Страница 128 из 365
Она сняла горшок с огня. Разлив суп по тарелкам, Элишева прошла за ширму. Свекровь сидела, поглаживая длинными, худыми пальцами молитвенник.
— Волосы отрастут, — Элишева ласково взяла ее за руку. «Надо пока в умывальную ее водить, пеленки менять, но ничего, — она оправится. Ночью вставать придется, а еще маленький будет…Ничего, — повторила она себе и улыбнулась: «Пойдемте, госпожа Судакова, поедим. Потом я на шабат готовить буду. У нас гости сегодня — рав Горовиц и дочка его младшая».
Элишева кормила свекровь: «Бедная Малка, он ее совсем на улицу не выпускает. Теперь у дяди Аарона постоянная работа есть, мы им будем помогать — с голоду не умрут. И Батшева с госпожой Судаковой посидит, когда я у наставницы буду».
Она вытерла рот женщины холщовой салфеткой. Та, испуганно оглянувшись, спросила: «Где мой муж?»
Элишева пожала плечами и стала убирать со стола: «В ешиве, госпожа Судакова, где же ему еще быть».
— Это не он, — забормотала женщина, — это другой, тот…Я его видела, ночью, а потом просто закрывала глаза. Не хочу знать, не хочу ничего знать…, Где Авраам? — требовательно спросила Лея. Элишева, вздохнула: «Давайте снадобье примем, а потом я постираю».
Оловянный тазик стоял на табурете. Элишева, развешивая на дворе белье, оглянулась — свекровь сидела на ступеньках, подставив морщинистое лицо солнцу.
— Улыбается, — поняла Элишева. Отряхнув руки, девушка устроилась рядом: «Скоро Шабат, Моше домой придет».
Госпожа Судакова внезапно протянула руку и погладила ее тонкие, покрасневшие от холода пальцы.
Батшева стукнула дверью и размотала шарф: «Тетя Элишева, я вам печенья принесла, к шабату. Папа и Моше к Стене пошли, помолиться. Здравствуйте, госпожа Судакова, — почти испуганно добавила девочка.
— Спасибо, милая, — Элишева приняла холщовый мешочек и шепнула: «Ты не бойся, госпожа Судакова скоро выздоровеет».
Девочка обвела глазами комнату — за бархатной занавеской, в нише, стояли книги, на полу лежал новый, тканый коврик. Обеденный стол был уже накрыт, ширма сдвинута, кровати застелены холщовыми покрывалами. Пахло вкусно — горячим супом, свежим хлебом. Батшева, пройдя на кухню, вымыла руки: «Папа изюмное вино принесет, его еще…,- она помолчала — Малка ставила. А теперь я буду. Я вас могу научить, тетя Элишева».
— Я умею, — рассмеялась та и взяла кресало: «Давай свечи зажигать». Элишева оглянулась на свекровь, — та стояла, глядя на стол. Девушка увидела в ее темных глазах какие-то искры.
— Шабат, — сказала Лея тихо. «Дай мне свечи, Элишева».
Девушка вздрогнула и достала из сундучка еще две свечи. Лея наклонилась над столом, проведя руками над пламенем, и, закрыв глаза ладонями, зашептала, — Элишева прислушалась, — благословение.
На лестнице раздались мужские голоса. Моше, остановился на пороге: «Мамочка…»
Он подошел к Лее. Та провела рукой по его лицу: «Умру я теперь, увидев лицо твое, ибо ты еще жив».
— Мамочка, мамочка, — Моше все обнимал ее. «Все будет хорошо, милая, ты теперь дома, дома…».
— Дома, — улыбнулась Элишева. Взяв руку свекрови, девушка осторожно усадила ее во главе стола.
Часть седьмая
Бостон, весна 1803
На кладбище было тихо, только где-то наверху, в солнечном, теплом небе, кричали чайки. На зеленой, ухоженной траве рядом стояли два надгробия — простое, серое, и новое — белого мрамора. Мальчик лет девяти поднял на мать красивые, карие глаза: «Бабушка теперь с ангелами, мамочка?»
— Да, милый, — Салли перекрестилась. Наклонившись, женщина погладила камень — под ним лежала свекровь. «Элизабет Фримен, — было высечено позолоченными буквами. «Провозгласите свободу по всей земле». Она прикоснулась к могиле мужа: «С Мартой все хорошо, милый». «Bury me not in the land of slaves, — тихо прочел Нат. Сын был высокий, с темными, вьющимися волосами, с белой кожей, в отлично сшитом сюртучке и бриджах.
— Пора, милый, — Салли взяла его за руку. «Не надо на уроки опаздывать».
— Мама, — спросил ее Нат, когда они уже подходили к воротам кладбища, — а мне можно будет поступить в университет, или колледж? Потом, когда я вырасту.
Слуга в ливрее Freeman’s Arms открыл дверь кареты, запряженной четверкой гнедых, кровных лошадей.
— Посмотрим, милый, — улыбнулась Салли, расправляя шелковые, цвета граната юбки, качнув широкополой, — по новой моде, — шляпой, украшенной букетиком роз. На шее цвета карамели переливалось ожерелье из рубинов с бриллиантами, длинные пальцы сверкали кольцами. «Может быть, — она погладила сына по голове, — все изменится».
— Изменится, — горько повторила Салли, откидываясь на спинку сиденья. «Мальчик такой способный, особенно к языкам, как и отец его. Уже и по-французски говорит, и по-немецки…, Для гостиницы это, конечно, хорошо, и математика тоже поможет, но ведь никогда в жизни он не пойдет учиться. Нет университетов для черных. Может быть, — она повертела на пальце кольцо, — поговорить с Дэниелом, как он приедет…, На юге, Марта рассказывала, многие плантаторы сейчас стали цветных сыновей освобождать, учителей им нанимают. Если бы колледж для таких детей, как Нат, открыть…»
— Господи, — вздохнула Салли, — только бы Марта на юг не ездила. Спрашиваешь ее — смеется, и целует меня. Что она замуж не выйдет, так это ладно. Черных мужчин, как она, и нет вовсе, а с белым она жить не будет, гордая девочка. Не то, что я, — Салли дернула уголком красивого рта.
— Как это матушка перед смертью сказала — пусть он в завещании тебя с Натом обеспечит, а я свой долг перед Господом выполнила, дитя его выпестовала. Уже обеспечил, — Салли вспомнила ласковый голос Дэниела:
— Вот купчая на землю, она теперь в вечном владении у тебя. Вот бумаги — вклад Ната лежит в банке Стэйт-стрит, контора Тедди будет им управлять, — он улыбнулся и поцеловал ее в лоб.
— И конечно, — добавил Дэниел, обнимая ее за плечи, — я буду оплачивать учителей, возить вас на воды, в Саратогу….- он провел губами по ее шее. Салли, обнимая его, прижимая к себе, поняла: «Он никогда не разведется. Даже если Констанца уйдет к этому Гамильтону — Дэниел никогда на мне не женится, никогда».
Кованые ворота открылись, карета въехала на мощеный, с клумбами и фонтаном, двор гостиницы. Салли, как всегда, заворожено посмотрела на изящный, с колоннами, каменный, дом.
— Четыре этажа, — вздохнула она, — сорок комнат, два апартамента, одних слуг шесть десятков. Повара все французы, лучшие винные погреба в Бостоне….
Она приняла руку портье и прошла в заботливо открытые, тяжелые, дубовые двери. «Беги, милый, — сказала она Нату, стягивая перчатки, — месье Жирар, должно быть, уже здесь».
— Мама, — Нат указал на стол, где раскладывали афишки о концертах и благотворительных базарах, — там что-то новое.
Салли взяла стопку листов: «В Первой Баптистской Церкви — вечер в поддержку наших братьев на юге. Выступают известные аболиционисты, после лекции будут разыграны отрывки из пьес Шекспира. Вход — двадцать центов».
— Непременно посмотрим, — она ласково улыбнулась сыну и проводила глазами его темные волосы: «Надо же, черные на сцене выступают. Я и не слышала о таком никогда».
Нат взбежал по боковой лестнице, что шла в их семейное крыло. Салли, подойдя к сланцевой доске, что стояла рядом с конторкой красного дерева, стала рассеянно читать список новых гостей.
— Мистер и миссис Джонсон, Спрингфилд, майор Мак-Эндрю и семья, Нью-Йорк, миссис Горовиц с сыном, Вашингтон, — Салли услышала знакомый голос: «Милая!»
Эстер — маленькая, худенькая, в роскошном, аметистовом шелке, блистающая драгоценностями, — расцеловала ее в обе щеки.
— Нам дали апартамент, — смешливо сказала женщина, — как я у тебя и просила. Мы ведь здесь до конца лета, — она опустилась на бархатный диванчик.
— Сегодня у меня пообедаете, в моем крыле, — Салли присела рядом. «Я распоряжусь насчет новой посуды, пошлю к мистеру Голдбергу за мясом, вином — не волнуйся».