Страница 67 из 365
Жюль вытащил из кармана своей куртки бечевку с крючком: «Мы с тобой тоже рыбу половим. Тут два дня пути до Ренна, не голодать же нам. А у крестьян брать грех, это воровство. Они сами недоедают».
Элиза услышала свист. Обернувшись, девочка остановилась. Мать и де Шаретт подъезжали к ним. Мать была в мужском наряде — простой, рабочей, суконной блузе и штанах. Коротко стриженые, бронзовые волосы отливали золотом в свете утреннего солнца. Марта спешилась, передав генералу поводья: «Вы там осторожней, пожалуйста. Жюль увидит сестру, разведаете — сколько солдат сейчас в городе, куда Деметр их отправлять собирается, и сразу назад».
— Конечно, мамочка, — Элиза, на мгновение, прижалась к ней. Марта, перекрестив детей, вздохнула: «Господи, каждый раз, как уходит она — сердце ноет. А что делать, мне в городе появляться нельзя, а уж тем более — генералу».
— Не беспокойтесь, ваша светлость, — весело сказал Жюль. Марта, потрепала его волосы:
— Ты тоже, господин маркиз, — не лезь на рожон, как говорится. Ты в Ренне вырос. Еще узнают, не приведи Господь.
Жюль сплюнул на землю. Мальчик, на бретонском ответил: «Petra zo ganeoc'h?E Plogonegemaon o chom bremañ».
— Из Плогоннека, так из Плогоннека, — усмехнулась Марта. «И еще ты спросил: «Что это со мной?»
— Отлично, ваша светлость, — похвалил ее Жюль. Дети, скользнув в кусты, скрылись в лесу.
— Помочь? — спросил де Шаретт, но Марта уже сидела в седле. Забрав у него поводья, женщина вздохнула: «Не стоило бы их одних отпускать, месье де Шаретт».
— Разве я сам не знаю? — хмуро ответил ей генерал. Он был в холщовой куртке крестьянина, темные, чуть побитые сединой, кудрявые волосы шевелил ветер. Де Шаретт тронул лошадь с места:
— Только разве лучше будет, если Жюля убьют? Он последний из рода де Монтревалей, ваша светлость. Шесть сотен лет уже этому имени. И так — отцу голову отрубили, старший брат погиб…, А если бы я Жюля при себе не держал, он бы тоже в бой полез, мальчишка горячий. Вы же Элизу от себя не отпускаете.
Марта помолчала: «Все это верно, но, месье де Шаретт — дети есть дети. Давайте я Жюля с собой в Англию заберу».
Он искоса посмотрел на ее твердый, упрямый подбородок, на тонкие морщины по углам красивого рта. Генерал отчаянно, тоскливо проговорил: «Ваша светлость…»
Марта подняла руку: «Месье де Шаретт, не надо об этом. Я вам еще зимой сказала — я вас не люблю, и никогда не полюблю. А что я вам помогаю, женский отряд сколотила, — она усмехнулась, — так я без дела сидеть не хочу, вот и все».
Он внезапно, круто развернул недовольно заржавшего коня и перегородил узкую, лесную тропинку. Ее зеленые глаза взглянули на него — прямо и твердо: «Месье де Шаретт, вы дворянин, вы не позволите себе…»
Генерал вздохнул и сжал зубы: «Знаете, как эта долина называется, ваша светлость?»
— Жюль мне рассказывал, — улыбнулась Марта. «И я читала легенды, месье де Шаретт. Я не фея Моргана, а вы — не тот несчастный рыцарь, которого она сослала в Долину без возврата. Время короля Артура давно миновало, генерал».
— Она, должно быть, была похожа на вас, — пробормотал де Шаретт. «Волшебница Морган. Простите, ваша светлость…»
Марта, на мгновение, прикоснулась к его руке и он вздрогнул: «Не надо, пожалуйста. Уж лучше будьте немилосердны, так легче. Вы, я слышал, собираетесь кое-кого сегодня ночью навестить?»
— Да, — они доехали до развилки лесных дорог и остановились.
— Кюре из Брезонвиля приходил, исповедовать нас, — Марта помолчала, — говорит, там у них отряд республиканский встал лагерем. Небольшой, человек пятьдесят. Церковь закрыли, дом священника отобрали, кюре у крестьян сейчас живет.
— Тогда встречаемся в полночь у могилы Мерлина, — де Шаретт посмотрел на небо:
— Гроза с моря идет, ваша светлость, нам это только на руку. К вечеру до нас доберется, — он поклонился, исчезая в лесной чаще.
Марта погладила по холке свою лошадь: «Поехали, дорогая моя, мы еще до рассвета с тобой поднялись». Она подождала, пока по-весеннему худая лиса не перебежит тропинку и подумала: «К детям пошла. Господи…, - она покачнулась в седле и вспомнила мягкий голос акушерки: «Грудь я тебе перевязала, да там и не было ничего — ты же в горячке была, дорогая, чуть не умерла».
Мадам Ришар помолчала, держа ее за руку: «Вряд ли после такого у тебя дети будут, конечно».
Марта облизала пересохшие губы: «А кто…, Кто родился?»
— Мальчик, — вздохнула мадам Ришар. «Мы его окрестили. Элиза твоя сказала, что вы Жоржем хотели назвать. Так что не волнуйся, с Иисусом твое дитя».
— Джорджем, — Марта вспомнила голову мужа, что катилась по эшафоту. Отвернувшись к стене каморки, она долго лежала, закрыв глаза, шепча: «Прости меня, маленький, прости, пожалуйста…, Иисус, Матерь Божья, позаботьтесь о моем мальчике, пусть он с отцом встретится, я прошу вас…»
Потом она присела, собрав вокруг себя старое, шерстяное одеяло: «А Элиза где?»
— Цветы продает, — улыбнулась акушерка. «Хорошая у тебя дочка, работящая».
— А потом пришла Элиза, — вспомнила Марта, — вся заплаканная, и сказала, что в газете напечатали — Тео и Теодор погибли. Ерунда все это, Робеспьер солгал, как обычно. Добрались до Вены, как и хотели. Нам тоже надо, — она выехала из леса и посмотрела на обгорелую половину охотничьего дома, что стоял на берегу озера, — надо уезжать отсюда. В конце лета наберем достаточно золота, чтобы с рыбаками расплатиться. Тедди, бедный мой мальчик, до них наверняка слухи о казни дошли, — Марта взглянула на распахнутые окна.
Пожилая женщина высунулась наружу. Замахав рукой, она крикнула: «Как раз к блинам, ваша светлость! Мой старик приходил, меда принес немного».
Марта завела лошадь в полуразрушенную конюшню. Почистив ее, женщина хмыкнула: «Маркиз де Монтреваль, должно быть, в Англию не уедет, воевать захочет. Вот же упрямые эти бретонцы. Да и сестра у него тут, в Ренне».
Она недовольно сморщила нос. Пройдя через зеленую лужайку, Марта шагнула в прохладу выложенного грубым камнем коридора.
Пять женщин уже сидело за большим, деревянным столом. В кухне было чисто, пахло свежей выпечкой, по углам стояли ружья. Марта приняла тарелку с блинами: «Сегодня ночью Брезонвиль навестим, вместе с отрядом генерала».
— Давно пора, — пробормотала одна из бретонок, убирая со стола пистолет. В открытое окно веяло теплым ветром, жужжали пчелы. Марта вздохнула: «Почти все вдовы, как я. Господи, и когда только это все закончится…»
Мед был золотистым, тягучим, пах лесными травами, блины — тонкими, горячими. Марта, отхлебнула сидра: «Мадам Пишон, созывайте народ, к вечеру нам все свободные руки понадобятся».
Пожилая женщина сняла медную сковороду с треноги: «Как там месье маркиз?»
— В Ренн отправился, — ответила Марта, — вместе с Волчонком, — она широко улыбнулась:
— Если все пройдет удачно, то в конце месяца, и мы город посетим. Деметру недолго жить осталось, — она вытерла тарелку куском блина, и прожевала его: «За дело, милые дамы, надо привести в порядок оружие».
Дети соскочили с телеги. Жюль крикнул вознице: «Trugarez!». Элиза обернулась. Посмотрев на солдат Национальной Гвардии, что охраняли ворота, девочка хмыкнула: «Хорошо, что мы с тобой на бретонском говорили. Они даже внимания не обратили на нас, дикари и дикари».
— Вообще, — Жюль засунул руки в карманы блузы, — у крестьян галло больше в ходу. Он на французский язык похож, ты слышала. А кто на бретонском умеют — те с запада. Как моя мама, — добавил Жюль. «Она как раз — пять лет назад умерла, перед тем, как все это началось, — он показал на большой, трехцветный флаг, что развевался над зданием бывшего парламента Бретани. «Она меня и научила, — мальчик вздохнул: «У тебя мама есть, ты счастливая».
Они прошли мимо заколоченных дверей аббатства Сен-Мелюн и свернули на площадь де Лис. «Вот наш особняк, — Жюль взглянул на кованые ворота, — отель Монтреваль. Я там вырос, пока нас не выгнали, — мрачно добавил он и посмотрел на эшафот в центре площади. Холодный ветер гонял по булыжникам перья и какой-то сор.