Страница 324 из 365
— И у Теодора внук, наконец-то, — улыбнулся рав Горовиц. «Степан, как рава Судакова по-русски звали. Ровесник Питеру маленькому. Хорошо, хорошо. Пусть дети растут, пусть здоровыми будут».
Он открыл дверь в сад и застыл на пороге. Жена сидела на скамейке под гранатовым деревом, склонив изящную, укрытую платком голову, глядя на дочь, что заснула у нее на коленях. Жемчужные, нежные щеки порозовели. Аарон вспомнил, как два года назад, тоже осенью, читал Талмуд, здесь же, в саду. Он даже не услышал, как она прошла по траве, только почувствовал дуновение ветра, вдохнул запах цветов. Подняв глаза, он замер.
— Ей пятый десяток, — отчего-то подумал тогда Аарон. «А больше тридцати никогда в жизни не дашь». Ханеле была в простом, красивом, темно-синем платье, в таком же платке. Присев поодаль, — он заметил блеск золотой цепочки медальона на укрытой глухим воротником, нежной шее, — она улыбнулась. «Вот, — просто сказала женщина, — я и приехала, Аарон».
Дочку она оставила в Польше. «Хана взрослая девочка, — ласково усмехнулась Ханеле. «Она справится, она такая, как я».
Через неделю они стояли под хупой, а в начале следующего лета родилась Авиталь — темноволосая, с красивыми, тоже темными, отцовскими глазами. Аарон тогда, очень осторожно, спросил: «Милая, а маленькая, она…»
Ханеле посмотрела на него дымными, серыми глазами и коротко покачала головой: «Нет, милый».
Он скрыл облегченный вздох. Жена, смешливо, добавила: «Ты ее под хупу поведешь, здесь, в Иерусалиме. И я тоже, конечно».
— А потом? — не удержался Аарон. Ханеле, помолчав, ответила: «Я буду здесь столько, сколько надо, милый».
Над головой жены, на ветвях гранатового дерева, ворковали голуби. Он тихо прошел к ним. Полюбовавшись спящей дочкой, он взял руку жены: «С равом Коэном мы обо всем договорились. Как Суккот пройдет, хупу поставим, а потом Моше в Цфат собирается, там урожай уже созрел. И Динале рожать к тому времени, Элишева с Ционой с ним поедут, помогут ей. А мы с молодыми останемся».
Птицы все пели, жена молчала. Ханеле, наконец, сказала: «Да, в Цфат». Она улыбнулась: «Пойдем, маленькую уложу и обедать сядем. Сейчас Дина вернется, она у кого-то из твоих внучек сегодня, — Ханеле поднесла к губам его руку. Пахло деревом, кончики пальцев были в несмываемых пятнах чернил.
— Я тебя люблю, — тихо сказал Аарон, обнимая ее. «Люблю, а ведь даже не думал, что такое возможно, в мои-то годы. Спасибо тебе, что ты приехала, милая». Жена, поцеловав его в щеку, положив голову на его плечо, ничего не ответила — только задрожали длинные, черные ресницы. Авиталь зевнула. Аарон покачал их обеих: «Истинно, благ Господь ко мне, и нечего мне больше желать».
На рынке было шумно, люди толкались у деревянных прилавков с наваленными на них грудами пальмовых ветвей. Пахло миртом, и, — горьковато, волнующе, — этрогами. Исаак Судаков, — высокий, в черном сюртуке и такой же шляпе, оглянулся. Увидев двух девушек, что стояли у телеги с овощами, юноша почувствовал, что краснеет.
Циона наклонилась к Дине Горовиц и сказала в маленькое, нежное ухо: «Я пойду впереди, а ты отстанешь и свернешь в тот закоулок. Я тебе его показывала. У дома госпожи Сегал. А потом и мой брат появится, — красивые, темно-красные губы усмехнулись.
— А если кто-нибудь увидит? — озабоченно поинтересовалась Дина, складывая баклажаны в холщовый мешок. «Мне надо еще к Лее зайти, я ей обещала полы помыть».
Циона подумала и тряхнула головой: «Ничего страшного. Лея рядом с мастерской господина Бергера живет. Я сейчас скажу Исааку, чтобы он туда шел и подождал тебя».
Она подставила свой мешок, торговец ссыпал туда лук. Циона, поблагодарив его по-арабски, исчезла в толпе.
Дина подхватила покупки: «Все равно мы жених и невеста, сразу после Суккота поженимся. На праздник не увидимся, не положено, неделя до свадьбы осталась. Ничего, я с тетей Малкой его проведу. Все равно, хоть двойняшки еще и дома, но там четверо мальчишек, тетя Малка ребенка ожидает. Им помощь нужна».
Она лукаво улыбнулась, вспомнив, как позавчера сидела с женихом в гостиной дома Горовицей. Дверь была открыта, из соседней комнаты доносился монотонный голос свата. Исаак, ласково взглянув на нее, одними губами сказал: «Рав Коэн бы не пережил, если бы мы не сделали все, как положено, любовь моя. Он сейчас список приданого читает».
Дина хихикнула. Посмотрев в его веселые, серые глаза, девушка шепотом отозвалась: «Постельное белье, серебро, мебель…, Жаль только, что дедушке землю нельзя покупать, а так бы свой участок у нас был».
— Я куплю, — уверил ее жених. «Рядом с папиной плантацией, все равно ее расширять надо. Дом бы там построить, — Исаак вздохнул, — но нет, рано пока. Опасно это еще». Он подмигнул Дине: «Будем жить в старом доме моего деда. Ты видела, он у нас во дворе стоит. Папа с артелью его уже перестроил».
— Будем, — разомкнула она губы, зеленые глаза блеснули, и юноша подумал: «Господи, скорей бы праздники прошли. Я ведь совсем, совсем не могу без нее».
Он увидел ее, — в первый раз, — три года назад, тоже осенью, когда мать привезла ее на Святую Землю. Отец тогда, смешливо, сказал ему: «Рав Горовиц на Шабат приглашает. Старшая дочь его приехала, из Лондона, внучку под его опеку отдает». Моше потрепал сына по рыжей голове: «Ты всю эту историю знаешь. Мы с Пьетро покойным лучшие друзья были».
Она тоже была рыжая. Пышные косы обвивали изящную голову, она была в темно-зеленом, скромном платье, и глаза у нее были цвета прозрачной, морской воды, что Исаак видел в Яффо. На носу виднелась россыпь мелких веснушек. Один завиток волос выбился, и спускался на нежную шею — вьющийся, играющий медью в свете заходящего солнца.
Исаак старался не смотреть на нее. Когда ее мать внесла серебряный кофейник, юноша вспомнил: «Папа мне показывал, где Горовицей могилы. Бабушка Дины на Масличной горе лежит, там же, где и Судаковы, а дед ее у церкви. Надо же, сестра ее за будущего герцога замуж вышла, а Дина сюда приехала. Да не гляди ты на нее так, — рассердился на себя юноша.
Когда они шли домой, — мать была на вызове, Циона убежала вперед, над их головой висело огромное, усеянное яркими звездами небо Иерусалима, отец, приостановившись, искоса посмотрел на Исаака: «Она на Пьетро похожа, конечно. Он упрямый был, умел своего добиваться. И мы с твоей матерью тоже. Детьми виделись, потом писали друг другу, и мне все говорили — ты, Моше, с ума сошел, ехать неизвестно куда, через море, в Европе воюют, и все для того, чтобы жениться на девушке, которую ты и не знаешь вовсе».
— А ты знал? — тихо спросил Исаак.
Отец повел широкими плечами, — на нем была праздничная, шелковая капота. Улыбнувшись, Моше кивнул: «Знал. А потом, как в Амстердам приехал, как в дверь их дома постучал — так и застыл на пороге. И до сих пор, — он потрепал сына по плечу, — так и стою. И буду, до конца дней моих, ибо сказано: «Крепка, как смерть любовь». Ты, впрочем, — Моше поправил соболью шапку сына, — кажется, тоже, встал, дорогой мой».
Исаак покраснел и что-то пробормотал. «Торопиться некуда, — рассудительно ответил отец, — ей четырнадцать, тебе восемнадцать. Все равно вы встречаться будете, разговаривать…Мы же родственники. Там посмотрим».
Он пошел вслед за Ционой. Исаак оглянулся на огоньки свечей в окнах дома Горовицей: «Смотреть нечего, и так все понятно».
Дина вышла с рынка, улыбаясь. Она краем глаза заметила, как Циона, подойдя к Исааку, что-то ему говорит. Девушка весело помахала холщовым мешком. Пройдя через площадь, свернув налево, она исчезла в каменных, узких улицах Еврейского квартала.
Уже издали пахло свежим деревом, у ворот мастерской Бергера было чисто. Со двора, — Дина наклонила голову и прислушалась, — доносилось жужжание токарных станков.
Она спустилась по ступеням и постучала в свежеокрашенную, аккуратную дверь. Лея, четвертая дочка госпожи Бергер, открыла Дине, удерживая одной рукой младенца, и рассмеялась: «Я только собиралась уложить его и сама пол помыть».