила искры надежды в сияющих глазах Кили, отчего-то привязавшегося к ней, но остающегося таким чужим. Ведь она не могла ответить принцу таким же взглядом, как и никому другому. Не могла спасаться от одной лжи, прикрываясь другой. Не знала мира, в который ее звали. Боялась узнать…

Все эти мысли вдруг обрушились на эллет, словно огромная бушующая волна, которая едва не уронила ее и посеяла в душе беспорядок. Но мучительные попытки решиться окончились с появлением Леголаса, одним своим тоном вернувшего сводную сестру к благоразумию.

Вот и сейчас, на вершине Вороньей Высоты, он оторвал стражницу от грез, когда тихонько встал за ее спиной и положил руку на плечо.

— Тауриэль, — тихо прошептал синда, — идем.

Но она не ответила, лишь дернулась и сжала зубы, ощущая каждый палец даже сквозь одежду и вспоминая запретные объятия, извратившие братскую любовь. Стоны и хриплый шепот, вдруг раздавшиеся в голове, привели за собой образ голого тела аранена, блестящего от испарины в мягком свете ламп.

— Иди, — холодно произнесла воительница, сбрасывая руку и с облегчением чувствуя избавление от видений.

Это слово провело черту между эльфами, и Леголас буквально кожей почувствовал ее острые края. Он замер, всматриваясь в чуть растрепанные рыжие косы, и ждал чего-то, любого знака, способного облегчить грустное расставание. Но эллет не двигалась, кажется, и не дышала вовсе — просто тихо ждала момента, когда сможет остаться одна со своими мыслями.

Принцу ничего не оставалось, как исполнить эту немую просьбу и отойти, направившись в сторону затейливых коридоров горы под шум ветра и скрип снега под ногами. Но в последний момент он обернулся, чтобы смерить прощальным взглядом сводную сестру, застывшую на фоне блеклого неба. Только яркие волосы, обрамляющие измазанное кровью и грязью лицо, медленно колыхались на плечах, обнажая разрывы на одежде.

Для него она оставалась прекрасной. Манящей, будто дикая неизведанная стихия. Но что-то сломалось в образе Тауриэль, нечто важное, пьянящее разум и волю.

Возможно, синда просто увидел другую ее сторону, менее привлекательную? Или все дело в том, что он утолил свою жажду? .. Неважно, ведь теперь Леголас может освободиться, вырвать из сердца чувства, доставляющие ему столько терзаний, и лишь осознание этого поселило в душе радость.

Он не прощался; знал, что когда-нибудь вернется, и просто улыбался, направляясь в клубы белого тумана, чтобы обрести покой в далеких землях, не знающих его печаль.

И воительница, больше не ощущавшая давящего взгляда голубых глаз, также улыбнулась, опуская веки и позволяя тишине завладеть собой. Точно так же, как и на берегу Озера, куда она пришла в надежде успокоить мысли, ведь Лесной Дворец, полный любопытных глаз, не позволял этого сделать.

А вода уносила прочь все тревоги вместе с сухими листочками, медленно плывущими на ее поверхности мимо пожелтевших деревьев, растущих на берегу. Их дрожащее отражение, напоминающее пылающие факелы, завораживало, затягивало в себя, из-за чего эллет не сразу опомнилась, услышав чужие шаги. Но это оказался сводный брат, нагло похитивший ее идиллию.

- Что случилось, — обеспокоенно спросил Леголас, — почему ты ушла?

Казалось, будто он и впрямь удивлен, отчего волна гнева моментально заполнила стражницу.

— Почему ушла? — выдохнула она, сверкнув глазами. — Как ты можешь быть таким спокойным после того, что произошло ночью? Валар… — неожиданно что-то внутри надорвалось, и Тауриэль отвернулась, вновь устремив взор на Озеро и расплывчатый город вдалеке. — Ты же был мне братом…

Вопреки ожиданиям, аранена поразили эти слова, и он замер, пытаясь осмыслить их, одновременно рассматривая тонкую фигурку, стоящую на сером камне в вихре красных, желтых и оранжевых листьев.

— Прости, если обидел тебя, — сказал принц через минуту, —, но я не понимаю… разве тебе было плохо?

— Я просила отпустить меня! — крикнула воительница и вода гулко повторила сказанное. — Хотела уйти, а ты не понимаешь? ..

— Тауриэль, — неожиданно твердо сказал Леголас, перебив ее, — я понятия не имею, как ты проводила время с моим отцом. Он просто пригласил меня, сказал, что ты не будешь против…

Эллет не дослушала, отвернулась, грустно усмехаясь далекому городу и борясь с гнетущим стыдом за то, в каком свете выставил ее Трандуил. Разумеется, он ничего не сказал сыну, все решил за него и даже не задумался о чувствах воспитанницы, как и всегда…

— Тауриэль, нельзя преследовать тридцать орков одной, — синда продолжал говорить, желая вернуть стражницу в Лесной Дворец, но лишь мысль об этом наводила на нее грусть, заставляющую противиться всем естеством.

Найти причину задержаться оказалось не трудно.

Мирное течение обрывистых воспоминаний неожиданно прервал тихий звон. Воительнице потребовалось несколько мгновений, чтобы распознать в нем приближающиеся шаги, отчего она резко подняла веки.

Но под ними скопились слезы, и ледяной ветер безжалостно обрезал глаза, не позволив сразу узнать Орофериона, застывшего в почти рассеявшихся клубах тумана. Его лицо, выражающее смесь тревоги и облегчения, покрывал узор черных брызг. Они же виднелись и на светлых волосах, неестественно аккуратно лежащих поверх измятого нагрудника, хранившего на себе память от сотен жестоких ударов.

Владыка молча разглядывал эллет, которая не выдержала изучающего взгляда и повернулась к Кили, будто ища спасения. Но при виде безмятежного лица, некогда бледного, теперь же светло-синего, ей стало еще более неуютно. Рана, напоминающая страшную воронку, уже начала покрываться крохотными кристалликами льда, и Тауриэль показалось, что в ее груди зияет такое же увечье, затягивающее в себя окружающий холод.

Оно болело и остужало кровь все сильнее с каждым вздохом, пока в голове пульсом билась одна и та же фраза: «Тауриэль изгнана».

Приговор, нехотя сказанный Ференом, безжалостно вонзился в сознание, причиняя мучения, не сравнимые даже с ударом орочьего кулака. Воительница не могла поверить, что Трандуил так просто отказался от нее. Что он забыл все их ночи и жаркие объятия, когда его ледяные глаза таяли, выпуская нежность, почти неизвестную даже Леголасу. Забыл поцелуи и ласки, столь трепетные, что эллет едва не путала их с любовью, и раз за разом прощала грубые игры своего покровителя.

Ведь она не хотела сбегать — желала только подумать, не разрывая колдовских силков, навечно привязавших фэа к Лесу. И услышанное тогда на берегу реки, в окружении обездоленных и скорбящих людей, повергло бывшую стражницу в отчаяние, которое не ослабло со временем и терзало сердце даже после окончания битвы. Она любила Орофериона какой-то странной, неправильной любовью. За спасение и поддержку, за блаженство, которое он дарил воспитаннице на протяжении веков; и все эти чувства сейчас рвали грудь, не находя отклика в суровом взгляде.