Страница 300 из 365
— Слежу за поваром, — повторил Джон про себя и вспомнил раздраженный голос короля: «Хватит ему там сидеть, Джон, мы на это большие деньги тратим, ты сам мне бюджет подаешь. Раз у него болит желудок, то никто ничего и не заподозрит. Возьми туда мышьяк, и покончим с этим раз и навсегда».
— Надо ему сказать, что Мишель погиб, как вернусь, — Джон взял руку сестры. Элиза вздрогнула: «Какие у него пальцы холодные. И он очень похудел, конечно».
— А Джо хорошо, — улыбнулся герцог. «У нее свой бот, как всегда, и она классы устроила — там ведь детей хватает. Дебора практикует, она там единственная акушерка, еще и младенцев лечит, сын их растет, так, что все в порядке».
Письма Наполеону приходили два раза в год. Еще после Ватерлоо Теодор сказал Джону: «Я ей, — он повел рукой на восток, — скажу, чтобы Элишеве их отсылала, а она будет тебе переправлять. Ничего подозрительного, она твоя племянница, а твою переписку не читают».
— Не читают, — согласился герцог.
Он передавал запечатанные конверты Наполеону. Тот, как-то, прогуливаясь по пустынному, серого песка пляжу, попросил: «Месье Жан, вы потом… — Бонапарт помолчал, — сожгите все. После того, как я…, - он посмотрел куда-то вдаль.
— Вы меня переживете, — сварливо ответил герцог, — но конечно, я обо всем позабочусь.
В дверь постучали, и Марта ласково сказала: «Я тебе поднос принесла, доченька, а потом Майкл к тебе поднимется. Пойдем, Джон, сейчас на стол накрывать буду. Тебе все легкое, как обычно, овощи, салат, вода мальвернская».
Он медленно, задыхаясь, спускался по лестнице. Марта, посмотрев на сгорбленную, в темном сюртуке спину, покачала головой: «Ничего нельзя. Вино запретили ему, курить — тем более, даже мясо, — и то, Мадлен говорит, ему хуже делается. И кровью кашляет. Пусть туда возвращается, там ему легче».
Герцог, будто услышав ее, обернулся. Блеснув светло-голубыми глазами, он тихо рассмеялся: «Пистолет-то, вы кому отдадите, миссис Марта?»
— Посмотрим, мистер Джон — улыбнулась женщина. Взяв его под руку, она помогла миновать последние ступени.
Юноши пили кофе в комнате у Бена. Окно было растворено в сад. Маленький Джон, присев на подоконник, затянулся сигарой: «Поеду с родителями в Брюссель, посмотрю на племянника, а оттуда — на Святую Елену».
— Далеко, — присвистнул Бенедикт. Он озабоченно посмотрел на свои ногти: «Так и не отмыл до конца. В Мейденхеде девушки, неудобно все же».
Джон взглянул на цветущий сад. Родители сидели на мраморной скамейке, мать, взяв отца за руку, что-то говорила. Выпустив дым, юноша заметил: «Кто бы говорил, что далеко, ты уже под землю спускался. Сейчас парусники быстроходные, не заметим, как туда доберемся». Он почесал светлые, коротко стриженые волосы: «Давай-ка, эсквайр Кроу, строй нам пароходы. В Америке уже есть, чем мы хуже?»
— Пассажирские пароходы и у нас есть — хмыкнул Бен. «В Шотландии, даже в Ирландию рейсы открыли».
— Военные, — коротко сказал Маленький Джон. «За ними будущее. И за теми минами, что папа твой делает, — он подмигнул другу. «Сам слышал, дядя Теодор рассказывал, что русские нашли способ удаленно их подрывать. Нам нужны, — юноша стал загибать пальцы, — морские мины, торпеды, нужен телеграф, в общем, — он потянулся, — работы много».
— А ты откуда знаешь, что папа мины делает? — удивился Бен. «Это же…, - он повел рукой. Джон, потрогав оправленный в золото медвежий клык, что висел у него на загорелой шее, рядом с крестом, усмехнулся: «Мне двадцать один год, я уже пять лет всем этим, — он помахал в воздухе сигарой, — занимаюсь. Я многое знаю, друг мой».
Он помолчал: «Слушай, можно будет с тобой в Мейденхед поехать? Я кузин Корвино и не видел никогда, они все время в Лидсе, а, когда Мартин венчался, я на континенте был. Хоть отдохну, — юноша рассмеялся, — перед работой, на лодке покатаюсь».
— А какая у тебя на Святой Елене будет работа? — удивился Бен. «Или ты оттуда дальше?»
Джон потушил сигару: «Моя сестра благополучно нашлась, я не еду в Южную Америку. Да, милый мой, дальше».
Он соскочил с подоконника, так и не сказав, куда собирается, и пробормотал себе под нос: «Если там девушки, надо одеться изящней, — Джон подергал рукав своего простого, темного сюртука. Бен, зевнув, отставил чашку: «Они дети еще, Еве семнадцать, а Диане четырнадцать».
— Тебе самому семнадцать, — поднял бровь Джон, — ты только на второй курс перешел.
Бен рассмеялся: «Я с тех самых четырнадцати лет в забое начал работать, сам знаешь. И каждые каникулы в шахте провожу. А вообще, — он оживился, — хорошо, что ты едешь, хоть девчонок развлечешь. Аарон, наверняка, все время в церкви, с преподобным отцом занимается, а я хочу с дедушкой Джованни и дедушкой Теодором посидеть. Редко когда таких ученых вместе встретишь.
— Развлеку, — рассмеялся Маленький Джон, и они услышали голос бабушки Марты: «Спускайтесь, милые, мы вам тыквенного пирога оставили».
Когда они сбегали по лестнице, Бенедикт весело сказал: «Каждый раз, как она в Америку ездит, потом еще полгода тыквенный пирог печет. Или индейку жарит. Там, в Мейденхеде, еще кузина Тони, внучка капитана Кроу. Бабушка Марта говорила, она шпагу Ворона привезла. Хоть посмотрим на этот клинок».
У двери столовой Джон расхохотался, показывая крепкие, белые зубы: «Индейка индейкой, а раз тетя Элиза за твоего папу замуж вышла — ты сейчас бретонских блинов вдоволь наешься, как и я, в детстве».
— Она уже пекла, — отозвался Бенедикт, — гречневые, очень вкусные.
— Это если один раз, — уверил его старший юноша, и они вошли в столовую.
Заходящее, золотое солнце висело над Темзой. Мирьям, гладя каштановую голову Тони, что прикорнула у нее на коленях, позвала: «Девочки, милые, пойдемте, уже роса выпала».
Ева и Диана, приподняв подолы черных, простых платьев, шлепали по мелководью. Головы девушек были укрыты такими же черными чепцами. Мирьям вздохнула: «Даже здесь не разрешила им траур снять. И Аарон в черном сюртуке ходит».
Рэйчел привезла детей в Мейденхед после Пасхи — когда Марта вернулась из Америки. Еще ничего не было заметно. Мирьям, осмотрев женщину, — в закрытой на ключ спальне, — ласково сказала: «Все хорошо идет. Не волнуйся ни о чем, Элиза твоя ровесница, и тоже носит. Тем более, у тебя уже трое детей есть».
Голубые глаза блеснули, — будто Рэйчел хотела заплакать, но сдержалась. Одеваясь, она помолчала: «Я рада, что у Батшевы все в порядке. Малка уже третьего мальчика родила, а две старшие дочки у нее замужем, и с детьми, так что у папы теперь правнуки есть».
— Я знаю, — Мирьям помогла ей застегнуть платье, — строгое, глухое. «Твой папа нам тоже пишет».
Потом, сидя с Мартой в саду, Мирьям тихо спросила: «Как она согласилась-то?»
— Я осенью к ней приехала, как из России вернулась, вместе с Изабеллой, — Марта, на мгновение, закрыла глаза, и увидела перед собой бесконечный, северный дождь, низкое, промозглое небо, нависшее над Лидсом.
Рэйчел отложила Библию. Взглянув на огонь в камине, она долго молчала.
— Мне сорок скоро, — наконец, сказала женщина.
Изабелла разрыдалась — тихо, горестно. «Милая моя, — она всхлипнула, — если не получится, то не получится, но это последняя, последняя надежда…, Пожалуйста…»
Рэйчел полистала Библию и прочла — красивым, хорошо поставленным голосом проповедницы: «И была она в скорби души, и молилась Господу, и горько плакала, и дала обет, говоря: Господи Саваоф! если Ты призришь на скорбь рабы Твоей и вспомнишь обо мне, и не забудешь рабы Твоей и дашь рабе Твоей дитя мужеского пола, то я отдам его Господу на все дни жизни его, и бритва не коснется головы его».
— Отдам Господу на все дни жизни его, — повторила женщина, глядя на них голубыми, большими глазами. «Это мой христианский долг, — Рэйчел встала и прошлась по комнате, — помочь страждущим людям, но и Вероника, и Франческо должны мне обещать — если родится мальчик, он станет священником».
Марта крепко сжала руку Изабеллы и незаметно кивнула. «Конечно, милая, — торопливо сказала Изабелла, — конечно. Мы обещаем».