Статуэтка. Сокровища чжурчжэней

– Что?

– Муха попала в сеть. Жужжит, пытается вырваться.

– Ничего не слышу, – прислушиваюсь к темноте. – Ты придумываешь?

– Не веришь. Подойди поближе к дровнику. В уголке паутину увидишь.

Иду к дровнику. Вижу, как в паутине бьется муха, отчаянно жужжит. Но слышу, стоя почти вплотную к паутине, а до костра расстояние – метров шесть.

– Я тебя люблю, шалунья, – шепчу в темноте, иду к костру.

– Ну и что я сказал? – строго, как учитель, спрашиваю.

– Ты сказал: я тебя люблю, шалунья, – повторяет таежница и уточняет: – Это правда или дурачишься?

– Не знаю, – честно признаюсь, не ожидая, что Аня услышит.

– Не знаешь – не говори, – строго выговаривает девушка.

– Скажите, а вам не скучно в тайге? Чем вы все время занимаетесь?

– А тебе не скучно в городе? Чем ты все время занимаешься? – передразнивает она с той же интонацией.

– Нет, ну правда, – бормочу. – Мне непонятно, как можно жить так вот в лесу?

– Как так?

– Без благ цивилизации. Без телевизора, телефонов, автомобилей.

Таёжники смеются, словно говорю чушь.

– Нам не нужно это все. У нас есть другие возможности.

– Ну, например, – ввязываюсь в спор.

– Исэнэйэ (Сходи посмотри), – говорит дед, взмахивает рукой. Отворачиваюсь от костра, замераю от увиденного зрелища. В воздухе переливается разноцветная объемная картинка (словно съемка ведется с кабины самолета или беспилотника). По поляне бегают три медвежонка и играют друг с другом. Словно 5D изображение, объемное, со звуками.

– Нам лес такие картинки показывает, что телевизор не справится.

– А телефон? У вас нет телефонов, – возражаю.

– Мы можем разговаривать друг с другом на расстоянии без проводов и коробочек.

– Как? – не верю.

– Я сейчас докажу. Досчитай до двадцати и закрой глаза.

Таёжница идёт в сторону речки. Вслух считаю до двадцати. Девушка скрывается из виду.

– Аня, ты где?

– Закрывай глаза, – слышу голос издалека. Послушно закрываю.

– Привет, странник, – слышу в голове девичий голос. Звук громкий и чистый, словно стоит рядом. Открываю глаза. Никого. Снова зажмуриваюсь.

– Привет, моя ласковая, – говорю, но не вслух, а про себя.

– Почему ты меня ласковой называешь? – удивляется девушка.

– Наверное, схожу с ума.

Одна часть мозга вопит моей другой половине: «Ты сошел с ума. Разговариваешь сам с собой. Сошел с ума. Какая досада».

– Нет, ты не сошел с ума, – слышу в голове её голос. – Мир может быть другим.

– Перестань подслушивать мысли, а то вдруг… – воображение выдаёт картинку, как я ее страстно целую, лапаю за аппетитные места.

– Ой, какие картинки ты шлешь, – смеётся. – Вроде приличный мужчина с виду…

– Перестань, – вслух говорю, со стоном зажимаю уши и, ошеломленный от пережитого опыта, встаю и сажусь на место. Тормошу головой, словно стараюсь спрятать мысли.

– Извини, – слышу рядом, и рука сжимает плечо. – Не удержалась, глупая, силушку показала. Дед ругается, что я слишком эмоциональная.

Сердито одергиваюсь, чтобы не трогала.

– Сам захотел проверить, – обижается таёжница. – А как тебе доказать?

– Не надо в голову залазить, – ворчу, понимая, что собеседница права. Спрашиваю: – Так я с тобой могу на любом расстоянии разговаривать?

– Сможешь, если сильно захочешь. И во сне сможешь. Могу научить.

– А сегодня во сне ты со мной разговаривала?

– Ночью или днем? – почему-то уточняет.

– Днем.

– Да, – оправдывается: – Если не понравился сон, можно стереть.

– Не надо ничего стирать! – резко возражаю.

– Почему? – Аня не ожидает такой реакции.

– Потому что, – бормочу. Не хочу признаваться, что сон глубоко запал в душу. Особенно радостное, нежное состояние запомнилось. Девушка интуитивно понимает, что закрываюсь, переводит разговор на другую тему.

– Автомобиль показывать или нет? – улыбается.

– А я что, автомобилей не видел? – огрызаюсь.

– Ты не понял. Мы можем передвигаться без автомобилей и самолетов.

– Ага, пешком, – язвлю, почему-то злюсь.

– Деда, покажи, – просит Шамана.

– Исэми-дэ, эдзт хуэнэ, йэвэ-дэ исэи (Только не удивляйся, чтобы ты ни увидел).

– Чего это? Я что, испугаюсь? – спрашиваю, выслушав перевод.

– То, что увидишь, может изменить представление о мироустройстве, – серьезно отвечает таежница. – Может, не надо?

– За меня боишься? За себя бойся! – огрызаюсь. – Ничем вы не удивите!

Шаман смотрит внимательно, вздыхает и… исчезает.

– Ё…. – выдыхаю. Моргаю. Трясу головой. Шамана нет. Заглядываю под стул, на котором тот только что сидел. Девушка смеётся сначала тихонько, а когда видит мое изумленное лицо, громче. Поворачиваюсь к ней, трясу, спрашивая: «Как? Как он сделал? В чем фокус?». А она ещё пуще хохочет.

– Вы это называете волшебством, магией, – говорит Аня, и старик машет мне с крыльца, уходит в дом. – А мы называем практиками. Тренируемся годами.

– А. Э. У, – едва могу вымолвить. – Вы что – сверхлюди?

– Нет, – перестаёт смеяться.

Понимает, что нахожусь в ситуации полного паралича от осознания новой реальности.

– Ты не бойся. Ты тоже так можешь. Если откажешься от мирской жизни и уйдёшь жить в лес или в горы, как монахи. Тайга дает другое понимание жизни и своих способностей. Если прислушиваться к ней, разговаривать с ней, то поможет. Понимаешь меня?

– Понимаю, – выдыхаю. Не сажусь, а почти падаю на свое место у костра. Обхватываю голову руками, закрываю глаза. Все, что знаю, умею, горжусь, – не имеет значения здесь, в лесу, вдалеке от цивилизации. Чувствую себя маленьким и беззащитным, что хочу заплакать.

– Ты прости нас, родной, – шепчут губы рядом. – Не хотим обидеть или напугать силой своей и способностями. Могли соврать, да не хотим. Потом вдвойне больнее будет.

– Почему? – удивляюсь.

– Побоялись, что испугаешься, и ниточка событий прервется.

– Какая ниточка?

– Не обидишься, если правду скажу?

– А это важно для тебя?

– Да. Очень важно. Если обиду затаишь, то плохо будет всем: и тебе, и мне, и деткам нашим…

– Деткам? – переспрашиваю.

– Ой, – Аня осекается: – Не ругайся, пожалуйста. Просто я – Шаманка. Дед – Шаман. Родители – шаманы. Это наш дар и проклятие. Наше предназначение. Приходится жить не так, как все, и не там, где все. Понимать природу, помогать людям, сдерживать баланс сил в мире.

– Ага, борьба между Добром и Злом, – бурчу, сбитый с толку.

– Так ты знаешь?! – радуется.

– Что знаю? Кто ты и твой дед? Где я? Что со мной? Это сон или глюк? Может, с ума сошел? Может, белая горячка? Совсем запутался.

– Бедненький, – жалеет таёжница, гладит по голове. Почему-то это бесит.

– Не надо меня жалеть! – рявкаю, подскакиваю.

Аня, как послушная школьница, покорно опускает руки на коленки. С немой мольбой смотрит мне в лицо. Костер прогорел, угли костра отбрасывают необычные тени. Стоит глубокая ночь. Во дворе у костра я и девушка-загадка.

– Прости меня, родной, прости, – шепчет таежница и падает передо мной на колени, обхватывает, прижимается к моим ногам лицом: – Виновата я перед тобой! Виновата!

– Ань, ты чего? – удивляюсь и поднимаю её с земли.

– Помнишь, год назад нашу первую встречу? – тихо всхлипывает.

– Какую встречу? – изумляюсь. – Мы ведь раньше не ви…

В голове вспыхивает картинка. Торговая точка возле села Анучино, у тигриного водопада. Десяток людей, торгующих дарами тайги и огородной продукцией.

В тот день еду во Владивосток, в очередную бизнес-командировку. Останавливаюсь купить настойку из калины.

Прохаживаюсь вдоль рядов, ищу знакомую этикетку.

– Возьмите грибочков, медку, – предлагают продавщицы. Калины нигде нет.

– А ну пошла отсюда, голытьба, – слышу чей-то окрик, поворачиваюсь на звук. Здоровенный мужик машет кулаком мальчонке в оборванной одежде.