Страница 139 из 365
— Надо достать, — весело отозвался Тедди, но мальчик быстро пополз по ковру. «Сам! — гордо отозвался ребенок. «Сам!»
— Ты у меня молодец! — дверь открылась. Тедди покраснел: «Тетя Эстер…»
Запахло лавандой, и она ласково сказала: «Меир тоже всегда с мальчиками играл. Мораг говорит, что чай готов. Я вас забрать пришла».
Тед выполз из-под кушетки, держа в руках тележку. Эстер спокойно добавила: «Иди, Тедди, руки помой. Я малыша принесу».
— Спасибо, тетя Эстер, — Тедди внезапно увидел что-то холодное, острое в темных глазах женщины: «Нет, почудилось».
Дверь за ним закрылась. Эстер нежно попросила: «Дай ее сюда, маленький».
— Это мое, — помотал Тед каштановой головой, сжимая пухлый кулачок.
Эстер разогнула его пальчики и забрала золотую, с агатом запонку.
— Мое, — грустно повторил Тед. Женщина улыбнулась: «Я тебе лодочку подарю, милый мой. Хочешь лодочку?»
— Да! — мальчик захлопал в ладоши. Эстер спрятала запонку в бархатный мешочек, что висел у нее на запястье: «В гостинице выброшу. Надо Мораг и Тедди в Вашингтон пригласить осенью, пусть погостят у нас».
Чай был накрыт в малой столовой, пахло цветами, ветер с моря раздувал легкие портьеры.
— Вот и мы! — весело сказала Эстер, держа мальчика за руку.
Тедди посадил его к себе на колени. Мораг, откинувшись в кресле, сверкая топазовым браслетом на руке, улыбнулась: «Тетя Эстер, давайте я за вами поухаживаю. Кузен Натан говорит, у вас в гостинице хороший чай».
— У тебя лучше, — женщина отпила из фарфоровой чашки: «Очень, очень, красивое ожерелье. Браслет прекрасно к нему подходит».
Мораг положила маленькую, белую руку на топазы:
— Тедди надо будет в конце лета уехать в Нью-Йорк, по делам. Мы с маленьким совсем одни останемся. Вот если только… — она не закончила. Муж добродушно заметил: «Кузен Натан будет в Бостоне, он тебя развлечет, дорогая».
Натан покраснел, любуясь ее стройной шеей, и кивнул: «Непременно, Тедди».
— Вот и хорошо, — заключила Эстер. Женщина погладила пальцы Мораг:
— Вы же семья, дорогая. Следующим летом мы на озера собираемся, и Натана возьмем. Приезжай с маленьким, мы можем в Буффало встретиться. Ребенку в деревне хорошо, — она потрепала кудрявые волосы Теда и тот рассмеялся.
— Прекрасно, — Тедди закурил сигару. «Отправлю ее на озера, а мы с Мартой поедем в Париж. Господи, спасибо тебе».
Он выдохнул ароматный дым: «Так и сделаем, тетя Эстер».
Интерлюдия
Лагерь Дюбуа, река Миссисипи, весна 1804
Русоволосый, синеглазый мальчик, в холщовой рубашке, сидел в гамаке. Антония, поцеловала его: «Пора спать, милый».
— Хочу на лошади, — упрямо отозвался брат. Антония пощекотала мальчика: «Завтра, ты сегодня и так весь день в седле провел».
Дэвид потянулся. Свернувшись в клубочек, ребенок сонно проговорил: «Тони, а почему здесь нет крокодилов?»
— Это север, — Антония расплела свои белокурые косы и взяла костяной гребень. «Им здесь холодно, Дэвид. Они в Луизиане живут, во Флориде…»
— Луизиана теперь наша, — мальчик глубоко зевнул, — папа ее купил…
— Не папа, а правительство Соединенных Штатов, — усмехнулась Антония, расчесывая волосы. Дэвид уже спал, укрывшись тканым, индейским одеялом. Антония взяла свечу и посмотрела на карту, что висела на деревянной стене барака.
— Почти сто тысяч квадратных миль, — она зажмурила глаза. «Вся территория на запад от реки Миссури, и до гор. Там, в горах, и не был никто. Только сейчас экспедиция отправляется. Дядя Хаим тоже уходит, он говорил — на два года. Мамочка, конечно, хотела с ними поехать, но ей газету бросать нельзя».
Антония заплела косы и присев к грубо сколоченному столу, открыла свой дневник. Она быстро посчитала: «Получается, акр наших новых земель стоит меньше трех центов. Папа молодец, — девочка покусала перо и вспомнила веселый голос отца: «Счастливого Рождества, милые мои!»
Посреди большой, жарко натопленной гостиной стояла вкусно пахнущая лесом, украшенная гирляндами елка, под ней лежали какие-то заманчивые свертки. Антония, держа за руку брата, вдруг, грустно спросила: «Папа, а почему ты с мамой не живешь?»
Отец только развел руками: «Милая моя, я заместитель госсекретаря, мне надо быть в Вашингтоне, а у мамы газета, она тут печатается. Но я ведь приезжаю…»
— А почему ты не из Нью-Йорка в Париж отплываешь, а из Бостона? — все не отставала Антония. Она увидела, как похолодели сине-зеленые глаза отца. «Так удобней, — коротко ответил Дэниел, и девочка подумала: «Это из-за Ната».
Она давно знала, что у них есть брат. Мать как-то раз, спокойно, сказала: «Тетя Салли очень любит твоего папу, милая, и родила ему ребенка. Как я — родила тебя и Дэвида».
Мать была в мужском костюме. Антония, полюбовавшись ее стройными, длинными ногами, отлично скроенным сюртуком, тугим узлом рыжих волос на белой шее, повертела в руках перо — мать проверяла ее сочинение: «А ты все еще любишь папу?».
— Люблю, — темные глаза матери отчего-то усмехнулись, — но по-другому.
— А мистера Гамильтона? — Тони поболтала ногой и взглянула на мать.
— Тоже по-другому, — Констанца затянулась тонкой сигаркой и отдала дочери тетрадку: «Ошибок нет, с грамматикой все в порядке. Но тебе, конечно, больше нравится решать задачи, да?»
Антония кивнула. Она любила цифры — с ними все было просто и понятно. Еще она любила смотреть на звезды — отец купил ей небольшой телескоп и чертить карты. Она вспомнила себя, семилетнюю, стоявшую в пахнущем гарью каменном здании на окраине Питтсбурга и тихий голос матери: «Это доменная печь, милая. Здесь куется мощь Америки».
— Поберегись! — раздался голос рабочего, заслонка поднялась. Антония ахнула — раскаленный, мощный поток освещал все вокруг. Мать сказала: «Вот она, наша сталь, Тони». Констанца натянула грубую рукавицу. Наклонившись, взяв ковш, женщина зачерпнула из потока.
Антония открыла рот — сталь грела даже на расстоянии, переливалась золотом. Девочка вспомнила воздушный шар, что повис над зеленой равниной, искры полуденного солнца в рыжих волосах матери, и ее веселую улыбку.
— Я тебя люблю, мамочка, — сказала она. Темные глаза матери отчего-то заблестели. Констанца, поцеловав белокурый затылок, вздохнула: «Я тебя тоже, милая»
Антония оправила свою замшевую, с бахромой, расшитую бисером, индейскую юбку. Сунув ноги в мокасины, девочка вышла в звездную, теплую ночь.
Сакагавея сидела на пороге барака, дымя короткой трубкой. «Ей всего шестнадцать, — вспомнила Антония, — а она в экспедицию идет. И не боится. Хотя она индианка, конечно».
Девушка передала ей трубку, Тони затянулась: «Зачем ты с ними идешь?»
Темные глаза индианки усмехнулись. Сакагавея ответила, подбирая слова: «Муж. Жена идет, куда муж».
Тони вернула ей трубку: «Моя мама не такая». Она посмотрела в сторону палаток: «Мама сегодня пишет, велела нам самим спать ложиться. Она придет на рассвете, разбудит нас, и купаться пойдем».
Сакагавея помолчала: «Рыжая лиса. Ее так называют, — она махнула рукой на запад, — там». «Лиса другая, — индианка погладила Тони по голове, — ты на нее не похожа».
— Почему это я не похожа? — обиженно пробурчала себе под нос Тони и зевнула: «Пора спать». Она подняла голову и посмотрела на сияние Млечного Пути.
— Когда-нибудь, — подумала Тони, — человек полетит к звездам. Только как? Мамочка рассказывала о паровой тележке, что дядя Майкл построил. Мистер Фултон сейчас делает паровое судно для Бонапарта. Но ведь надо оторваться от земли, преодолеть силу притяжения…, - Тони подобрала палочку и стала чертить в пыли.
— Птица, — одобрительно заметила индианка.
— Понаблюдаю за их полетом, — напомнила себе Тони. «А еще лучше — подстрелю одну и препарирую, Дэвид мне поможет».
Она взвесила на руке маленький, изящный пистолет, что ей подарила мать: «Из такого грифа не подобьешь. Возьму ружье у дяди Хаима».