Страница 299 из 365
Мартин в Париже открывал представительство «Клюге и Кроу». Сидония пошла помощницей к знаменитой мадам Лаваль, одевавшей высший свет. «Дядя Питер, — сказала ему невестка, когда они с Мартином собирались во Францию, — мы с мамой отменно шьем, но это ведь ателье. Мне надо научиться работать с клиентками, с персоналом. Юджиния с мужем приезжают, в июне, мы не заскучаем».
— Посмотрим, что у них выйдет с этим эмпориумом, — пробормотал Питер и прошел в свой кабинет.
Он поцеловал бронзовый затылок жены, что сидела за столом, обложившись бумагами: «Не было писем, оттуда?»
Марта покачала головой и, в который раз, подумала: «Может, мне самой съездить, в эту Венесуэлу? Маленький Джон туда собрался, но ведь там гражданская война, а он единственный сын…»
Письмо от Джоанны им переслали Юджиния с Петей. Оно пришло в Санкт-Петербург на исходе зимы, а до Америки добралось на Пасху — когда Теодор и Тео собрались плыть из Нью-Йорка на юг. Тео тогда разрыдалась: «Я знала, знала, что он погибнет, Марта. Мальчик мой, мой Мишель…, Господи, тридцать лет всего лишь…».
Марта вытерла ей слезы — женщины сидели в гостиной особняка Тедди, в Вашингтоне. Она твердо ответила: «У вас внук остался. Джоанна пишет, что она в Старый Свет собирается, в Брюсселе хочет жить. Вернетесь со мной в Лондон, и навестите ее, вот и все».
Девчонки, — Тони и Стефания, — закричали с порога: «Бабушки, бабушки, экипаж готов, мама ждет, поедем кататься!». Марта, взяв руку Тео, едва слышно добавила: «Если что, милая, я сама туда отправлюсь, и найду их, обещаю».
Тео только покачала красивой, темноволосой головой и горько вздохнула: «Ты знаешь Джоанну, с нее станется, она и сама в генералы подастся».
— Да, — кисло согласилась Марта. Они вышли во двор, где уже стоял экипаж Горовицей. Марта, взглянув на Батшеву и Мораг, вспомнила берег озера Эри и мальчика — невысокого, изящного мальчика, с каштановыми волосами и серо-синими глазами. Сыновья Горовицей и девочки сидели в карете. Марта, посмотрев на высокого, светловолосого, сероглазого Хаима, вздохнула: «Одно лицо с Дэниелом, конечно. Эстер знает, не может не знать. Поэтому она его и убила, тогда. Хотя все быльем поросло. У Мораг с Тедди все сложилось, пора уже, за сорок им обоим».
Сын был членом Верховного Суда. Когда Марта спросила: «А что потом? Конгресс, и Сенат?», Тедди усмехнулся, затянувшись сигарой: «Нет, мамочка. Это пожизненное назначение, буду сидеть в суде, пока не умру, — он развел руками. Мать сварливо заметила: «Надеюсь, что это произойдет не скоро. Контору Теду передашь?»
— Да, — Тедди поднялся и прошелся по большой, уютно пахнущей табаком и сандалом, библиотеке. «Он мальчик способный, справится».
Марта замерла, и сын обернулся: «Что?»
— На отца ты своего похож, — вздохнула женщина и улыбнулась: «А вот характером — в деда. До сих пор Подпольную Дорогу финансируешь?»
Тедди покраснел и пробурчал: «Через Натаниэля. Все безопасно, люди надежные, никто не проговорится, мама».
Она поднялась и погладила его по локтю, — до плеча ему Марта не доставала. Женщина тихо заметила: «Я тобой, сыночек горжусь, и так всегда будет. А девчонка, — весело добавила она, — у вас отменная получилась, боевая».
— В меня, — гордо сказал Тедди.
Сын распахнул французские двери, и они вышли на террасу «Майкл на Элизе женится? Может быть, — он подмигнул матери, — у тебя четвертый внук будет, или внучка? И от Мартина с Юджинией недолго ждать осталось, раз они все обвенчались».
— Те молодые, — отмахнулась мать, — пусть погуляют еще.
Кованая калитка раскрылась, они увидели Мораг — в дневном, скромном платье и шляпе. Девчонки, подпрыгивая, закричали: «Бабушка, бабушка, у нас отличные оценки сегодня!»
— Не сомневалась, — Марта поцеловала каштановые, с рыжими прядями волосы Тони и темные кудри Стефании: «Раз так, поиграем сегодня в карты!».
— Если что, — Марта поднялась и положила голову на плечо мужу, — как Вероника родит, я сама туда поеду, и найду ее. И дитя найду.
Питер только поднес к губам ее маленькую, пахнущую жасмином руку. Они услышали стук в парадную дверь и Марта, нахмурилась: «Кто бы это мог быть? До обеда вроде не ждем гостей. Я открою».
Мадлен стояла на ступенях парадного входа, — высокая, бледная, в домашнем, сером платье, русые, уже подернутые сединой волосы, были непокрыты. Марта увидела, как тяжело она дышит.
— Марта, — большие глаза герцогини блестели, — Марта… — она протянула конверт. Женщина, взглянула на твердую, уверенную руку, на обратный адрес: «А ты волновалась».
Мадлен нагнулась, — она была много выше. Спрятав лицо на плече у Марты, герцогиня всхлипнула: «Господи, я и похоронила доченьку мою, и внука тоже. Они живы, Марта, живы, они в Брюсселе».
— Я поняла, — Марта покачала герцогиню: «Иди, умойся, выскочила из дома, как была. Джон отдыхает?»
— Да, — Мадлен вздохнула. «В Лондоне ему тяжелее, все же воздух не тот. Как Мэри крестить будут, ему стоять придется, он хочет сил набраться».
— Иди, — велела Марта, — побудь с ним, а вечером ждем вас. Вероника родит, и поедете в Брюссель, вместе с Тео и Теодором.
Мадлен застыла, и, оглянувшись, едва слышно проговорила: «Марта…, А если кто-то что-то узнает? Ведь даже Джон…»
Марта помолчала, опираясь на мраморные перила крыльца.
— Джон, — ответила она, — до сих пор не знает, что это я тогда твою дочь и Мишеля покойного из Парижа вывезла. И не узнает, обещаю тебе. Я молчать умею, и все остальные там, — она махнула рукой на запад, — тоже». Марта посчитала на пальцах: «Семь человек и знает всего. И никто, — она подняла ладонь, — не проговорится, обещаю».
Мадлен только тяжело вздохнула. Всхлипнув, повертев в руках платок, она кивнула.
— Иди, — ласково подтолкнула ее Марта.
Оставшись одна, на крыльце, женщина постояла просто так, подставив лицо солнцу, а потом пробормотала себе под нос: «Все будет хорошо».
Элиза сидела в большом, обитом бархатом кресле, поставив ноги на скамеечку, укачивая дочь. Маленькая позевала, поворочалась и заснула, укутанная тонкой шалью из индийского кашемира. «Постарел как, — горько подумала Элиза, глядя на старшего брата. Герцог устроился в соседнем кресле, поставив рядом трость черного дерева, с ручкой слоновой кости. Он перехватил взгляд сестры: «В Лондоне, мне дышать тяжелее, милая, и ходить сложно. Ничего, сейчас внуков увижу, и отправлюсь обратно, в свое, — герцог коротко улыбнулся, — изгнание».
Он помолчал, все еще глядя на темные локоны младенца, что виднелись из-под кружевного чепчика: «Элиза…Ты, прости меня, милая. Моей вины — ее ничем не искупить».
Сестра протянула руку и погладила его по волосам — поредевшим, седым.
— Морщины, какие, — поняла Элиза. «И он кашляет, я сама слышала. Бедный мой, ему еще шестидесяти нет. Мама его на два года старше, а выглядит сорокалетней. А Джон — будто ему восьмой десяток пошел».
— Ничего, — Элиза пожала его пальцы. «Ничего, милый. Хорошо, что Жюль не страдал».
Он не стал рассказывать Элизе о смерти Жюля.
— Правильно, — хмуро сказал ему в Париже Теодор, — Иосиф уже в могиле лежит, Мишель, — даже если и найдется, — тоже не проговорится. А ей, — мужчина вздохнул, — так легче будет.
Первое время, на Святой Елене, Джон просыпался в середине ночи, слыша жалкий, захлебывающийся крик: «Больно, больно как! Убейте, убейте меня!». Он видел кровь, что фонтаном хлынула изо рта Жюля. Он и сам, кашляя, стонал: «Прости меня, прости!»
Мадлен устраивала его удобнее, придерживала, обнимая за плечи, и просто сидела с ним, держа за руку, шепча что-то ласковое, — пока он не забывался усталым, коротким сном. Наполеон сразу узнал его, но только махнул рукой: «Любой на месте Жозефа сделал бы то же самое, месье Жан, что теперь о таком вспоминать».
— Мы с ним оба, — подумал тогда герцог, — инвалиды.
Бывший император страдал болями в желудке. Джон спросил у племянника, лечится ли это. Давид развел руками: «Дядя Джон, он четверть века воевал, ел, как придется…Я, конечно, слежу за поваром, мы ему подаем протертую пищу, легкую, но вряд ли что-то изменится».