Страница 61 из 365
— Дикари лесные, — оборванец выругался, — всех бы их зарыть в землю, заживо. Если хочешь народ увидеть, так приходи на Марсово поле, — он показал рукой в сторону Сены, — там гулянье готовят, будут подарки раздавать, еду…, Уже шатры строят.
— А что за гулянье-то? — заинтересовался мужчина.
— Это я тебе не скажу, — признался оборванец, почесав в голове. Он развел руками: «Праздник, чтобы весело было».
— Праздник, — пробормотал сквозь зубы Дэниел, уже оказавшись на набережной Сены. «Культ Верховного Существа, вот это как называется. Робеспьер совсем сумасшедший, — он прошел мимо собора Парижской Богоматери. Над входом виднелся наскоро намалеванный лозунг: «Высшее Существо и Бессмертие Души». Дэниел повернул на север, к рынку.
Сума оттягивала плечо — в ней было пять тысяч ливров золотом. «Я даже паспорта с собой не взял, — смешливо подумал Дэниел, — в консульской квартире его оставил. Только пистолет и нож. И деньги, конечно».
Он вспомнил скрипучий голос старика, который отсчитывал золото:
— Я бы вам выдал вексель на моего парижского партнера, чтобы не возить такую сумму через границу, однако, — банкир развел руками, — ему зимой голову отрубили, бедняге. Отказался предоставлять очередной кредит. Они же со всеми воюют, а война дорого стоит. Контору национализировали. Хорошо еще, что он успел семью во Франкфурт отправить, — старик прервался и послюнявил пальцы:
— Хотя попомните мое слово, эти революционеры и до Франкфурта доберутся. Дайте время. Распишитесь, — он подвинул Дэниелу большую, переплетенную в кожу книгу.
— Векселя господина Кроу всегда в цене, — ласково сказал старик, поглаживая рукой бумагу. «Значит, еще пятьдесят процентов суммы за мной. По этому письму, — он кивнул на конверт, — можете получить их в любой момент. Вы, или кто-то другой».
— Большое вам спасибо, — искренне поблагодарил его Дэниел, забирая тяжелый, холщовый мешочек.
Шпиль Аудекерк уходил в золотое, весеннее небо. «Может, стоило согласиться? — спросил себя он, шагая по каналу. «Иосиф же предлагал — пусть деньги у них полежат. Нет, нет, у них дети. Не стоит их вмешивать в такое».
Из раскрытых окон дома тянуло свежей выпечкой. Элишева, открыв ему дверь, измазанными в тесте руками, весело проговорила:
— Мы с мамой халы печем, дядя Дэниел, на шабат! Письма мы все написали, и мальчикам Горовицей, и Элайдже и Деборе. Возьмете с собой? Дядя Джон брал наши письма для Пьетро.
— Возьму, конечно, — Дэниел посмотрел на Джо, что вышла из кухни. Та, бросив один взгляд на его суму, сказала: «Иосиф тебя проводит до границы, на всякий случай».
Давид перевесился через перила и ядовито заметил: «Элишева у нас не только в Америку письма пишет, но и…»
— Ты сам ему пишешь, — отрезала девочка, вскинув на брата светло-голубые, материнские глаза. «Я просто привет передаю, вот и все».
Она ушла на кухню, вздернув темноволосую голову. Дэниел одними губами спросил у Джо: «Кому?»
Та усмехнулась, стряхнув муку с рук, и так же неслышно ответила: «Сыну рава Судакова, — в ее глазах промелькнуло что-то холодное, тяжелое, — в Иерусалим».
— А он сюда не приезжает, брат Теодора? — удивился Дэниел. «Мне Изабелла говорила, что он бывает в Европе, деньги собирает. Они в Венеции виделись».
— Сюда, — Джо раздула тонкие ноздри, — нет. Пойдем, — указала она на кухню, — дам тебе перекусить перед Шабатом.
Дэниел огляделся, — рынок уже разъезжался. Наклонив голову, он шагнул в темную подворотню.
— Месье Фуше будет тебя ждать на безопасной квартире, — услышал он голос Джона, — как появишься в Париже, пошли ему записку. Запоминай: «Ваши сапоги готовы, могу принести их для примерки».
— А если у меня потребуют сапоги? — удивился Дэниел.
Граф Хантингтон закатил глаза:
— Это безопасная квартира. А записка — просто сигнал, что ты приехал. Там никого, кроме вас двоих, не будет. Наверное, — добавил он нехотя. «Оружие возьми, на всякий случай. Фуше человек непростой».
— Палач Лиона, — брезгливо вспомнил Дэниел. «Тысячи человек расстрелял. Но, кроме него, нам не на кого опереться».
Во дворе было грязно, курица клевала что-то у лужи, большой кот, лежа на солнце — следил за ней. У стенки, какой-то мужичок, сидя на камне, дымя короткой трубочкой, читал старый, пожелтевший номер «Папаши Дюшена».
— С тех пор, как убили Марата и казнили Эбера, — мужичок поднялся, — он был в затрепанной, суконной куртке и такой же фуражке с трехцветной кокардой, — во Франции не осталось хороших журналистов. Вы сапожник, месье? — спросил он Дэниела. У мужичка были пронзительные, острые, светло-серые глаза.
— Сапожник, — согласился Дэниел.
Мужичок прислушался:
— А вы не местный. Все равно. Я заказчик, — руки он протягивать не стал. Дэниел облегченно подумал: «Слава Богу, хоть пожимать ее не надо».
— Прошу, — коротко сказал мужичок, свернув газету, выбив трубку. Он указал на хлипкую дверь. Дэниел шагнул на прохладную, каменную лестницу и обернулся.
— Третий этаж, направо, — у его собеседника в руках внезапно оказался пистолет. «Без фокусов, месье, тут во всех квартирах мои люди сидят».
Дэниел вздохнул и стал подниматься по заплеванным ступеням. Жозеф Фуше последовал за ним.
Очередь к воротам тюрьмы Порт-Либр извивалась по мостовой, уходя за угол высокой, каменной ограды бывшего аббатства. Рю де Фобур-Сен-Жак была пуста. Женщины, с узелками в руках, внимательно следя за деревянными воротами, что вели во двор тюрьмы.
Мари-Анн обернулась и помахала рукой высокой, заметно, беременной девушке, что шла по улице.
— Может, не стоит рисковать? — вздохнула женщина. «Ерунда, всю зиму Констанца сюда ходила. Никто ничего не заподозрил. Господи, ей рожать через месяц, хоть бы Антуан дожил до этого. Может, его выпустят, может, он увидит дитя…, - Мари-Анн почувствовала, как увлажнились ее глаза. Женщина велела себе: «Не смей! Констанца родит, и можно будет потом принести маленького сюда. Антуан хоть посмотрит на сына, или дочку».
Констанца встала рядом и поправила чепец, что закрывал темно-золотые, отросшие волосы: «Все хорошо, кузина. Акушерка довольна. Ту книгу, что дяде нужна, я достала, — она передала мадам Лавуазье маленький томик. «У Лагранжа взяла».
— Как он? — почти шепотом спросила Мари-Анн.
— Сидит, пишет, — уныло ответила Констанца, с ненавистью посмотрев на солдат Национальной гвардии, что меняли караул на воротах.
— А что еще остается? — она усмехнулась. Вспомнив аккуратную стопку тетрадей с черновиком своей книги, девушка добавила, одними губами: «Я ведь тоже пишу, каждый день. Иначе с ума сойти можно, — Констанца посмотрела на свой высокий живот: «Сейчас папу увидишь».
Ребенок весело, бойко заворочался. Она заставила себя не плакать, сжав длинные, в пятнах от чернил, исколотые иглой пальцы. Она писала каждый вечер, — в их маленькой, холодной комнатке, закончив шитье, при свете огарка, — писала о казни Эбера и Дантона, писала о листовках, призывавших искать шпионов, писала о том, как бежали люди из Парижа, о речах Робеспьера и расстрелах в Лионе.
— Я все это издам, обязательно, — говорила себе Констанца, ложась на узкую, рассохшуюся кровать, заворачиваясь в тонкое одеяло. Она клала руки на живот: «Ты прости меня, милый, что все это видишь и слышишь. Но вот родишься, нашего папу освободят, и мы уедем в провинцию. Спрячемся, затеряемся… — она и правда — верила в это. Так хотела верить, что, закусив зубами угол подушки, повторяла: «Мы выберемся, обязательно…»
Констанца взяла худую, покрасневшую руку Мари-Анн и незаметно пожала ее. Та слабо улыбнулась, переступая затекшими ногами.
— Об Элизе так ничего и не слышно, — горько подумала Констанца. «Может, попытаться потом в Амстердам уйти, с ребенком. Там Джо, она меня приютит. Оттуда можно добраться до Англии…, Но ведь я слышала, летом они собираются ввести войска в Нижние Земли. В Амстердаме то же самое будет, что и здесь».