Страница 92 из 365
— Я помолюсь, — отец Бьюкенен указал на высеченный в скале, низкий вход в пещерную часовню. «Ты приходи, когда… — он повел рукой.
— Это же не англиканская церковь, — удивился Пьетро.
Серые глаза священника заискрились смехом. «Какая разница, здесь Богоматерь похоронена, милый мой, а Иисус — он для всех один. Тем более Господь, — Бьюкенен положил ему руку на плечо: «Ты тоже помолись, за душу отца своего».
Пьетро перекрестился и услышал ласковый голос францисканского монаха: «Что вы, милый, какие деньги! Мы как ухаживали за могилой отца Корвино, так и будем ухаживать, всегда. Не беспокойтесь, пожалуйста, — Пьетро покраснел и твердо попросил: «Хотя бы примите пожертвование, святой отец».
— Я же не католик, — подумал юноша. Францисканец, усмехнувшись, снял с полки большую книгу в кожаном переплете.
— Восемнадцать лет назад, — сказал он, перелистывая страницы, подвинув Пьетро том: «Это запись о вашем крещении, молодой человек».
— Какая разница, — Пьетро читал выцветшие, старые чернила. «Католик, англиканин…, Хватит уже воевать. Тетя Мадлен католичка. Они с дядей Джоном решили — девочки, когда подрастут, будут сами выбирать, куда им ходить. И Жюль католик, и в Кембриже у меня друзья — католики. Папа мой вообще — прелатом был».
— Ты не волнуйся, папа, — Пьетро гладил надгробную плиту, — у меня все хорошо. Я учусь. Потом сан приму, буду заботиться о сиротах, служить в церкви, учить детей. Только я женюсь, — он зарделся, — но ведь ты и сам хотел на маме жениться. Мне для этого и от сана не надо отказываться, я англиканин, — он еще раз коснулся могилы. Склонив голову, юноша спустился по грубым, старым ступенькам в церковь.
— Как тут тихо, — прислушался Пьетро. Отец Бьюкенен стоял на коленях, уронив голову в руки. «Он ведь в джунгли едет, — вспомнил Пьетро. «Совсем один там будет, без жены…, Я бы не смог, — он тоже опустился на колени, держа в руке зажженную свечу и сунул руку в карман — там была записка, быстро, торопливо нацарапанная. «Уважаемый господин Корвино, ждите меня после исхода траура у гробницы Авессалома, на закате. Рахели».
— Господи, спасибо тебе — вздохнул Пьетро и шепнул: «Матерь Божья, помоги ей, пожалуйста. Пусть Рахиль больше не узнает, ни горя, ни несчастий. Пожалуйста, — повторил он.
Все время, пока Горовицы сидели шиву, он приходил к ним, гулял с Батшевой, рассказывая ей о Лондоне и Венеции, мыл полы и посуду. Рахели, было, ахнула: «Ну что вы!», но Пьетро только улыбнулся: «Я в Кембридже научился полы мыть, госпожа Горовиц».
Он сидел в маленьком кабинете Аарона и слушал его грустный голос: «Твоя мама на наших руках умерла, милый мой. Как твой отец погиб — она разум потеряла, родила тебя, а там уже…, - Аарон махнул рукой и не закончил. «Она тебя искала, — после долгого молчания добавил рав Горовиц. «Плакала и повторяла: «Сыночек мой, сыночек…». Твоя мама была очень красивая, Пьетро».
Он тогда заставил себя посмотреть куда-то в сторону. Юноша почувствовал, как рав Горовиц обнимает его: «Ты поплачь. Поплачь, Пьетро. Никто же не видит». Он плакал, как ребенок, а потом, высморкался: «У меня очень хорошие родители, дядя Аарон…, Но все равно…»
— Я понимаю, милый, — рав Горовиц поднялся. Разлив по серебряным стаканчикам изюмное вино, Аарон вздохнул: «Это еще жена моя покойная ставила. Восемнадцать лет мы с ней…, - он сел в кресло и замолчал, глядя на высокое, синее небо Иерусалима.
— Тетя Марта мне говорила, что ваша жена, госпожа Горовиц…, тоже очень красивая была, — Пьетро смотрел на него и видел, как блестят темные, большие глаза мужчины.
— Она была мой дом, — просто ответил рав Горовиц. «Часть меня. А теперь…, - он прервался. Собравшись с силами, Аарон добавил: «Дочери у меня хорошие, мне их вырастить надо».
Рахели все смотрела на него. Пьетро, мучительно краснея, думал: «Наверное, решила не отвечать. Конечно, я же не еврей, и никогда им не стану. Пусть будет счастлива».
Однажды утром, у Стены, Ханеле, улыбаясь, передала ему записку. Пьетро облегченно выдохнул. Он пошел в храм Гроба Господня и слушая литургию, все повторял:
— Спасибо Тебе, спасибо.
Моше завернул курицу в лепешку. Аппетитно от нее откусывая, юноша заметил: «Говорят, после Египта Наполеон сюда отправится. Хочет вам путь в Индию отрезать».
— На море мы сильнее, — поднял бровь Пьетро. «Ничего у него не получится. Я сюда через Португалию ехал, в Лиссабоне пересел на их корабль. Британские судна к вам не ходят, торговые, все-таки это опасно. И обратно так отправлюсь».
Моше прожевал:
— Я денег скопил, с тобой поеду. В конце концов, должен же я родителей своей невесты увидеть, да и ее саму. Там тоже ешивы есть, будет, где учиться.
— И вообще, — хмуро добавил он, — город у нас маленький, все друг друга знают. Всякие сплетницы, наверняка, вызнали — где я работаю. Незачем родителей расстраивать. Через три года они как раз отойдут. Тем более у них ребенок родится. Только как мне из Англии до Амстердама добраться, вы же воюете…
— Дядя Джон что-нибудь придумает, — подмигнул ему Пьетро. Он вспомнил пасхальный обед в доме Кроу. Они с Майклом сидели за удочками на берегу реки. Из лодок был слышен восторженный визг детей и красивый баритон Тедди: «Атакуем лодку, где дядя Питер капитаном, берем их на абордаж».
Майкл, молча, курил свою старую трубку. Пьетро подумал: «Это он из Уэльса привез. Его в шахте завалило, вместе с рабочими, он после этого и стал курить. Два дня они под землей были».
Пьетро подсек рыбу: «Майкл, что случилось? Ты какой-то не такой».
Майкл порылся в кармане своей холщовой куртки. Развернув сложенные листы, выбрав один, мужчина отдал его Пьетро. «Здесь не читай, — попросил он, — только этот абзац».
— Совершенно не о чем волноваться, — увидел Пьетро изящные строки, — я уже выздоровела, ранение было пустячным. Я пока остаюсь здесь, вряд ли у меня получиться выбраться на север до лета….
Майкл быстро забрал у него письмо. Пьетро вздохнул: «Но ведь уже все в порядке, как она пишет…»
— Вот же дурак, — мужчина стукнул его трубкой по лбу. Вытащив свою удочку, Майкл смотал бечевку: «Не будет сегодня лова, всю рыбу распугали. Пойду, с картами посижу. Мы после Пасхи новые штольни пробивать будем».
Он ушел к дому — невысокий, легкий, с прямой спиной. Пьетро, глядя ему вслед, обиженно пожал плечами: «Почему это я дурак?»
Пьетро закинул руки за голову: «А когда вы с Элишевой сюда приедете, ты что будешь делать?»
— Я бы, конечно, землю купил, — вздохнул Моше, складывая припасы, — но турки нам ее пока не продают. Даже арендовать нельзя. Так бы, — он посмотрел на свои мозолистые, большие ладони, — у меня бы здесь все зацвело. Вернусь на стройку. Элишева уже на акушерку учится, будет продолжать. Проживем, — он улыбнулся. Пьетро спросил: «А раввином ты быть не хочешь? Ведь твой отец…»
— Я, — Моше подхватил корзинку, — не мой отец. У нас здесь и так, — сочно заметил он, — от раввинов не протолкнуться. Тем более у меня особых способностей нет. Буду по вечерам учиться. Надеюсь, папа к тому времени отойдет и разрешит мне вернуться в ешиву. Пошли, — он усмехнулся, — мне в пять утра вставать надо. У нас на молитву раньше ходят.
— В монастырях тоже рано начинают молиться, — заметил Пьетро. Глядя на золотой закат, на играющее алым цветом, чистое небо, юноша помялся: «Я еще на могилу Авессалома загляну. Давно ее хотел посмотреть».
— Камень, как камень, только что старый, — ухмыльнулся Моше и подтолкнул его: «Иди, завтра увидимся». Пьетро, торопясь, побежал вниз. Моше недоуменно сказал: «И зачем так скакать? Эта гробница там как стояла, так и стоять будет, до прихода Мессии».
Он вспомнил резкий, четкий почерк Элишевы. «Прошло то время, когда евреи зависели от прихоти королей и владык. Ты прав, хватит сидеть в изгнании и ждать Мессию. Надо ехать на Святую Землю, на землю Израиля, и приближать его приход своими руками».
Моше погладил свою короткую, рыжую бороду и улыбнулся. Долина лежала перед ним — безжизненная, с редкими крышами домов и чахлыми, запыленными деревьями.