Страница 62 из 365
Сзади шептались две женщины. Констанца невольно прислушалась.
— У меня тетка в Ренне, — говорила одна, — она написала, что тамошний комиссар Конвента, Деметр, из города и носа не высовывает, даже с охраной. В лесах свой начальник, генерал де Шаретт, он республиканцев на месте расстреливает. А кто из повстанцев попадется Деметру — тех он ослепляет и руки-ноги отрубает.
Вторая женщина быстро, воровато перекрестилась: «А правда, что Волчица в лесу Мерлина живет?»
— В Броселианде, — закивала ее собеседница. «Она и не человек вовсе, мадам Шарант. Моя тетка пишет, что ее никто никогда не видел, Волчицу. Она по ночам орудует. Призрак, — добавила женщина. «Там много привидений, со старых времен, места-то волшебные».
— Проходите! — раздалось от ворот. Констанца невольно улыбнулась: «Вот же суеверные люди бывают. Понятно, что никакой Волчицы нет, народ это придумал. Сейчас Антуана увижу, какое счастье…, - она искоса посмотрела на Мари-Анн и увидела, что та тоже улыбается.
Женщины, стуча по булыжникам деревянными сабо, двинулись во двор тюрьмы.
В каморке не было ничего, кроме старого стола, с прилепленной к нему свечой и грубой скамьи. Фуше вежливо указал на нее. Дэниел, водрузив перед ним суму, пожал плечами: «Я постою. Считайте».
Он медленно, методично перекладывал монеты — маленький, сосредоточенный, похожий на крысу.
— Все верно, — наконец, сказал Фуше.
— Как вы понимаете, — он поднял холодные глаза, — за один день такие дела не делаются. Мне надо поговорить с людьми, подготовить почву…Он зарвался, месье, настроил против себя своих бывших соратников, рубит головы и правым, и левым…, Мне надо понять — кто может быть моими союзниками, — Фуше вздохнул и стал складывать золото в холщовый мешочек.
Дэниел вынул из кармана куртки письмо и помахал им перед носом Фуше.
— Это вторая половина, — спокойно сказал мужчина, — она будет выплачена после того, как вы исполните заказ. Письмо будет вам передано тем же способом, что и предыдущая записка — когда голова известного нам человека покатится с эшафота.
— Летом, — пообещал Фуше, жадно глядя на конверт. Он, было, двинулся на скамье, но тут, же замер — на него смотрело дуло пистолета.
— Я могу выстрелить через куртку, — холодно заметил Дэниел, — тогда ваши люди ничего не услышат. Не зарывайтесь, месье. Я сейчас уйду, и Господь вам в помощь, если я не миную двор. Этого вам не простят, — он убрал оружие и бросил на стол зазвеневшие монеты.
— Это лично от меня, — Дэниел убрал оружие. «Мне нужен список заключенных в тюрьме Порт-Либр, и родственников, что их навещают. С адресами».
Он вспомнил наставительный голос Джона:
— Даже словом не обмолвись о том, что ищешь тех, кто приходит к Лавуазье, иначе они сразу насторожатся. В Порт-Либре двести человек сидит, если не больше, так безопасней.
— Но почему вы думаете, что Констанца будет ходить к Лавуазье? — удивленно спросил Дэниел. Он увидел, как Питер усмехается, вертя в руках хрустальный бокал с вином.
— Они были очень близки, — Джон поднял бровь, — так что, если Констанца в Париже — она непременно будет его навещать.
— А, — только и сказал Дэниел.
— Нет ничего проще, — отмахнулся Фуше, убирая деньги. «Завтра вам его пришлют. Тем же способом, что и записку ко мне доставили. Всего хорошего, месье, рад был познакомиться».
Дэниел закрыл за собой дверь и стал осторожно спускаться по лестнице. Он зажмурил глаза от яркого солнца, — в подъезде было полутемно. Только обойдя лужу во дворе, оказавшись на улице, Дэниел выдохнул.
В камере было тепло, в открытое окно слышался щебет птиц. Мари-Анн поцеловала мужа в щеку. Она громко сказала, глядя на распахнутую дверь, за которой прогуливался охранник: «Я пойду, постираю белье. Кузина Мари побудет с тобой, Антуан».
Женщина подхватила стопку рубашек и вышла в коридор.
Констанца села на узкую кровать. «Антуан, — шепнула она. «Антуан, любимый мой…»
Он целовал пятнышки от чернил на пальцах, следы от швейной иглы, и все никак не мог оторваться от ее узкой, нежной ладони.
— Конни, Конни, — он поднял голову. Констанца ласково прикоснулась к его щеке. На каждом свидании он обнимал ее — быстро, когда Мари-Анн уже стояла за дверью, на глазах у охранника, так, как обнимают родственников. Он мимолетно клал руку на ее живот и зачарованно думал: «Дитя…, Господи, велико милосердие твое. Только бы дожить, только бы увидеть маленького».
— Надо сказать, — приказал себе Лавуазье. «Они должны знать. Нельзя, чтобы они услышали о таком в канцелярии. Сейчас Мари-Анн вернется, и скажу. Так и не увижу, — горько подумал он, — кто родится».
— Как он? — неслышно спросил Лавуазье. Он заметил, что шаги охранника удаляются. Встав на колени, обняв Констанцу, мужчина прижался щекой к ее животу. Ребенок задвигался, и он ощутил слезы на глазах. «Расти, и радуй маму, — подумал Лавуазье. «Будь счастлив, милый мой».
— Он бойкий, — улыбнулась Констанца. «Акушерка говорит, что все хорошо. Еще месяц…, - она осеклась и стерла слезы с его лица. «Антуан, — она взяла его руки, — Антуан, что такое…»
Он встал и подошел к окну. Мари-Анн развешивала выстиранное белье на веревке.
— Как раз на неделю мне хватит, — понял Лавуазье. «Надо пойти…, туда в чистой рубашке. Надеюсь, хоть исповедоваться разрешат. Сейчас только те кюре остались, что признали конституцию, остальные в подполье. Да какая разница. Весна теплая в этом году, трава, какая густая. Птицы вернулись…, - он посмотрел в яркое, голубое небо.
— Вот и все, — весело сказала Мари-Анн, стоя на пороге камеры. «Сейчас мы тебя покормим, милый. Что случилось? — она взглянула в лицо мужа.
— Надо, — велел себе Лавуазье. Констанца все сидела на кровати. Ее темные, большие глаза внезапно подернулись слезами и девушка подумала: «Нет, нет…, Такого не может быть, я не позволю, я не переживу…»
— Живите, — Лавуазье улыбнулся, глядя на них. «Живите дальше, мои любимые. Выходите замуж, обязательно. Это наше последнее свидание, — добавил он.
— Его выпускают, — радостно сказала себе Констанца. «Спасибо, спасибо…, - она посмотрела на Мари-Анн. Та только пошатнулась, схватившись за косяк двери: «Когда?»
— Восьмого мая, — вздохнул он. «Через неделю. Простите меня, милые мои, если я вас, чем обидел. Констанца увидела его улыбку — нежную, ласковую. Девушка почувствовала, как у нее перехватило горло. Ребенок недовольно заворочался. «Нельзя, — приказала себе Констанца. «Ты не одна, у тебя дитя. Не думай о себе, думай о маленьком. Ему плохо, когда ты плачешь».
Лавуазье взглянул на ее искаженное страданием лицо: «Конни, Конни, не надо…». Она уронила голову в ладони. Помотав ей, подышав, Констанца стала помогать Мари-Анн накрывать на стол.
Он перекрестил их на прощанье и вздохнул — охранник стоял прямо напротив двери:
— Удачных родов, кузина Мари. Пожалуйста… — Лавуазье не закончил. Констанца, прикусив губу, кивнула.
— Окрещу, — повторяла она, еле переставляя ноги, спускаясь по лестнице вслед за Анн-Мари. «Я обещала Антуану. Хоть я и не верю в Бога, но дитя окрещу. Он просил. И назову, как отца. Наверное, мальчик будет, — она вспомнила веселый голос акушерки: «Вся сияешь, милая моя. И носишь высоко, — женщина ощупала ее живот. «Думаю, мальчишка, и не очень большой».
— Отец, — слабо сказала Констанца, — он…, невысокий.
— Ну и славно, — акушерка вымыла руки. «Лежит правильно, девушка ты молодая, здоровая…, Хоть и недоедаешь, — она помолчала, — но сейчас в Париже и нет тех, кто ест вдоволь».
— Кроме депутатов Конвента, — зло подумала Констанца, расплачиваясь.
Уже когда они миновали ворота тюрьмы, Мари-Ан взяла ее под руку: «Не ходи туда».
— Я не могу, не могу… — горько ответила Констанца. «Я должна его увидеть, Мари-Анн, в последний раз. Я пойду, — она вздернула голову.
Женщина только со значением посмотрела на ее живот:
— Как знаешь. И тебе замуж надо выйти, не маши рукой, — строго добавила она, — сейчас же они, — Мари-Анн кивнула на большой, трехцветный флаг, что свисал с какого-то балкона, — венчание отменили. Это ничего не значит — в префектуру сходить. Ты не забывай, Мари Ламартье двадцать лет назад умерла. У тебя только и есть, что свидетельство о крещении ее, ни паспорта, ничего. Опасно это, — вздохнула мадам Лавуазье, — Орлеан, конечно, далеко, вряд ли туда запрос посылать будут, но все равно — опасно.