Страница 335 из 365
Сидония только покачала головой в шелковой шляпе: «Наденут, наденут. И корсеты еще туже будут, помяните мое слово». Она потянулась и пощупала материю на платье свекрови, вдруг: «И цвета другие появятся. Это пока война шла, все носили серое и синее, а теперь — я просмотрела отчеты за прошлый год по торговле тканями, — теперь в моду входит ярко-желтое, малиновое, изумрудная зелень. Такой шелк уже выигрывает в продажах».
— Райские птицы, — подытожила Марта. «Перья на голове в два фута высотой, и банты на заду. Придется носить, если мадам ди Амальфи, — она подтолкнула невестку, — требует. Ты наряды для Юджинии уже отправила в Ньюкасл?»
Сиди кивнула: «Интересно, зачем Юджинии бриджи, сюртук и зимний редингот с меховым воротником? И цилиндр заказала. Хотя она говорила, у них там маскарады при дворе устраиваются. У нее отличная фигура, после родов совсем не располнела, судя по меркам. Впрочем, я тоже, — она усадила сына к себе на колени. Мартин поднялся вместе с Джованни в вагон: «Сейчас отправляемся!»
Поезд чуть дернулся. Джованни, устроившись рядом с женой, сказал: «Тони уже на локомотиве, как и хотела. За ней присмотрят за ней, не волнуйся. Да и вообще, шесть миль в час — не так уж это и быстро, на конной тяге так ездят».
— Еще попробуй найти конную тягу, которая будет везти восемьдесят шесть тонн, — отозвалась Изабелла. Она тоже раскрыла альбом: «Надо поговорить с Питером про новую линию. Придется строить станции, оформлять залы ожидания…, - она вдохнула запах гари. Дети закричали: «Едем! Мы едем!»
Они и вправду ехали. Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее.
— Мама! — Мэри восторженно высунулась в окно, ветер развевал ее темные кудряшки. «Мамочка! Так много людей, и все машут! Как здорово!»
— Это папа сделал, — зачарованно подумала девочка. «Как будто волшебство. Нет, — она тоже помахала рукой, — знания человека. Человек может все».
Мэри вспомнила кабинет отца, маленькую модель паровой машины, тетради с расчетами на столе, и ласковый голос матери: «Папа скажет тебе спокойной ночи, и пойдет работать, милая».
— Папа всегда работает, — вздохнула Мэри и, улыбнувшись, протянула руки: «Папа!»
От него пахло углем и железом, у него были крепкие, жесткие ладони. Мэри попросила: «А можно нам тоже на железной дороге переночевать, папочка?»
Майкл поцеловал ее: «Мы там спать не будем, малышка. Будем все проверять, перед первым рейсом. А завтра в поезде с тобой увидимся».
Мэри скосила глаза. Заметив дым из трубы локомотива, она крикнула: «Там мой папа! Он нас везет!». Поезд въехал на мост. Девочка, повернувшись, велела: «Все посмотрите! Так красиво!»
— Мог ли я подумать, — вздохнул Джованни, так и, держа жену за руку, — полвека назад я императору Хунли тележку самодвижущуюся показывал. А еще через полвека, пожалуй, такие поезда уже и под землей будут ходить. Этого мы уже не увидим, а жаль, конечно.
Он оглянулся. Незаметно пожав пальцы Изабеллы, Джованни шепнул: «Люблю тебя».
— Я тоже, — жена ласково подтолкнула его. «Вставай, посмотрим, что там у нас за окном».
За окном были поля, перелески, голубое, еще теплое небо. Поезд миновал мост. Майкл, повернувшись к Стефенсону, заметил: «Он еще сто лет простоит, Джордж, на совесть построено».
Тони сидела на груде угля, открыв рот. Стефенсон, оглядев ее, спросил у Бена: «Это тот самый кузен Энтони, что ли?»
— Кузен, кузен, — уверила его Антония. Ей разрешили подбросить угля в котел. Потом локомотив двинулся, пассажиры в открытых тележках — ахнули, и не осталось больше ничего, кроме ветра в лицо, кроме солнца, что било ей в глаза, ничего, кроме счастья.
Она внезапно поднялась. Бен предостерегающе сказал: «Тони! Осторожней!»
— Ты мне руку дай, — лукаво велела девочка. Бен подчинился и Тони, недоуменно, спросила: «Что это ты покраснел?»
— Здесь паровой котел, — ядовито ответил юноша, — жарко.
Тони, взяв его за ладонь, рассмеялась, и, сняв шапку, замахала ей: «Мы едем! Ура!»
Каштановые волосы упали ей на спину. Тони, выдохнув, повернувшись к Бену, повторила: «Едем!»
— И будем ездить всегда, — уверенно ответил ей юноша. «Больше не остановимся, Тони».
— Не остановимся, — Тони тряхнула головой. Поезд взобрался на холм, откуда уже были видны доменные печи и черепичные крыши Стоктона.
— Полный ход! — приказал Стефенсон, и локомотив покатился под гору. Ветер вырвал шапку из руки Тони. Девочка, расхохотавшись, раскинула руки: «Хорошо-то как!»
Часть шестнадцатая
Санкт-Петербург, декабрь 1825 года
Над заснеженными деревьями Летнего Сада повис багровый, морозный закат. Два мальчика, — постарше, с белокурыми, коротко стрижеными волосами, и маленький, — рыжеволосый, — сидели на широком подоконнике. В комнате было жарко натоплено, горел камин. Мишель улыбнулся: «В Брюсселе никогда так холодно не бывает». Он подышал на покрытое морозными узорами стекло и написал на нем: «Мама».
Мать еще осенью уехала, вместе с дядей Пьером, — сначала в Москву, а потом на юг. Как она сказала: «Киев — замечательно красивый город, милый, мне очень хочется посмотреть на его архитектуру. После Нового Года мы с дядей Пьером вернемся, так что не скучай»
Мишель не скучал. Кузен, хоть и был еще малышом, но с ним было интересно. Их водили в Летний Сад, катали на лодке по каналам, дедушка Теодор занимался с Мишелем математикой. Он разрешал мальчику повозиться с минералами в своем кабинете, в Академии Наук, и показал ему коллекции Кунсткамеры.
— А потом поедем в Брюссель, — радостно подумал Мишель, — там дядя Поль уже на второй курс университета перешел.
Он и провожал их в Россию. Мишель знал, что дядя Поль — друг мамы. Мать уже объяснила ему, что мужчины и женщины живут вместе тогда, когда чувствуют взаимное влечение.
— А если оно уходит? — серьезно спросил Мишель. «Или если встречаешь кого-то, кто тебе нравится больше?»
Мать пожала острыми плечами и стряхнула пепел. «Тогда, конечно, тоже надо уйти. Бесчестно обманывать человека, и притворяться, что любишь его. Мы с дядей Полем пока не ограничиваем себя в выборе друзей, а там, — мать встала и прошлась по своему кабинету, — там посмотрим. Тебе он нравится? — вдруг поинтересовалась мать, наклонившись, поцеловав Мишеля в лоб.
— Ты знаешь, что да, мамочка, — кивнул мальчик. «И он тебя любит, это сразу видно».
Тонкие губы матери улыбнулись. Джоаннв поправила строго причесанные, разделенные прямым пробором волосы, — на пальце засверкал синий алмаз, — и велела: «Отдохнул? Пора и за диктовку».
— Трудящиеся имеют право на регламентацию рабочего дня, — методично диктовала Джоанна, — на организацию профессиональных союзов и касс взаимопомощи…, - она посмотрела в сторону простой, окрашенной стены и хмыкнула: «Золотые руки у Поля. Так сделал тайник, что ничего и не заметно. Впрочем, адвокатом он тоже будет отменным. Уже за сочинения свои высшие оценки получает. Всего пять лет назад он в школу пришел — только подписаться тогда мог, и все. Даже читать не умел».
В шкапу были письма и те бумаги, которые не стоило видеть посторонним. После смерти Байрона в Греции Джоанна сожгла их корреспонденцию — на всякий случай. Она была вне подозрения — сама принцесса Анна, жена наследника голландского престола, навещала школу, очень хвалила работу Джоанны и попросила ее заняться устройством ремесленного училища для девушек из бедных семей. Джоанна была принята при дворе, ее мать дружила с королем Франции и чуть ли ни всеми европейскими монархами. Женщина, тихо усмехнувшись, вспомнила те документы, что лежали в шкапу: «Прямо у них под носом».
Поль Мервель сошелся с националистами, считавшими, что южные и северные провинции должны отделиться друг от друга.
— Мы другой народ, — объяснял он Джоанне.
— Мы католики, — Поль увидел смешливые искорки в ее прозрачных глазах. Юноша, упрямо, повторил: «Католики. Пусть я в Бога не верю, но остальные-то верят. Мы говорим на французском языке, и ведь что получается, — он махнул рукой на север, — весь уголь у нас, фабрики у нас, плодородные земли у нас, а голландцы — только деньги у нас отбирают».