Страница 91 из 365
Батшева попрощалась с ними и забежала в приоткрытую дверь дома. Ханеле, рассматривая Пьетро, заметила: «Нравитесь».
— Откуда вы? — изумился юноша. Ханеле усмехнулась: «Я вам говорила — я многое знаю. Например, у вас в суме письма лежат, от наших родственников. Сейчас у Моше как раз обед — все вместе и почитаем. Он в христианском квартале работает, там и живет, — Ханеле кивнула на север.
Они завернули за угол. Пьетро осторожно сказал: «Я у вас дома был…, Это ведь госпожа Судакова, да?»
— Моя мачеха, — вздохнула Ханеле. «Ей… — она помолчала, — рожать через два месяца, она волнуется. Моше дома не живет, потому что с родителями поссорился, из-за невесты. Они с Элишевой Мендес де Кардозо обручились, через три года поженятся, в Амстердаме». Она указала на арку: «Нам сюда».
Они прошли на низкую, каменную, узкую улицу. Пьетро, оглянувшись, замер.
— Это виа Долороза, — тихо сказал он. «Крестный путь Иисуса». Ханеле только улыбнулась: «Пойдемте».
Они проталкивались через толпу, обходя нагруженных мулов. Ханеле постучала в неприметную калитку: «Это монастырь, францисканский. Он здесь один, турки не очень-то жалуют христиан. Однако отремонтировать разрешили, и то хорошо».
Внутри было тихо, прохладно, вокруг маленького дворика лежали аккуратно сложенные камни и новая черепица. Сверху, с крыши, доносились голоса рабочих. Высокий, широкоплечий юноша в холщовой куртке перегнулся вниз, и помахал рукой: «Сейчас спущусь!»
Он ловко скользнул по веревке во двор и раскрыл объятья: «Пьетро! Ты с Венеции совсем не изменился, возмужал только».
— Как братья, — подумала Ханеле, глядя на них. «И волосы одинаковые, и повадки. Даже говорят они, похоже. Пьетро отлично святой язык знает, им с Рахели легко будет подружиться, — она почувствовала, что улыбается и сердито сказала: «Обед! Если бы я не пришла, Моше, ты бы опять всухомятку ел».
— Я рядом живу, — Моше поправил кипу на запыленных волосах и крикнул по-турецки: «Перерыв, ребята!»
В крохотной, чисто выбеленной комнате не было ничего, кроме тюфяка на полу, и книг, сложенных в стопки вдоль стен. Ханеле разожгла вделанный в стену очаг. Поставив на треногу старую, медную сковороду, девушка засучила до локтей рукава платья: «Рассказывай, Пьетро. Я баклажаны пожарю, с лепешками съедим. Мой брат еще не зарабатывает на курицу каждый день».
— Я откладываю, — обиженно сказал Моше. Устроившись на тюфяке, — он был в шароварах и пропотевшей рубашке, юноша повторил: «Рассказывай».
Они сидели вокруг грубого блюда. Ханеле, наконец, вытирая пальцы холщовой салфеткой, улыбнулась: «У всех дети. И у дяди Теодора, и у тети Марты, и у Констанцы. Это хорошо. Дядя Аарон после шивы тебя отведет на могилы, так что не волнуйся». Она посмотрела на окно:
— Мне домой пора. Я каждое утро у Стены молюсь. Ты меня там сразу найдешь, если что-то надо будет, — она со значением посмотрела на Пьетро и тот покраснел. «Была, не была, — решил юноша. «Завтра приду туда и передам ей записку, для Рахели. Вдруг…, - Ханеле поднялась и поцеловала брата: «Не провожайте».
Моше быстро прибрал в комнате: «Твоего отца Бьюкенена я знаю. Он со мной английским занимается. Он неподалеку живет, так, что я тебя туда доведу».
Юноши вышли на Виа Долороза и Пьетро сказал: «Не верю, что я здесь, Моше…, Здесь Иисус ходил…, Как вы тут живете?»
— Кроме него, — добродушно рассмеялся Моше, — здесь ходили царь Давид и царь Соломон. Ничего, — он потрепал Пьетро по плечу, — привыкнешь. В пятницу я полдня работаю, из-за Шабата. Покажу тебе Эйн Керем, там…
— Родился Иоанн Креститель, и дева Мария встретилась с Елизаветой, — Пьетро остановился и закрыл глаза. «Господи, — тихо сказал юноша, — спасибо тебе, спасибо, что ты дал мне дожить до этого времени».
— У нас тоже такое благословение есть, — усмехнулся Моше. Они направились вниз по Виа Долороза, к храму Гроба Господня.
Рахели поворочалась в кровати. Приподнявшись на локте, она посмотрела на сестер — девочки спокойно спали в обнимку. «Батшева плачет вечером, — грустно вспомнила девушка, — папа ее утешал сегодня, рассказывал, как он в джунглях жил, о ягуарах, о змеях…, Вроде успокоилась».
Она поднялась. Оглянувшись, Рахели взяла с табурета свое платье — записка была в кармане. Девушка вспомнила загадочную улыбку Ханел. Та, протянув сложенную бумагу, шепнула ей: «Ответ можешь через меня передать».
— Да от кого это? — удивилась Рахели, но старшая девушка только приложила палец к губам и покачала головой.
Рахели спустилась вниз и осторожно открыла дверь в сад — трава была еще теплой. Над Иерусалимом простиралось огромное, наполненное звездами небо. Легкий ветер шелестел листьями гранатового дерева. Она присела на деревянную, резную скамейку. Подобрав под себя ноги, Рахели пристроила рядом свечу.
— Дорогая госпожа Горовиц, — читала она ровные, красивые строки. «Я не смею называть вас иначе, хотя, конечно, был бы счастлив, если бы когда-нибудь мог произнести ваше имя. Госпожа Горовиц, — перо остановилось, — пожалуйста, знайте, что нет у вас более преданного слуги, чем я. Пожалуйста, если я, хоть что-то могу для вас сделать…, - видно было, как он запнулся. «С искренним уважением, Пьетро Корвино».
Внизу, другим, торопливым почерком, было написано: «Никогда себе не прощу, если не скажу этого, никогда. Это царь Соломон говорил, прекрасной Суламифи, а я говорю вам, Рахиль: «Как ты прекрасна, возлюбленная моя, как ты прекрасна, очи твои — очи голубиные».
Она положила записку на колени — сердце колотилось, глухо, взволнованно. Рахели вспомнила смешливый голос матери: «Познакомились мы с папой очень просто — он меня на улице увидел. И прислал записку, с Ратонеро. Там была песня, сефардская, — Дина прикрыла голубые глаза: «Роза цветет в мае, а моя душа томится от любви к тебе». И мы встретились, это дядя Иосиф и тетя Сара устроили. Там папа мне во всем и признался».
Рахели так и застыла — с руками, измазанными тестом.
— С первого взгляда? — удивленно спросила она.
— Угу, — Дина облизала палец: «Сахара достаточно, давай миндаль толочь».
— Так разве бывает? — все не отставала Рахели.
— Еще как, — пожала плечами мать. «Вот придет оно к тебе — сразу узнаешь».
Рахели вспомнила его серо-зеленые глаза, его ласковый голос. Прижав письмо к щеке, тихо плача, девушка шепнула: «Он же гой, так нельзя, нельзя…, Господи, что же мне делать, что?»
Рахели свернулась в клубочек на лавке: «Напишу ему ответ. Увидимся на улице. Скажу, что у нас разные дороги. Пьетро…, - выдохнула она. Девушка велела себе: «Так и сделаешь. Иначе нельзя».
Рахели всхлипнула. Вытерев лицо рукавом рубашки, она увидела перед собой лукавую улыбку матери:
-Папа меня два года ждал. Когда человек любит, дорогая моя, — Дина сладко вздохнула, — ничего другое ему не важно. Ты помни это, — рассмеялась женщина. Взяв каменную ступку, Дина высыпала туда орехи.
— Ничего не важно, — повторила Рахели, сев, обхватив колени руками. Звезды все сияли — бесконечным, спокойным огнем, Иерусалим спал. Она сидела, глядя в небо, распустив по спине длинные, белокурые косы, — пока над городом не стал подниматься рассвет.
— Сейчас мужчины на молитву придут, — вспомнила девушка, — и Ханеле — еду готовить. Вот и хорошо.
Она тихо закрыла за собой дверь. Поднявшись наверх, взяв перо с чернильницей, Рахели решительно вырвала лист из тетради Батшевы.
— Уважаемый господин Корвино… — начала девушка.
Юноши сидели на траве, разложив между собой холщовую салфетку с лепешками и жареной курицей. Заходило солнце, с минаретов в мусульманском квартале были слышны крики муэдзинов. Пьетро посмотрел на маленькую рощу олив, что виднелась за склоном холма: «Отец Бьюкенен меня туда отвел. Дядя Теодор мне написал — где это. Там только папа лежит, и больше никого. И дева Мария, — он внезапно улыбнулся.
Рыжие волосы Пьетро шевелил ветер. Юноша вспомнил, как, наклонившись, проведя ладонью по серой плите, он прошептал: «Здравствуй, папа. Вот, я и пришел. И к маме я схожу, уже скоро». Пьетро опустился на колени и прижался щекой к прохладному камню.